Иван Беловолов - Истра 1941
— Небось две порции трахнули? — подмигивая, говорит Белобородов.
— Нет, особого аппетита не было.
— Я не о тех порциях говорю.
— А… Нет, товарищ генерал, этим я не увлекаюсь.
— Садитесь. Скоро будем толковать.
— Полк готов, товарищ генерал.
— Садитесь. Я еще поджидаю кое-кого.
17.00. Белобородов выходит на крыльцо. Смеркается.
Снег опять пошел гуще и уже с ветром. Это еще не наша русская вьюга, но снег летит быстро и косо, а ветер нет-нет и сорвет с белого покрова легкий слой верхних снежинок, запылит и понесет.
Половина горизонта, та, что перед нами, озарена пламенем пожаров… Далеко и близко горят деревни.
В Снигирях пулеметная стрельба почти стихла (правда, ее, быть может, не слышно за ветром, который несется туда), но по-прежнему ведет частый огонь артиллерия.
Зато слева, совсем близко, почти на окраине нашего поселка, идет жаркая винтовочная и пулеметная пальба. Сквозь нее до уха доходит характерное трещание немецких автоматов.
Слышится неприятный вой приближающейся мины. Черт возьми, как быстро привыкаешь ко всему, — сидя с генералом в комнате, я перестал замечать близкие разрывы. Но здесь, на воле, мне кажется, что мина летит прямо на нас. Я невольно отклоняюсь в сторону. Но мина ложится где-то среди улицы, я жду разрыва, проходят секунды, его нет, — мина не взорвалась.
Белобородов прислушивается к звукам боя.
— Держатся… — радостно говорит он. — Слышишь?
Я слышу, но мало понимаю. О ком он говорит, кто держится, где держится? Спрашиваю об этом.
— В Рождествене! Наши пулеметчики! Вслушайся-ка…
Я напрягаю слух и улавливаю где-то за линией боя стрекот пулеметов, заглушаемый близкой стрельбой.
— Он к ним прорвется, — говорит генерал. — Зря я его… Орел!
И хотя он не называет того, о ком речь, мы оба понимаем: комиссар.
— Да и тут неплохо, — продолжает, вслушиваясь, Белобородов, — наш огонь уже посильнее, чем у них. Ого, вот и наши минометы. Наконец-то Засмолин стал, кажется, по-настоящему засмаливать. Получил тут подкрепление.
И Белобородов хохочет, вспомнив недавнюю сцену. Часовой у двери смотрит улыбаясь. Он не удивлен, он привык к тому, что генерал любит посмеяться.
Но Белобородов резко, как всегда, обрывает смех. — Хороша погодка… Морозцу еще бы! — произносит он и сквозь несущуюся косую пелену всматривается в даль. — Эх, уйдут, уйдут… — вырывается у него.
— Уйдут?
— А почему они жгут деревни? Видишь, где горит? (Генерал показывает рукой.) Это Высоково, отсюда восемь километров… Почему зажгли? Плохо. Убегут.
— Убегут? Почему же это плохо?
— Потому что… надо сделать аминь всей этой группировке!
17.10. Возвращаемся в комнату.
Белобородов спрашивает Витевского:
— Что сообщают от Засмолина?
— Там, товарищ генерал, никого в штабе не осталось. Командир, комиссар, начальник штаба, его помощники, начальники управлений и отделов — все ушли к войскам. Оставили для связи начальника трофейного отдела. А он ничего не знает и к тому же глуховат…
— Глуховат? Ничего, лишь бы не был слеповат. Завтра ему дело будет.
17.15. Появляется лейтенант Сидельников.
— По вашему приказанию прибыл, товарищ генерал.
— Садись. Будет для тебя задача.
— Слушаю. Какая, товарищ генерал?
— Обеспечить на завтра работой начальника трофейного отдела. — И Белобородов опять хохочет. — Погоди, садись.
17.20. Входит подполковник Докучаев, командир первого гвардейского полка. У него удлиненное лицо потомственного интеллигента, но армия и война смахнули мягкость с этого лица, поставив свою печать — печать энергии и суровости.
Шея забинтована. Шинель кое-где запачкана землей. Это странные пятна, — кажется, будто кто-то с силой бросил в Докучаева комьями сухой, рассыпающейся глины. Брызги земли — частью размазанные- заметны и на лице. Я догадываюсь: земля была взметена миной, разорвавшейся рядом.
Поздоровавшись, Докучаев говорит:
— Очень близко вы расположились. Это нашему брату полагается так, а не вам, товарищ генерал…
Но Белобородов будто не слышит:
— Ты обедал? Людей кормил?
— Кормил. В пульроту привезли четыре термоса, а люди из одного пообедали…
— Сам-то ты поешь, поешь сперва. Власов, подполковнику обед!
— Неужели такие потери? — спрашивает Суханов.
— Нет, в батальонах не так много… Но пулеметчикам досталось… Все время на них немцы минометный огонь сосредоточивали. Черт их знает, эти мины… Скручивают пулеметный ствол в бараний рог!
Докучаеву приносят щи и полстакана водки.
— Ты поешь сначала, — повторяет Белобородов, — выпей!
Докучаев пьет. Глаза, увлажнившись, заблестели.
Он быстро проглатывает несколько ложек и произносит:
— Как меня не укокошило, черт его знает.
Никто не расспрашивает, но все ждут рассказа. Только Белобородов еще раз повторяет:
— Поешь сперва, Николай Гаврилович!
Докучаев и ест и повествует:
— Напоролись мы на эту школу. Бьет оттуда во все стороны, нет прохода… Артиллерия долбит, а огонь оттуда то ослабнет, то опять как был… Решили пустить танки. Надо идти разглядеть, что и как, чтобы танкистам задачу ставить… А он кладет, кладет по улице — разрыв на разрыве, сыплет как горохом. Пополз. Рядом сарай, ворота настежь, стоит внутри чья-то лошадь. Я туда, нашел щель, присел, гляжу, — оттуда школа хорошо просматривается.
Докучаев хлебнул щей. Никто не промолвил ни слова. Здесь собрались люди, сами не один раз побывавшие в огне, встречавшиеся лицом к лицу со смертью; притихнув, они слушали рассказ товарища.
Докучаев продолжал:
— И вдруг черт его знает что произошло… Так рвануло, что…
В общем, я как сидел на корточках, так и остался. Но сарая не было. Сидел в сарае, а оказался на открытом месте. Мина разорвалась в нескольких метрах от меня. Лошадь, которая тут стояла, разнесло в куски. У меня портупею оторвало, сумку оторвало, шинель в трех местах прорезало и вот тут (Докучаев показывает на горло) чуть-чуть царапнуло… Бывает же… — Он пожимает плечами.
— Ну а вы там одного-двух убили? — спрашивает Белобородов.
— У шоссе наложили много. А возьмем школу, тогда там посчитаем.
— Книжки у убитых собрали? Какая перед вами часть?
— Все СС «Империя». И один полк финнов.
— Какого же черта вы уперлись в эту школу? — с досадой говорит Белобородов.
— Не знали, что у него там столько сил. Мы с Алексеем порешили так: прорвемся здесь и скорее дальше. Завтракать в Высокове, а потом гнать до Истры. На карте все циркулем разметили — он справа, я слева. Но…
— Почему вы не исполняете приказа? — перебивает генерал. — Ведь я вам приказал: не лезьте туда, обходите, глубже обходите!
17.30. Входит подполковник Коновалов, командир второго гвардейского полка.
— Тоже хорош! — встречает его Белобородов. — Два сапога пара! Палками вас надо отодрать! Почему полезли на рожон? Почему не обходили?
— Виноват, товарищ генерал. Ошибку исправлю. Сейчас оттуда вытягиваю людей, и в темноте буду обходить.
— Нет, теперь ты обходить не будешь! — властно произносит генерал. — Звони в полк: остаться на прежнем месте, усилить огонь, бить по школе и по кирпичному заводу всеми огневыми средствами. И тебе, Докучаев, этот же приказ!
Докучаев встает:
— Есть, товарищ генерал. Но разрешите спросить. Мне неясно, как понимать это изменение? Что оно значит?
— Что оно значит? — Белобородов находит взглядом меня, улыбается и весело подмигивает. — Оно значит, что главный удар по ходу дела стал вспомогательным.
— А главный? — спрашивает Докучаев.
— О главном сейчас будем толковать.
17.40. Кто-то отворяет дверь. Генерал стремительно оборачивается.
Входит начарт майор Погорелов.
— Садись, — говорит Белобородов.
Но по лицу видно: это не тот, кого он ждет.
17.45. Белобородов опять выходит на крыльцо. Стало темнее. Это последние минуты сгущающихся сумерек — еще четверть часа, и начнется долгая декабрьская ночь. Белобородов всматривается в пустынную улицу, бормочет:
— Скоро ли они?
— Кого вы так ждете? — спрашиваю я.
— Известно кого… — сердито отвечает он.
17.50. Возвращаемся.
Собравшиеся командиры ведут негромкий разговор. О чем говорят? О войне.
— Его контузило, — неторопливо рассказывает Суханов. — Оглох, а уходить из полка не хочет. Телефоны ремонтирует, по ночам линии проверяет. Ходит, как лунатик…
Минута молчания.
— Упорно держит населенные пункты, — говорит Коновалов. — Роет норы из-под домов, и достать его там трудно. Этому искусству надо у него учиться.
Белобородов поддразнивает:
— Если бы вас туда посадить, ох и заорали бы… Справа окружают, слева окружают… Давно бы оставили Снигири…
