Николай Коняев - Гибель красных моисеев. Начало террора. 1918 год
Это было больше похоже на насмешку.
И не только потому, что постановление принято спустя три месяца после расстрела, но и потому, что все руководители Совета квартальных старост 3-го Казанского подрайона, за исключением Иосифа Васильевича Ревенко, были отпущены на свободу.
В постановлении по делу секретаря Совета квартальных старост Анатолия Михайловича Баталина так прямо и написано:
«Ввиду того, что теперь почти миновала надобность в заложниках, ЧК постановила Анатолия Баталина из-под ареста освободить и настоящее дело о нем дальнейшим производством считать законченным»{120}.
Читаешь постановление о расстреле Иосифа Васильевича Ревенко и словно бы видишь «мягкую, застенчивую» улыбку Моисея Соломоновича Урицкого, сумевшего даже с того света порадеть «большому приятелю».
Недешево стоило место в избирательном списке «Союза русского народа» по городу Николаеву…
Расплачиваясь за него в 1912 году, Ревенко «покрыл некоторые расходы этих организаций, как по выборам, так и в частности, за что был избран почетным членом и попечителем бесплатной начальной школы Союза русского народа»…
Ну а теперь Ревенко пришлось выложить за место в избирательном списке «Союза русского народа» саму жизнь, ибо иной валюты от лиц, записанных Урицким в «черносотенцы», в Петроградской ЧК не принимали!
Рассказ о безрадостной, но вполне заслуженной судьбе И.В. Ревенко мне бы хотелось завершить словами Василия Шульгина, сказавшего:
«Мы хотели быть в положении властителей и не властвовать. Так нельзя. Власть есть такая же профессия, как и всякая другая. Если кучер запьет и не исполняет своих обязанностей, его прогонят. Так было и с нами — классом властителей. Мы слишком много пили и ели. Нас прогнали. Прогнали и взяли себе других властителей, на этот раз “из жидов”. Их, конечно, скоро ликвидируют. Но не раньше, чем под жидами образуется дружина, прошедшая суровую школу».
В каком-то смысле эти слова Шульгина оказались пророческими.
И.В. Сталину в результате еврейско-кавказской войны в политбюро действительно удалось если не «ликвидировать», то во всяком случае поубавить число иноплеменных «властителей». Постепенно страна начала приходить в себя, но к этому времени верхушка власти вновь впала в греховное ничегонеделание, и снова ее изгнали, и снова все повторилось в соответствии с рецептом Шульгина…
Только вот вопрос: образуется ли и теперь прошедшая суровую школу дружина, которая сможет изгнать новых правителей?
Или же мы все обречены, всей страной, на гибель?
6
В июне вместе с белыми ночами наступили в Петрограде черные дни.
Гомеопатические хлебные пайки делали свое дело — смолк хохот революционной улицы, темными от голода стали глаза у прохожих. И с каждым днем все отчетливее замаячил над городом зловещий призрак холеры.
Когда перелистываешь подшивки петроградских газет, буквально ощущаешь надвигающееся на город безумие. Среди новостей политики, среди сообщений с фронтов — небольшие заметки:
«Строится трупная машина»[29] …
«Китайцы в городе едят детей»…
«Из-за голода бросилась под поезд Варя Эристова — жена офицера»…
А рядом?
«В двух шагах ходьбы от участка мне бросился в глаза освещенный ряд окон кафе… Вид зала поразил меня. Его заливал необычный свет мощных электрических ламп — свет яркий, белый, ослепительный. У меня зарябило в глазах от красок.
Мундиры синие, красные, белые — образовывали цветную радостную ткань. Под сияющими лампами сверкало золото эполет, пуговиц, кокард, белокурые молодые головы, черный блеск крепко вычищенных сапог светился недвижимо и точно. Все столики были заняты германскими солдатами. Они курили длинные черные сигареты, задумчиво и весело следили за синими кольцами дыма, пили много кофе с молоком. Их угощал растроганный рыхлый старый немец, он все время заказывал музыкантам вальсы Штрауса и «Песню без слов» Мендельсона.
Крепкие плечи солдат двигались в такт с музыкой, светлые глаза их блистали лукаво и уверенно. Они охорашивались друг перед другом и все смотрели в зеркало. И сигары, и мундиры с золотым шитьем совсем недавно были присланы им из Германии.
Среди немцев, глотающих кофе, были всякие: скрытные и разговорчивые, красивые и корявые, хохочущие и молчаливые, но на всех лежала печать юности, мысли и улыбки — спокойной и уверенной»{121}.
5 июня в Петрограде хоронили Г.В. Плеханова. На этих похоронах большевики окончательно порывали с былыми соратниками. Никто из большевиков на похороны Плеханова не пошел.
«На похороны ихнего Плеханова, — объяснил это решение Г.Е. Зиновьев, — несомненно, выйдет вся корниловская буржуазия. Для нас Плеханов умер в 1914 году».
9 июня советское правительство объявило об обязательной воинской службе, а 11 июня ВЦИК принял декрет об организации комитетов деревенской бедноты (комбедов). Главной задачей этих комитетов была помощь местным продовольственным уполномоченным в отыскании и изъятии у кулаков запасов зерна. Комбедам поручалось распределение предметов первой необходимости и сельскохозяйственных орудий.
Считается, что этот декрет спас советское правительство от восстания крестьян. Каждая деревня оказалась ввергнута в собственную внутреннюю борьбу, и это сделало невозможным всеобщее крестьянское движение против большевистского правительства…
Как с крестьянами, вели себя большевики и с ближайшими соратниками — эсерами. Участие меньшевиков и правых эсеров в чехословацком мятеже дало возможность большевикам совместно с левыми эсерами провести совместную акцию их наказания.
14 июня Совет народных комиссаров издал декрет об исключении из всех местных Советов меньшевиков и эсеров, а на следующий день было проведено постановление об исключении представителей этих партий из состава ВЦИК.
У власти в стране остались всего две партии, и левые эсеры (во всяком случае их лидеры) были вполне довольны таким положением дела. Известны слова Марии Спиридоновой, заявившей, что порвать с большевиками — значит порвать с революцией.
Другое дело большевики.
Власть — вся целиком! — была нужна им, чтобы уцелеть, срочно требовалось принять разработанную при участии В.И. Ленина Конституцию РСФСР, а для этого надо было иметь на съезде уверенное большинство.
Сохранялись и идейные разногласия.
Если у эсеров еще оставались какие-то идеалы, то для большевиков смысл революции уже давно свелся к защите революции, то есть самих себя[30]. И в борьбе за власть, на пути уничтожения многопартийной системы они не собирались останавливаться на двухпартийности.
В Петрограде на июнь были назначены новые выборы в Петросовет.
«Буржуазия», разумеется, к выборам не допускалась, и основная борьба за депутатские мандаты развернулась между эсерами и большевиками.
Г.Е. Зиновьев не мог не знать, что Гражданская война уже началась, что отборные латышские части сумели втянуть в вооруженный конфликт Чехословацкий корпус, но с поразительным бесстыдством он кричал, брызгая слюной, на митингах: «Если правые эсеры возьмут власть, то на русской территории начнется кровавая бойня разных народов, так как эти господа должны будут возобновить военные операции согласно их оборонной программе! А вы знаете, товарищи, что значит для страны, когда на ее территории сражаются чуждые народности? Полное опустошение и смерть вас тогда ожидают!»
Что значит для страны, когда на ее территории сражаются чуждые народности, демонстрировали сами большевики…
Мы уже говорили, что дело «Каморры народной расправы» было задумано Зиновьевым, Урицким и Володарским как мероприятие, способствующее консолидации еврейского населения Петрограда перед угрозой якобы надвигающихся погромов.
В принципе, свою пропагандистскую роль дело «Каморры» уже сыграло, чекисты кое-как смастерили нечто похожее на антисемитский заговор, и теперь надо было завершать это дело, как завершил, спрятав в кровь все концы, дело «Союза защиты Родины и свободы» Феликс Эдмундович Дзержинский.
Но Дзержинский был «человеком взрывчатой страсти, его энергия поддерживалась в напряжении постоянными электрическими разрядками расстрелов», а Моисей Соломонович Урицкий, по словам Г.Е. Зиновьева, был «один из гуманнейших людей нашего времени, неустрашимый боец, человек, не знавший компромиссов», но вместе с тем «добрейшей души».
И вот вместо того чтобы расстрелять всех арестованных, как это сделал бы Феликс Эдмундович, «добрейшей души» Моисей Соломонович, сдерживая раздражение, продолжал по просьбе товарища Зиновьева кропотливо «перебирать людишек» в Петрограде…
