Записки из скорой помощи - Шляхов Андрей Левонович

Увидев заведующую, Казначеева обрадованно воскликнула:

– Елена Сергеевна! Легки на помине! – фамильярный намек, скрытый в этой фразе, неприятно покоробил Новицкую, но она не подала вида. – Полюбуйтесь-ка, как выписывает рецепты наш новый доктор.

Заведующая вошла в кабинет и взяла рецепт, протянутый старшим фельдшером:

– Действительно, Надежда Константиновна, – согласилась она, рассматривая каракули Старчинского. – То ли промедол выписан, то ли преднизолон, то ли вообще полиглюкин. И все цифры похожи на семерки. Оставьте, пусть перепишет. Я с ним поговорю.

– Дмитрий Александрович с ним уже разговаривал по поводу карт, – доложила Казначеева.

– И как?

– Карты стал писать разборчивее, рецепты – по-прежнему.

– Я поговорю с ним.

– А то ведь попадутся такие каракули на глаза Госнаркоконтролю – хлопот не оберемся!..

Против ожидания разговор с Прыгуновым вышел коротким и результативным.

– Я прекрасно знаю, что представляет собой Кочергин, – скривился Прыгунов, стоило только Елене Сергеевне затронуть больную тему. – Если бы у меня или у Валерия Иосифовича, не говоря уже о главном враче, сложилось бы мнение, что Кочергин потянет, то он бы сидел сейчас в вашем кресле, Елена Сергеевна. Но взять и вот так сразу вышвырнуть его вон, мы не можем. И перед людьми неловко, и по судам он нас всех затаскает. Нужно решать вопрос по справедливости и согласно Трудовому кодексу. Вы улавливаете мою мысль, дорогуша?

«Дорогуша» означало высшую степень расположения. Смысл же сказанного Прыгуновым был таков: «хочешь избавиться от Кочергина – сама ищи или создавай причины».

– Улавливаю, Борис Ефимович, – улыбнулась Новицкая. – И сделаю все, как подобает.

– Только уговор – у меня никого не сманивать! – Прыгунов откинулся на спинку огромного пижонского кожаного кресла и погрозил Елене Сергеевне пальцем, идеальной ухоженности которого позавидовала бы любая женщина. – Ищите старшего врача в своей епархии. Кстати, насплетничаю. Кажется, вам симпатизирует Михаил Юрьевич! Ну-ну, не краснейте, хотя вам это очень идет, лучше скажите – чем вы его прельстили?

– Да мы практически незнакомы! – изумилась Елена Сергеевна. – Я его видела только во время совещаний и визитов на нашу подстанцию…

«Испорченный телефон» всегда работает с искажениями, на то он и испорченный. Главный врач посоветовал своему заместителю налаживать работу не тасуя кадры, тот сказал Прыгунову дословно: «главный не рекомендовал снимать только что назначенную заведующую», ну а в мозгу Прыгунова эта фраза зазвучала по-новому, наполнившись совершенно другим смыслом.

– Хитрите! – понимающе вздохнул Борис Ефимович. – Прячете карты в рукаве… Ну вам, Елена Сергеевна, виднее.

Новицкая ответила многозначительной улыбкой, не став разубеждать проницательного Бориса Ефимовича дальше. Если человеку хочется заблуждаться, то зачем ему мешать? Главное – ей разрешили вырвать с корнем больной зуб. Остальное – неважно.

– В следующую среду я уезжаю на три дня в Питер, – сказал на прощанье Прыгунов. – За меня останется Свиньина.

В Санкт-Петербурге должна была состояться всероссийская научно-практическая конференция, посвященная реформированию «скорой помощи».

– Счастливой поездки, – пожелала Елена Сергеевна.

Она тоже с удовольствием съездила бы на конференцию – прогулялась бы по Невскому, повидалась бы кое с кем из однокурсников и просто отвлеклась бы от этой повседневной рутины, ежедневной нервотрепки, но ее не включили в список делегатов от московской скорой».

«Было весело отправить на конференцию Саркисяна и Чугункина, – подумала Новицкая. О, они бы там развернулись!»

Глава пятнадцатая. Бог любит троицу

– Значит, нам с тобой укажут на дверь, так?

– Ты о чем, Петрович? – не понял Данилов.

Они только что выехали из гаража. Ферганский бульвар, пять, второй подъезд. Повысилось давление у женщины семидесяти двух лет.

– О реформе «скорой помощи»! – ответил Петрович. – У нас вся колонна гудит. Говорят, что врачей и водил со «скорой» погонят на хрен, а оставят одних фельдшеров. С правами. Ты мне только скажи, как он, фельдшер, одновременно будет и машину вести, и капельницу налаживать? Или они надеются многорукими индейскими богами штат укомплектовать?

– Индийскими.

– Что – индийскими?

– Индийский бог Шива многорукий.

– А! И правду говорят, что все станции и подстанции разгонят, а бригады будут при приемных отделениях стационаров?

– Примерно так.

– Ну дела! Слышь, Вер, скоро уступлю тебе баранку!

– Не торопись, – осадил Данилов. – До этого еще долго. Проект станет экспериментом, эксперимент будет долго обсуждаться, потом его начнут поэтапно внедрять… Напрасно ты со своими коллегами паникуешь, тем более что работа для водителей есть всегда.

– Не скажи, – вздохнул Петрович. – Развелось нашего брата как собак нерезаных…

– Потом врачебные бригады останутся, – добавил Данилов. – Только использоваться они будут по профилю, а вот на улицу будут выезжать исключительно фельдшеры.

– Скажешь – что бог не делает, все к лучшему?

– Доживем – увидим, чего раньше времени волну гнать. Я спокойно ожидаю перемен. Понравится – останусь. Не понравится – уйду.

– Куда?

– Да хотя бы и в поликлинику! – полушутя-полусерьезно ответил Данилов.

– Да ну ее к лешему, такую работу! – скривился Петрович. – Старух лечить!

– А тут у меня все сплошь молодые и красивые, – фыркнул Данилов. – Народ везде одинаков…

– Рано паникуешь, Петрович! – высунулась к ним Вера. – А то выучись на фельдшера и живи спокойно.

– Стар я на фельдшера учиться…

– Скажи лучше – крови боишься и покойников!

– А кто их, Вер, не боится? Все боятся, просто некоторые в этом не сознаются, а мне скрывать нечего. Вылезайте, приехали!

Диалог на вызове был достоин пера Достоевского.

– На что жалуетесь? – спросил Данилов, оценивая пульс сухонькой благообразной старушки, вылившей на себя не менее половины флакона духов «Красная Москва».

– Да на что мне, старой, жаловаться, милок? – заскулила та. – Мне давно уж в гроб пора…

– Разумеется, – машинально поддакнул Данилов, доставая тонометр и тут же, спохватившись, уточнил: – Что именно вас беспокоит?

– Да что меня, доктор, может беспокоить… – покачала головой старушка. – На восьмом десятке-то. Это я всех беспокою, давно уж на том свете меня ждут не дождутся, а я все живу…

Старушка еще раз вздохнула и поднесла к глазам беленький платочек, вытащенный из кармана фланелевого халата. Запах духов стал просто нестерпимым. Данилов закусил губу, чтобы не расчихаться, и измерил давление на свободной от утирания слез руке.

Давление оказалось на редкость хорошим – сто тридцать на восемьдесят.

– Так что же все-таки случилось у вас…

– Надежда Семеновна, – подсказала старушка.

– Да, что же случилось, Надежда Семеновна?

– Да что у меня, старой дуры, случиться может? Помирать давно пора, а смерти все нет…

– Смерть – это не по нашей части, – заметил Данилов. – Так что же у вас болит?

– Эх, милый, – Надежда Семеновна перестала тереть глаза. – Это у старика моего болело, ох и болело. Десять лет тому, как отмучился. В земле отдыхает, да меня поджидает. Вот бы и мне к нему поскорей…

– Маразмус, – негромко сказала Вера над ухом Данилова.

– Куда ж без него, родимого! – ответил Данилов.

– Вот-вот! – оживилась Надежда Семеновна, неверно истолковав последнюю фразу Данилова. – Куда ж мне без старика-то моего…

– Так, значит, все у вас хорошо, Надежда Семеновна?

– Какой там «хорошо», доктор! Говорю же – пора мне на тот свет, за грехи свои перед Богом ответ держать… – Надежда Семеновна истово перекрестилась. – Чего ж в этом хорошего?

– Раздевайтесь! – потребовал Данилов.

– Заче-е-ем? – искренне удивилась старушка.

– Осмотрю вас.

– Чего там смотреть? – пригорюнилась Надежда Семеновна. – Кожа да кости и все в морщинах. Вон у тебя помощница какая ладная да справная. Ее и раздевай, а меня не трожь!