Александр Верт - Россия в войне 1941-1945
На самом деле выступление Черчилля обрадовало и, как я часто слышал в то время, «приятно удивило» советских людей. До этого они не считали совершенно исключенной возможность англо-германского сговора, а со времени истории с Гессом все больше укреплялись в своих подозрениях.
Хотя Сталин не поддерживал непосредственной связи с Черчиллем, пока тот не написал ему 7 июля, он поспешил установить тесные отношения с Криппсом. Через какую-нибудь неделю после начала вторжения в Москву вылетела первая группа сотрудников английской военной миссии во главе с генералом Мэйсоном Макферланом. Одновременно Криппс обсуждал со Сталиным и Молотовым текст совместной англо-советской декларации, которая и была опубликована 12 июля. Мысль о такой совместной декларации подала советская сторона, как это явствует из послания Черчилля Криппсу от 10 июля.
Можно предполагать, что Сталин не обратился к Черчиллю сразу после его выступления по радио 22 июня по причине растерянности Советского правительства перед лицом происходивших событий. Ведь после вторжения Сталину понадобилось целых одиннадцать дней, чтобы сформулировать политическое заявление даже для его собственного народа. Кроме того, Сталин мог иметь прочно укоренившиеся антипатии, сомнения и оговорки в отношении английской политики, и, возможно, ему хотелось, прежде чем идти дальше, обеспечить опубликование англо-советской декларации. И когда 18 июля он наконец написал Черчиллю, то для того лишь, чтобы предложить создать второй фронт - «на Западе (Северная Франция) и на Севере (Арктика)».
«Легче всего создать такой фронт именно теперь, когда силы Гитлера отвлечены на Восток и когда Гитлер еще не успел закрепить за собой занятые на Востоке позиции.
Еще легче создать фронт на Севере. Здесь потребуются только действия английских морских и воздушных сил без высадки войскового десанта, без высадки артиллерии. В этой операции примут участие советские сухопутные, морские и авиационные силы. Мы бы приветствовали, если бы Великобритания могла перебросить сюда около одной легкой дивизии или больше норвежских добровольцев, которых можно было бы перебросить в Северную Норвегию для повстанческих действий против немцев»[72].
В своем ответе 21 июля Черчилль отклонил все это, включая и посылку норвежской легкой дивизии, которой просто «не существовало», как нечто совершенно нереалистичное, но предложил провести ряд военно-морских операций в Арктике и разместить в Мурманске несколько эскадрилий английских самолетов-истребителей.
26 июля Черчилль снова написал Сталину, сообщив ему, что вскоре в Россию будут посланы двести истребителей «Томагавк», что «от двух до трех миллионов пар ботинок скоро будут готовы здесь к отправке» и что, кроме того, намечается поставка «большого количества каучука, олова, шерсти и шерстяной одежды, джута, свинца и шеллака»[73].
Все это было только скромное начало, но следует помнить, что летом 1941 г. Англия была в сущности единственным союзником СССР и что США еще не вступили в войну. Этим отчасти можно объяснить раздражение, которое проявлял Сталин в отношениях с Англией, и в частности с Черчиллем: ведь это была единственная страна, от которой он мог ожидать прямого военного сотрудничества. Поскольку же такой прямой военной помощи явно не предвиделось, то важнее всего было попытаться получить от Запада максимальную экономическую помощь в виде вооружения и сырья, а в этом отношении США могли дать куда больше, чем Англия.
Главный вопрос, беспокоивший как Англию, так и США - и Сталин это хорошо понимал, - заключался в том, сможет ли Красная Армия сопротивляться Германии сколько-нибудь длительное время. Как можно было догадаться в то время и как мы это знаем сейчас, Черчилль отнюдь не был уверен, что Советский Союз «продержится долго.
Английские военные круги почти единодушно считали, что Россия вскоре потерпит поражение; представители военного министерства не делали из этого секрета даже на пресс-конференциях, проводившихся в первые дни войны в министерстве информации в Лондоне. К середине июля их тон несколько изменился - в значительной степени, надо думать, под влиянием сообщений, которые присылал из Москвы генерал Мэйсон Макферлан; он не недооценивал боевых качеств Красной Армии. Мэйсон Макферлан, с которым мне не раз приходилось беседовать в Москве, видимо, даже в самые трудные для СССР дни был убежден, что русские во всяком случае исполнены решимости вести очень затяжную войну и что даже потеря Москвы (а такую возможность нельзя было исключать в начале октября) не означала бы конца.
Мнения в американском посольстве в Москве разделялись. Военный атташе майор Айвен Итон был убежден, что Красная Армия будет разгромлена в самом скором времени. Посол Штейнгардт был настроен менее мрачно, но решающее столкновение этих двух точек зрения произошло позднее, после назначения полковника Филипа Р. Феймонвилла представителем Управления по осуществлению ленд-лиза в Москве. Это назначение было сделано президентом Рузвельтом по предложению Гарри Гопкинса. Феймонвилл сопровождал Гарримана в Москву в конце сентября и с самого начала был убежден, что перспективы Красной Армии далеко не такие безнадежные, какими их с первых дней вторжения рисовал Итон.
Тот факт, что Феймонвилл был назначен в Москву по предложению Гопкинса, является весьма показательным. Гопкинс во время посещения им Москвы в конце июля, бесспорно, убедился, что русские могут если не выиграть войну, то, во всяком случае, продержаться очень долгое время, и этот взгляд разделял и Феймонвилл. После битвы под Москвой Феймонвилл окончательно пришел к выводу, что СССР не проиграет войну.
Визит Гарри Гопкинса имел решающее значение для развития американо-советских и англо-советских отношений. Как писал Роберт Шервуд:
«Полет [из Архангельска в Москву] занял четыре часа, и Гопкинс постепенно начал успокаиваться насчет будущности Советского Союза. Он смотрел вниз на сотни миль непрерывных лесов и думал, что Гитлер со всеми его танковыми дивизиями никогда не сможет преодолеть пространства такой страны».
По прибытии в Москву Гопкинс «имел продолжительную беседу со Штейнгардтом, во время которой сказал, что главная цель его приезда - определить, действительно ли положение столь катастрофично, как его рисуют в военном министерстве и в особенности как явствует из телеграмм военного атташе майора Айвена Итона».
То, что Шервуд пишет о взглядах посла Штейнгардта, совпадает с моими наблюдениями в отношении позиции посла летом 1941 г.
«Штейнгардт сказал, что человек, хоть сколько-нибудь знакомый с историей России, вряд ли поспешит с выводом о том, что немцы одержат легкую победу. Русские солдаты могут казаться неспособными, когда они наступают, - так было в наполеоновских войнах, а после этого в Финляндии. Однако, когда они должны защищать свою родину, они замечательные бойцы - и их, несомненно, очень много»[74].
Далее следовал его рассказ о первой встрече Гопкинса со Сталиным 30 июля 1941 г.
«Я сказал Сталину, что приехал как личный представитель президента. Президент считает Гитлера врагом человечества, и поэтому он желает помочь Советскому Союзу в борьбе против Германии…
Сталин сказал, что он приветствует меня в Советском Союзе… Характеризуя Гитлера и Германию, Сталин говорил о необходимости минимума моральных норм в отношениях между всеми нациями… Нынешние руководители Германии не знают таких минимальных моральных норм и… поэтому они представляют собой антиобщественную силу в современном мире… Наши взгляды совпадают», - сказал он в заключение[75].
Перейдя затем к вопросу Гопкинса, в чем именно из того, что США могут поставить немедленно, СССР нуждается больше всего и каковы будут его нужды в случае длительной войны, Сталин включил в первую категорию неотложных нужд зенитные орудия среднего калибра вместе с боеприпасами - «приблизительно 20 тысяч зенитных орудий - легких и тяжелых». Во-вторых, он просил крупнокалиберные пулеметы для обороны городов. В-третьих, он заявил, что ему нужен миллион или более винтовок. Если их калибр соответствует калибру, принятому в Красной Армии, сказал он, то боеприпасов к ним у нас достаточно.
Во вторую категорию он включил, во-первых, высокооктановый авиационный бензин, во-вторых, алюминий для производства самолетов и, в-третьих, другие материалы, уже перечисленные в списке, представленном нашему правительству в Вашингтоне.
После этого Сталин сделал следующее поразительное замечание: «Дайте нам зенитные орудия и алюминий, и мы сможем воевать три-четыре года»[76].
После продолжительного совещания с Молотовым, посвященного главным образом несколько неопределенному обсуждению отношений с Японией (в ходе его Молотов предложил, чтобы США «предостерегли» Японию против нападения на Советский Союз), Гопкинс вторично встретился со Сталиным.
