Михаил Меньшиков - Из писем к ближним
В названной статье г. Эль-Эса читатели нашли оценку этого ужасного обстоятельства со стороны боевого офицера. Называю это обстоятельство ужасным потому, что на русском языке нет слова, ближе подходящего в данном случае. Быть почти вдвое сильнее неприятеля (221 тыс. против 120) и проиграть сражение - это не несчастье, а действительный ужас. Тем прискорбнее читать в "Русском Инвалиде" полемику редакции с собственным же сотрудником и попытку вышутить этот эпитет г. Борисова "ужасное" в применении к выводам войны. В кои-то веки почтенная газета разрешила себе смелость напечатать сильные своею правдивостью цифры и, по-видимому, сама до того испугалась этой смелости, что торопливо бьет отбой. "Есть, говорит газета, - темы, разбор которых, совершенно уместный на столбцах своей специальной военной печати, становится совершенно нежелательным на страницах печати, предназначенной для широких кругов штатской публики". Как вам нравиться эта претензия? Вполне было бы понятно, если бы о специальных военных вопросах в общей печати рассуждали совершенно невежественные штатские люди, но и г. Борисов, и г. Эль-Эс - люди сами военные и в данном случае осведомленные наилучшим образом. Выходит так, что "Русский Инвалид" находит вполне желательным и целесообразным, когда с "широких кругов штатской публики" берутся налоги на содержание армии и берутся сыновья и братья, чтобы вести их в бой, - но он находит совсем нежелательным и нецелесообразным, если той же публике дается сознательный отчет о понесенных поражениях. Я думаю, широкие круги штатской публики с этим вряд ли согласятся. Нация, принимающая на свою многострадальную грудь все великие жертвы войны и весь позор поражения, имеет право знать правду. Что "столбцы военной печати" не обеспечивают военной правды - доказательство постыднейшая война, которой безумные ошибки еще в приготовительном периоде "Русский Инвалид" совершенно не предвидел.
Поясняя, почему мы были разбиты "даже при невероятно благоприятных условиях", г. Борисов говорит, что под Шахэ "на нашем левом фланге наши 73 батальона вели бесплодную борьбу с 18 японскими батальонами, на нашем правом фланге 13 батальонов генерала Дембовского вели борьбу против одного взвода японского, выбивая его из двух деревень, т.е. 208 взводов воевали против 1 взвода, 32 батальона ген. Соболева удерживались шестью батальонами японских" и т.д. Общую причину поражений наших г. Борисов видит в негодности наших боевых форм... Японцы развертывали все в боевую линию; можно сказать, что все их 100 тысяч человек пользовались своим ружьем. Мы же выстраивали свои войска в две или даже в три линии. Ружьем пользовалась только первая линия, она изнемогала в бою, "истекала кровью", - говорит очевидец, германский военный агент Теттау. Тогда ее днем же, в виду неприятеля, выводили из окопов и заставляли отступать под яростным огнем противника. Главная часть наших потерь и относится к периодам отступления. Отсюда ясно, почему на р. Шахэ мы потеряли 41.316 человек, а японцы только 20.497 чел. Английский генерал Гамильтон говорит, что у русских только одна восьмая часть полка могла стрелять, а остальные могли бы иметь пики...
Вот в чем несомненный ужас того, что произошло. В наших поражениях нисколько не виновата Россия, про она выдвинула на войну не только достаточную армию, но в крупных сражениях - с огромным перевесом сил. Не виноваты офицеры, ибо они гибли без числа, честно исполняя долг храбрых, не виноваты солдаты: по отзыву того же Гамильтона и других свидетелей, "в самые критические и отчаянные минуты, когда всякая надежда потеряна, русские начинают показывать высокий класс и пожары в русском боевом порядке глохнут тут же на месте" (это пишет г. Свечин в "Русск. Инв."). Нельзя согласиться с г. Эль-Эсом, что виною наших поражений были "миллионные громады, наскоро собранные, наспех подученные, не впитавшие в себя шестого солдатского чувства". Ведь и у японцев армия была собрана на основании всеобщей воинской повинности. Печальная разгадка наших поражений не в этом, а просто в отсутствии у наших вождей военного таланта. Разве не ту же картину вы видите во всех областях творчества, где вместо дарования, которое есть просто-напросто повышенный здравый смысл, - поставляется бездарность?
Когда готовятся к столь неизмеримо сложному предприятию, какова война, профаны думают, что нужны нечеловеческие размеры мозга главнокомандующего, чтобы сообразить бесчисленные мелочи и быть готовыми "до последней пуговицы" к бою. Изучая великих полководцев - Наполеона, Суворова и т.п., вы действительно видите перед собою людей, вечно думавших о войне, имевших поэтому изумительную военную память и способных крайне быстро ориентироваться даже в мелочах. Но не эти мелочи решали успех войны. В разгар мистерии боя психологически некогда помнить о мелочах, и решает победу нечто совсем другое. Решает победу обыкновенный здравый смысл, т.е. вполне ясное соображение главных условий. Допустим, что командующими армиями у нас были бы не профессора военной академии, а простые штатские люди, но вполне здравомыслящие. Они рассуждали бы так: нападение всегда выгоднее обороны, ибо даст возможность ошеломить врага неожиданным ударом, нагнать на него страх и расстроить его расчеты. Ergo, - общая стратегия и общая тактика должны быть "нападательными", как выражался Суворов, - всегда нападательными. О "подлой ретираде" (слова того же Суворова) нечего, стало быть, и думать, о чем войска заранее должны быть предупреждены. Простой здравый смысл говорит также, что войска то же, что порох или снаряды, - их нужно бережно хранить до момента боя, но безумно и преступно не истратить их в бою, - ибо в этом же их назначение, чтобы быть истраченными. Простой здравый смысл говорит, что при сближении с неприятелем важно предварительно заставить его разбиться о наши укрепления, о наш артиллерийский огонь, - но наступает момент, когда непременно нужно переходить в наступление, и уже раз перейдя в него, гораздо выгоднее умереть, нежели отступить. Гораздо выгоднее - не говоря о нравственной стороне дела. Простой здравый смысл говорит, что сблизившись с неприятелем, нужно как можно скорее забросать его огнем, и кто в единицу времени выпустит более выстрелов, тот и побеждает, как прежде - при холодной атаке - кто нанесет более штыковых и сабельных ударов, на стороне того была и победа. Этот простой секрет победы известен даже детям, играющим в снежки. Кто проворнее и метче бросает снежки, тот берет и верх. Трагедия войн не знает другого талисмана победы: глазомер, быстрота, натиск. Если так говорит здравый смысл, то что же это значит: "у русских только одна восьмая часть полка могла стрелять, а остальные могли бы иметь пики"? Это значит полное помрачение здравого смысла, ни более ни менее.
Если четвертая часть армии двинута в бой, а три четверти стоят праздными зрителями, то не похоже ли это на то, как если бы человек при нападении разбойника решил сначала защищаться одною нижней оконечностью, а руки оставил бы про запас? Мне кажется, недолгий опыт такого боя показал бы, что скупость тут сродни глупости и что, когда вопрос стоит о вашей жизни или смерти, гораздо умнее пустить в дело все ваши органы обороны. Старая тактика была основана на старом оружии, при котором огонь нельзя было развить дальше нескольких сот шагов. Сразу вводить в бой большее массы нельзя было, чтобы не создавать для себя же Ходынки. Новое оружие допускает бой на дальнем расстоянии, т.е. действие больших масс при сравнительно безопасном их разрежении. Японцы использовали эту возможность, мы - нет, и потому даже при огромном, почти двойном перевесе сил мы бывали разбиты. Вовсе не нужно специально военной учености, чтобы понять, что выводить людей из окопов и отступать под яростным огнем неприятеля - это значит кроме одной победы дарить неприятелю другую. Самый обыкновенный "штатский" здравый смысл мог бы предостеречь от столь роковой ошибки...
Я не согласен с г. Борисовым, что причина наших поражений - это "негодность наших боевых форм", т.е. стратегии и тактики. Позвольте, - да ведь эти "формы", годные или негодные, создаются и практикуются людьми же. Не падают же они с луны? Каждый великий полководец вносил свои поправки в боевые формы, поправки на новый характер оружия и обстановки. Кто же мешал нашим полководцам быстро сообразить, какие формы наиболее пригодны, и их использовать? Г. Борисов с глубокой скорбью свидетельствует, что эти "негодные формы и доныне у нас сохранились и доныне царят и завтра же обнаружатся в новой войне". "Рассмотрите, говорит он, любой тактический задачник с решением задач, и вы убедитесь, что, несмотря на свое издание в 1913 году, задачи решены совершенно в духе "негодных" боевых форм"... Все это поистине ужасно, и "Русский Инвалид" совершает дурное дело, стараясь из ненужного подобострастия перед сильными мира затушевать, смягчить, свести на нет полные отчаяния выводы своего же сотрудника. Мы находимся в самом деле перед явлением, для нас грозным: ученейшие наши генералы и профессора, делавшие в мирное время самую ослепительную карьеру, - чуть коснулось войны, оказались потерявшими секрет победы - здравый смысл... Уже, конечно, без худого намерения, а напротив - с наилучшими - они отдавали приказания, как раз обратные тем, которые могли вести нас к победе. Чем же это объяснить? Позволю себе повторить то, что говорил уже не раз. Источник наших поражений находится прежде всего в плохой военной школе. Слишком она сделалась книжной и теоретичной, слишком многому она учит совершенно не нужному, а "единое, что на потребу" - военное искусство - оставляет в пренебрежении. Военное искусства, как всякое, основывается на подборе талантов, на небольшом количестве теории и на огромном количестве практики. Наша же военная академия подбирает людей чаще всего с призванием к общей карьере и делает их военными учеными, а не военными генералами. Разве не глубоко знаменателен факт, что наиболее отличившиеся генералы в прошлой войне были воспитанниками не академии, а средней военной школы? При военном таланте такие генералы имели еще одно огромное преимущество пред академистами. Мозги их, в свое время не приплюснутые массой чужих мнений, сохраняли способность создавать свои. Не связанные заготовленными, как консервы, военными формулами, не порабощенные модными теориями, боевые генералы неакадемисты поневоле искали себе указаний прежде всего в здравом смысле. В то время как некоторые ученые полководцы, давно превратившиеся в чиновников, по дороге в действующую армий повторяли академические учебники, читали энциклопедию войны и трактаты по стратегии, - более их талантливые строевики слушались своего инстинкта, воспитанного на боевом опыте, слушались - как Сократ - того гения, который каждому искреннему человеку довольно ясно говорит, что нужно делать и что не нужно. Никогда мы не выбьемся из-под власти "негодных боевых форм", влекущих к поражению, если не сбросим гипноза схоластической военной школы. Я не забываю, что, начиная Скобелевым, немало военных талантов вышло из военной академии. Но ведь большой талант вроде скобелевского трудно испортить даже очень плохою школой. Последняя портит посредственности - и их уже портит безнадежно. Не что иное, как именно мертвая школа, ввергает целые поколения в декадентство, отучивает их от здравомыслия и прививает извращения ума и вкуса. Людям, на вид вполне здоровым, вдруг начинает казаться, что самые красивые волосы - зеленые или синие или что одной рукой удобнее сражаться, чем двумя. Уверяю вас, - это начинается в расстроенной семье и доканчивается в расстроенной школе.
