Фрэнк Маклинн - 1759. Год завоевания Британией мирового господства
С точки зрения франко-германской континентальной традиции, Юм — скорее психолог и «интеллектуальный овод», нежели великий философ. Но это в значительной степени можно отнести к континентальному предпочтению «гигантизма», который в течение длительного времени ставил композиторов Бетховена и Вагнера выше Моцарта.
Истина, вероятно, где-то посередине между двумя точками зрения: Юм не был ни особо значимой фигурой в философии, которой он должен быть в соответствии с требованиями эмпиризма, ни заурядной личностью (идущей после Лейбница, Канта и Гегеля), если следовать континентальным предубеждениям.
В апреле 1759 г. Юм в корреспонденции Адаму Смиту привлек внимание своего товарища-шотландца ко второму изданию (тогда только что появившемуся) оригинальной работы многообещающего тридцатилетнего ирландского политика-протестанта. Эдмунд Бёрк, подчеркивал он, «написал недавно очень привлекательный трактат о возвышенном».
Труд Бёрка «Философское исследование происхождения наших идей о возвышенном и прекрасном» принято считать первым серьезным изучением эстетики. Он делал различие между прекрасным (многие философы и поэты уже предлагали теории и объяснения прекрасного) и возвышенным. Последнее сочетает в себе обычные понятия красоты с идеями боли, опасности и даже смерти. В то время как к пониманию красоты можно прийти через рациональность, возвышенное находится за пределами разумного, отвергая человеческое понимание, контроль или деятельность.
Красота предполагает любовь, удовольствие и незначительность, но возвышенное включает восхищение, боль и величие. Некоторые находили сходство между различием, сделанным Бёрком, и различием, сделанным позднее Фрейдом между эросом и танатосом (смерть — стремление к разрушению) в работе «За пределами принципа удовольствия». Умозаключение о сексуальном подтексте, как полагают, сделано на основе замечаний самого Бёрка. Он говорил, что обольщение относится к области красоты, а насилие — к области возвышенного, что удовольствие (красоту) заставить нас почувствовать насильно нельзя, но боль (возвышенное) — можно. Действительно, считается, что многие более поздние определения, подобные философским, сделаны Бёрком в этой базовой работе. Он сообщает нам, что отсутствие чего-либо, предвещающее непредсказуемое, являются возвышенным: отсутствие мыслей, темнота, одиночество, тишина. Все это, как полагают, является ясным предвестником тракта Жана-Поля Сартра «Бытие и ничто», посвященного «небытию».
Подобно «Кандиду» Вольтера и «Тристраму Шенди» Стерна (это еще два знаменитых и влиятельных литературных произведения 1759 г.), эссе Бёрка о возвышенном не заявляет во весь голос о своей оригинальности, но тема разрабатывается медленно и сдержанно. Все писатели восемнадцатого столетия любили продемонстрировать знание древней классики. В своем предисловии 1759 г. ко второму изданию Бёрк подтверждает свое философское исследование цитатой из Цицерона: «Изучение природы и размышление над ней являются необходимой пищей для нашего духа и разума».
В трактате Бёрка много цитат, заимствованных у классических авторов — Гомера, Вергилия, Горация, Лукреция и других. Цитируются и те писатели, которые испытали глубокое влияние классиков — например, Милтон (отечественный гений Шекспир должен удовлетвориться всего одним заимствованием). Но Бёрк пытался разъяснить смысл простыми намеками. Таким образом, дикие кони соответствуют возвышенному, но прирученные таковыми не являются, буйволы тоже возвышенные, но быки — нет; волки — возвышенное (но не собаки); короли и мифические боги — возвышенное, обычные люди — нет. Классическим примером возвышенного является конь из Книги Иова, который «в порыве и ярости глотает землю» (Иов 39:24).
Но вскоре Бёрк затуманивает это простое послание, вводя нюансы, показывающие: прекрасное может переходить в возвышенное, а само возвышенное можно подразделить на категории. Разглядывание тела прекрасной женщины, например, «подобно лживому лабиринту, по которому скользит беспокойный взгляд, ничего не понимая, не зная, где остановиться или куда его уносит». И возвышенное в искусстве вызывает ликование, но в природе — просто страх и паралич. Нужно всего лишь сравнить наши реакции, когда мы смотрим убийство в греческой трагедии, где начинает действовать катарсис (очищение духа при помощи «страха и сострадания», что и считалось целью трагедии), и убийство в реальной жизни. Здесь главными эмоциями будут только страх и ужас.
Эссе Бёрка о возвышенном предвкушает мотивы, которые более полно разовьются в ряде проявлений: в готическом направлении («Франкенштейн» Мэри Шелли является его очевидным духовным потомком), в мистицизме Блейка и в романтическом направлении в целом. Образы полета, связанные с врожденной боязнью высоты у человека, изобилуют в трактате Бёрка. Как говорил автор, «ни одна страсть так эффективно не лишает разум всей силы его активности и рассуждения, как страх».
Это эмфатическое подчеркивание страха вызывало беспокойство Сэмюэля Джонсона, который был настроен скептически по поводу эссе Бёрка, как и по поводу «Тристрама Шенди». Он всегда доказывал, что приверженность определению безграничности воображения, чрезвычайно модного после 1759 г., определенно закончится безумием. Спор Джонсона с Бёрком в сущности был вариантом очень старого диспута: испытывает ли человек благоговейный страх, созерцая звезды, и одновременно понимая незначительность самого человека (Бёрк)? Или же он ни во что не ставит необъятные просторы космоса, потому что звезды не могут создавать поэзию, отпускать шутки или испытывать эмоции (Джонсон)?
Но один аспект возвышенного, против которого Джонсон возразить не мог, связан с общей точкой зрения — Цайтгайст 1750 г. («Заложник времени»). В Природе возвышенное было страхом и благоговейным ужасом, пробуждаемым ландшафтами и пейзажами, а не чувством пасторального наслаждения и буколического расслабления. Почувствовать возвышенное в Природе предполагало воздействие непостижимых сил. И все больше мужчин и женщин наблюдали гигантские географические явления и интуитивно понимали истину точки зрения Бёрка.
Если в литературе о восстании якобитов 1745 г. едва ли возможно найти упоминание участников о величии шотландских холмов, ко времени Семилетней войны явно ощущалось совершенно другое отношение к ландшафту.
К концу 1750-х гг., в эпоху, когда общество проявляло повышенный интерес к живописным пейзажам, когда началось благоустройство английских садов, особое влияние оказало великолепие Канады с ее обширной дикой природой, лесами, горами, озерами и водопадами. Войска, никогда ранее не покидавшие европейских берегов, которые сражались на плоских равнинах запада Германии или Голландии, но не служившие в горах северной и северо-западной Шотландии, не подготовленные для восприятия возвышенной географии Северной Америки, наводящей благоговейный ужас, воспринимали это особенно остро. Самыми ужасными для людей (особенно после разгрома в 1755 г. при Мононгахела) казались темные леса, в которых они боялись быть поглощенными невидимым противником, подобно трем римским легионам Вара, попавшим в засаду, устроенную Арминием и его устрашающими германскими воинам в Тевтобургском лесу в 9 г. н. э. В мрачных лесах Канады, казалось, сама растительность жила каким-то непостижимым, жутким, подлым образом, вызывающим отвращение. Черная земля леса, пугающая своей плодовитостью, породила миллион побегов, занятых смертельной борьбой за существование. Там выживали только самые приспособленные, беспощадно уничтожая своих собратьев. Переплетенные сучковатые стволы деревьев, взаимное удушение ветвей и листвы в первобытном вечнозеленом мраке дополняли смертоносные бои с индейцами, на которые были обречены все, кто ступал в мрачный ад лесов.
Некоторые наблюдатели сравнивали безумную щедрость Природы в лесах с эмиссией сперматозоидов, так как только одно из тысячи деревьев доживало до зрелости, а если это удавалось, ему приходилось приобрести древесный образ Черной Дыры Калькутты. «Стиснутые вместе в неразберихе борьбы, лишенные симметрии и возможности развития», — так сказал один из тех, кто побывал в лесах. Казалось, они воспроизводят в природе военные кошмары Гоббса. Это образ войны всех против всех, общества, основанного на жестокой анархии, где у власти постоянно стоит толпа. Гниющая растительность внизу, мешанина пожелтевших и увядших папоротников, грязные несъедобные шляпочные грибы и замшелые стволы, змеевидные корни, переплетенные густые кустарники, гниющие стволы, заплесневелая, затхлая лесная подстилка в травянистых формациях еще больше увеличивали ужасные впечатления.
Полковник (позднее генерал) Джон Форбс, служивший в Северной Америке с 1756 г., называл их «дьявольскими лесами, бескрайними, непроходимым почти для любого человека, кроме индейцев». В ходе наступления на форт Дюкень солдатам Форбса пришлось прокладывать дорогу через леса, горы и болота, пытаясь обеспечить ширину в двенадцать футов, продолжая через подстилку из листвы, поднимаясь по отвесным скалам, пересекая узкие горные хребты, а затем вновь спускаясь через шатер деревьев во влажные тени лона леса. Оттуда едва можно различить далекие горы сквозь мерцающую листву и переплетенные ветви деревьев. Только люди с чувственным восприятием замечали мириады красных и коричневых оттенков листвы, которые становились ярче на фоне зеленых и голубых потоков водопадов.
