Иван Папанин - Лед и пламень
Рассказ этот меня озадачил. Леваневский - я это знал - парень горячий, пылкий, гордый. Но ведь какие слова сказал! "Передерутся, сойдут с ума". Опасение это высказывали многие, подкрепляя его - увы! нередкими в истории освоения Арктики примерами. А у нас? Мы сроднились, не было ни одного конфликта, шероховатостей, трений.
Но пока мы день и ночь жили при ясном свете солнца, надо было готовиться к тяжкому испытанию - полярной ночи. Готовиться загодя, потому что не так уж сложно без света провести сутки, двое, неделю, но не месяц за месяцем...
Люди на льдине собрались бывалые, полярной ночью нас было не удивить, если бы не "мелочь": зимовали мы раньше в деревянных домах с хорошими печами, под ногами была земля. И народу было побольше, и нагрузки на каждого поменьше. А тут, несмотря на тьму, океанские глубины надо исследовать, не мерзнуть в палатке, не думать о бездне под ногами. Труднее станет вести и научные изыскания, и хозяйство. Потребуется больше горючего для освещения, стекла будут лопаться. Это "ночное хозяйство" я загодя привел в порядок. Но души-то людские тоже надо к ночи готовить. Обменялись мнениями, кто как переносит полярную ночь. Я откровенно признался:
' - Не знаю, кого как, а меня в начале полярной ночи все ко сну тянет: спать лег - темно, проснулся - темно, работаешь - темно. Приходится заставлять себя считаться с часами.
- Это дело поправимое,- заметил Кренкель,- меня другое беспокоит: мы на льдине, надо все время за ней следить, а без света это куда сложнее.
- Нам бы зрение, как у кошки,- невесело пошутил Женя.- А то мы только услышим, как ломается лед. Не сразу в темноте отыщешь базы, которые придется спасать.
- Ладно, братки, не так страшен черт, как его малюют. Тем более фонари есть. Только прошу: не рискуйте понапрасну. Осторожность, предусмотрительность превыше всего. Это ведь тоже входит в программу научного эксперимента - четверо на льдине полярной ночью. Выдюжим?
- Дмитрич, конечно же выдюжим! - поддержал меня Женя.
Удивительно, но факт: мою руку вылечило солнце. Пошел я на базу No 2 глазам своим не поверил: такое ощущение, что побывал здесь злостный хулиган. Запасной мотор лежал под перкалем - свалился в лужу. Бидоны с продовольствием валялись где попало. И - вода, вода... Я облюбовал новую площадку, перенес больше тонны.
Мистеру Тролезу удалось 31 июля снова побеседовать с Кренкелем. Он в панике: газеты пишут, что вся наша льдина растаяла, нам очень худо. Журналисты оповестили, что мы издалека возим снег, чтобы обсыпать палатки. Эрнст успокоил жителя Гонолулу. Раз уж о нас знают каждую подробность даже на Гавайских островах, как же велик в мире интерес к нашей работе!
1 августа ночью, при свете незаходящего солнца Эрнст, дежуривший по лагерю, увлекся работой и не обратил внимания на то, что Веселый неистовствовал - лаял непрерывно. Пес прямо надрывался, Кренкель - ноль внимания. Что-то все же его заставило осмотреться, и тогда он закричал:
- Вставайте, пришли три медведя...
Мы трое спали. Вскочили, оделись быстрее, чем солдаты в казарме, а Эрнст с винтовкой - на улицу. От первого же выстрела медведи - от нас! Он ведь, медведь, только с виду неповоротлив; на самом же деле может бежать со скоростью до девяноста километров в час. Была то медведица с медвежатами. Веселый, спущенный с привязи, догнал их, делал круги, лаял. Мы бежали следом, но куда там! Медведи скрылись из глаз.
В палатку мы вернулись раздосадованные. Столько мяса ушло - свежего, антицинготного, думал я про себя.
Спасибо, Эрнст отшутился:
- Эх вы, ученые! Для чего живете - для охоты или для науки? Петя, тебе что важнее: шашлык из медвежатины или то, что она в такую даль с детьми забрела?! Мы открытие сделали, а некоторые интересы живота ставят выше интересов науки. Да здравствует наука и долой охоту!
Но, каюсь, в тот момент я меньше всего думал об открытии. Мне были необходимы два-три центнера свежего мяса. Медведица и медвежата помогли нам окончательно опровергнуть вывод Нансена о том, что высокие широты мертвая зона. Видели мы пуночек, глупышей. Допустим, они могли залететь издалека. А у медведицы медвежата маленькие. Значит, на свет они появились на дрейфующем льду. Основная пища медведей - морской зверь, значит, и он появляется на дрейфующем льду. Судя по скорости, с которой она от нас убегала, и габаритам, медведица явно не голодала. Следовательно, есть и нерпы...
- Наличие живых существ в центре полярного бассейна установлено,поставил точку наш гидробиолог Петр Петрович Ширшов.
Трудным был день 1 августа. Льдину несло то на север, то на северо-восток. Двадцать один километр в сутки! Если льдина не затормозит, не сбавит прыть, наши планы прожить на льдине минимум год полетят вверх тормашками...
Из Москвы пришло приветствие от Международного конгресса геологов. Приветствие с дальним прицелом: нас не столько хвалят, сколько говорят, чего же от нас ждут.
Радиосвязь наша была ступенчатой: с Диксона - на Рудольфа, оттуда - к нам. Полярные радиобури нарушили связь между Рудольфом и Диксоном. Мы знали, что для нас скопилось много телеграмм на Диксоне, и не могли получить их.
Зато была радость: по длинным волнам к нам ворвалась радиостанция имени Коминтерна. Пионеры прочитали стихотворение, попросили оставить им хоть одно белое пятно на карте. Каждый из нас в тот момент спутешествовал в свое детство.
3 августа я увидел лахтака - морского зайца. Ничего себе зайчик, туша пудов на двадцать. И снова, вместо того чтобы переживать радость нового открытия, подтверждающего жизнь в океане, я занялся охотой: мы с Петровичем спустили байдарку, пытались подстрелить нежданного гостя. Меня интересовали его мясо, жир. Петровича же, главным образом, содержимое желудка. Но лахтак нырнул, и больше мы его не видели. Зато заметили перевернувшуюся льдину, на ней было множество водорослей. Новое пополнение коллекций.
Пока солнце светило круглые сутки, в минуты отдыха мы читали. Пусть у меня ученая степень доктора географических наук - присуждалась-то она без защиты. От себя не убежишь: систематического образования я не получил. Приходилось наверстывать упущенное ъсю жизнь.
После льдины, когда услышал ненароком: "Доктор - жестянки паял, мясо жарил", меня словно по щеке ударили.
Знал бы тот желчный человек, какую неоценимую услугу мне оказал! Знал бы, как нелегко самому постигать то, что ему преподаватели втолковывали! А ведь пришлось постигать, просто иного выхода не было.
Не мне судить, надо ли было нам, зимовщикам "СП-1", присуждать тогда ученые степени. Во всяком случае, где бы я впоследствии ни выступал - ив Академии наук, и оппонентом на защитах докторских и кандидатских диссертаций,- профаном себя не чувствовал. Помогли книги. Я не пропускал ни одной публикации - газетной или журнальной по своему, арктическому профилю, непременно участвовал в работе симпозиумов, конференций, выступал с докладами. Готовился я к докладам, наверное, раз в десять дольше, чем кто-либо другой. Спрос-то с меня особый: льдина принесла шумную славу. А слава - тяжелая ноша. Она и раздавить может. Меня радовал Юрий Гагарин: слава его не испортила, остался таким же простым, обаятельным, скромным, интересным собеседником, каким был до полета в космос. Слава заставила его
быть гораздо требовательнее к себе, стремиться к новым высотам. А Андриян Николаев? Это же воплощение скромности...
Я тоже познал известность, знаю, как она приятна и как тяжела. Иногда у меня было ощущение, что я живу на витрине большого магазина, потому что нигде не мог избежать любопытных или оценивающих взглядов.
Обращаюсь снова к своему дневнику, запись помечена 12 августа:
"Арктика продолжает напоминать о себе, как бы опасаясь, что мы забудемся, предадимся благодушию, покою и развлечениям.
Чертовой силы ветер, мокрый снег. Батометры по-прежнему в плену. Петрович рвет и мечет: надо делать новые замеры, а тут еще со старыми не все в порядке. Льдина осатанела: шестнадцать миль за сутки - и все на юг. Ширшов предсказывает:
- Будем мчаться еще быстрее.
Эрнст опять привязан к рации: Леваневский вылетает через полюс на Аляску, просит у нас летной погоды. Дали ему "добро". Лег спать около пяти утра выжатый как мочалка - крутил лебедку. Уснуть не мог: думал о Леваневском".
И теперь, спустя десятилетия, не могу забыть тех трагических дней. К гибели нельзя привыкнуть. Полеты Чкалова и Громова, прошедшие, что называется, без сучка, без задоринки, убаюкали многих.
Мы ловили сообщения:
- Сильные встречные ветры до ста километров в час.
- Стекла кабины самолета покрыты изморозью.
- Летим над Северным полюсом. Достался он нам трудно. Еще бы: облачность и лобовой ветер!
- Отказал правый крайний мотор, идем на трех, очень тяжело, сплошные облака.
Только получив последнее сообщение, мы осознали серьезность ситуации: до материка еще ой сколько! И уж если самолюбивый, всегда находивший выход из любого положения Леваневский признал, что им очень тяжело, представляю, как же там было. Больше сообщений не поступало. Эрнст просил кофе:
