Жан Маркаль - Ренн-ле-Шато и тайна проклятого золота
Нет никакого сомнения в том, что именно Альфред Соньер служил посредником между Беранже и графиней Шамбор. Вполне возможно и то, что именно Альфред ввел Беранже Соньера в определенные круги, называемые эзотерическими. Конечно, им было далеко до парижского высшего общества, но тем не менее их влияние на политику и религию было довольно ощутимым. Именно так можно объяснить то, почему Соньер оказался в оккультных кругах, в которых он мог поддерживать отношения с Жюлем Буа и Клодом Дебюсси.
Искать ответ следует в деятельности Альфреда Соньера, бывшего в те времена наставником в знатном семействе Шедебьен де Загаррига. Из-за неизвестной нам провинности (скорее всего, какого-то непорядочного поступка) Альфред был изгнан из этой семьи. Тем не менее вхождение Альфреда Соньера в семейство Шедебьен стало краеугольным камнем в мифе о Соньере.
Действительно, что представляло собой это семейство Шедебьен де Загаррига? Его имя восходит к бретонскому «Penmad»: в XVIII веке бретонское семейство с таким именем в силу неизвестных нам причин было изгнано в Нарбон. Маркиз де Шедебьен, глава семьи, в которую имел доступ Альфред Соньер, был известным деятелем в рядах франкмасонов. «Маркиз, советник шотландской директории Септимании, часто посещал Ложи по ту сторону Рейна в то время, когда находился в Страсбурге. В 1779 году он опубликовал „Историю масонства“, но литература была не единственной областью, в которой он оставил после себя след. В 1879 году вместе со своим отцом, виконтом де Шедебьеном д’Эгрефеем, он создал новый масонский ритуал, „Основной ритуал Франции“, который относился к „Ритуалу Филадельфа Нарбона“… В знаменитом масонском монастыре Вильгельмсбада он защищал диссертацию, основным положением которой было то, что Орден тамплиеров никогда не прекращал своего существования, храня его в тайне от всех. Согласно его словам, главы этого ордена были „Высшими Неизвестными“, вероятно управляющими судьбой масонства. Он надеялся на то, что эти тайные управляющие, сохранившие знание об алхимических приемах, которыми тамплиеры в средневековье обеспечили себе огромное богатство, решат открыться масонам, пытающимся оживить эту ассоциацию в секрете Лож».
Итак, вот оно. Долгое время Соньера причисляли к «таинственному братству», каким-то образом связанному с Орденом тамплиеров. Эта информация всплывет после смерти аббата, отчего следует отнестись к ней с величайшей сдержанностью. Но факт в том, что за спиной Беранже Соньера постоянно возникает беспокоящая разум тень тайных обществ, на основе которых впоследствии появились такие секты, как «Баварские Иллюминаты» и «Ангельское Общество». Их развитие в XVIII веке одновременно с франкмасонством и значительное распространение в XIX веке заканчивается апогеем 1900 года: это время расцвета ордена розенкрейцеров. Теософского общества и многочисленных сект, чьими жрецами являются Жюль Буа, Станислав де Гюайта, Клод Дебюсси и Морис Метерлинк, а жрицами — Анни Безант, Рене Вивьен и Эмма Кальве. Этим «друидессам», воспетым поэтами-символистами и знаменитыми декадентами, увековеченным такими художниками, как Гюстав Моро, отводили роль «разоблачительниц» или вдохновительниц: именно таким стал образ Эммы Кальве. Но демиургом мифа о принадлежности Соньера к тайному ордену станет Альфред Соньер, общавшийся как с семейством Шедебьен, так и с другими знатными семьями, увлеченными герметизмом, оккультизмом и эзотерикой.
Альфред Соньер, без сомнения, хотел узнать слишком многое о секретах семьи Шедебьен, за что и поплатился: он был изгнан из семейства, после чего всю оставшуюся жизнь ощущал на себе последствия своей ошибки. Недовольство высшего Церковного начальства стало причиной его исключения из ордена иезуитов. В конце концов, перед Альфредом закрылись двери всех знатных семей, бывших средством его обогащения (как в духовном, так и в денежном плане), и он, лишившись духовного сана, он вернулся в Монтазель, где сожительствовал с Мари-Эмили Сальер. Там, в 1905 году, он ушел из жизни, о чем мало кто сожалел. Даже родной брат Беранже в письме к епископу Босежуру пожалуется, что он должен расплачиваться за поведение и образ жизни брата Альфреда. «Кюре Ренн-ле-Шато, должно быть, надеялся искупить ошибки своего брата, умершего слишком рано».
Странно. Что означает это «умер слишком рано»? Довольно двусмысленное выражение. Иными словами, Альфред не успел ответить за свои поступки и объяснить, что побуждало его вести такой образ жизни? Или же это могло означать, что без брата Беранже не мог более продолжать свою «светскую деятельность»? Сложно сказать. К сожалению, это не сможет внести ясность в вопрос о роли родного брата в жизни священника из Ренн-ле-Шато: тень Альфреда Соньера по-прежнему стоит за спиной аббата Беранже Соньера.
«Тень» пятая: «вдохновительница» Эмма КальвеВо всем, что рассказывают о «любовной связи» аббата Соньера с оперной дивой Эммой Кальве, нет ни единого факта, позволяющего соорудить из этих отношений прекрасную любовную историю с элементами детектива и шпионского романа. Прежде чем вдаваться в подобные измышления, следовало бы узнать, что в этом «романе» соответствует действительности — в противном случае «история любви» грозит оказаться вымышленной от первой до последней строчки.
Действительно, не существует ни единого аргумента, способного доказать, что между Эммой Кальве и Беранже Соньером существовали какие-либо отношения. Прежде всего, оперная певица и деревенский священник могли познакомиться только во время пребывания Соньера в Париже, куда он приехал после того, как обнаружил в полой плите алтаря некие манускрипты. Однако пока что никто не в силах уточнить даже то, в каком году состоялось путешествие Соньера в Париж: 1888, 1891 или 1893 году? Проблема заключается в том, что равным образом не существует ни единого аргумента, способного доказать, что Беранже Соньер совершал это путешествие.
Предположение о том, что Соньер ездил в Париж, чтобы «отдать на экспертизу» найденные им манускрипты, не несет в себе ничего абсурдного. Оно могло быть даже логичным, если бы к нему не присоединили забавную историю о монсеньоре Бийаре, который отправил Соньера в эту поездку, дав ему рекомендательное письмо для аббата Биеля и оплатив все расходы из собственного кармана. Как епископ Каркасонский, монсеньор Бийар мог воспользоваться другими способами ради изучения этих документов. Если, конечно, не принять на веру такой же абсурдный тезис о том, что епископ входил в невидимое «таинственное братство», о котором нам прожужжали все уши.
Что ж, попробуем пойти от обратного. Допустим, что епископ Каркасона действительно велел своему подчиненному доставить манускрипты парижским специалистам. Правда, возникает вопрос: почему «специалистом» вдруг оказался директор семинарии Сен-Сюльпис и его непосредственное окружение, а не обычный архивист-палеограф, который без труда справился бы с этой работой? Следует ли из этого, что монсеньор Бийар и Беранже Соньер не доверяли архивистам-палеографам, даже если бы те были убежденными монархистами и примерными католиками? В таком случае нужно предположить, что и епископ, и кюре знали (хотя бы в общих чертах), о чем говорилось в манускрипте. Если продолжить рассуждение в этом направлении, то оно неизбежно приведет нас к факту существования секретного общества, не желавшего, чтобы эти манускрипты сгинули в недосягаемом месте или были использованы людьми, не входившими в их братство. Тем не менее, допустим, что монсеньор Бийар и аббат Соньер все же не совсем понимали, о чем говорится в таинственном документе. Допустим, что епископ отправил аббата в Париж, откуда тот вернулся с тремя документами вместо четырех. Как нам кажется, такое путешествие должно было оставить какие-то следы либо в документах епископства Каркасона, либо в личных бумагах Соньера, либо, на крайний случай, в произведениях тех знаменитостей, с которыми Соньер встречался в Париже.
Ни единого следа. Ни с той, ни с другой, ни с третьей стороны.
На это, конечно, могут возразить, что епископство Каркасона показало далеко не все свои бумаги, что у Соньера не было нужды упоминать об этом путешествии в своих записях (однако у него их было много!), а знаменитости на то и знаменитости, чтобы быть таинственными и скрытными. Это сильные аргументы — для того, чтобы успешно развивать интригу романа, выдавая желаемое за действительное.
Единственный факт, позволяющий принять на веру путешествие Соньера в Париж и его встречу с интеллектуальным кружком Жюля Буа, — это несколько романов Мориса Леблана и «Кловис Дардантор» Жюля Верна. Но ничто не говорит о том, что Беранже Соньер встречался с Морисом Лебланом, Жоржеттой Леблан или даже с Морисом Метерлинком. Конечно, произведение Метерлинка «Пелеас и Мелисанда», положенное в основу оперы Клода Дебюсси, с полным на то правом можно назвать «меровингской драмой», но говорить о том, что ее вдохновителем оказался аббат Соньер, кажется нам неправомерным, даже несмотря на то, что главные роли в пьесе идеально подходят к действующим лицам «романа о Соньере». Так, роль Пелеаса (Короля-Рыбака из романов о Граале) можно было бы отдать Беранже, с ролью Голо (рогоносца) справился бы Жюль Буа, а Мелисанду прекрасно бы сыграла Эмма Кальве. Метерлинк и Дебюсси, насквозь пропитанные духом герметизма, охватившего умы интеллектуалов в конце XIX века, в полной мере явили миру свой гений, создав этот общепризнанный шедевр символизма, но нуждались ли они для этого в несчастном Соньере?
