Михаил Ишков - В рабстве у бога
Именно небытие — или серое лимбо — породило окружающий нас мир, встроило в него время. Все это сотворилось по определенному принципу Нечетного и Четного…
Так как сразу уразуметь эту мудрость было невозможно, мне пришлось заучивать отдельные тексты наизусть. Каллиопа после некоторого размышления пришла к выводу, что философия небытия сходна с одной публикацией в научном журнале, а концепция Чета и Нечета сродни древнекитайскому учению об Инь и Ян — мужском и женском начале. Они как бы являются контрапунктами мироздания.
В ту пору Каллиопа под руководством знахарки ди занималась синтезом снадобья, которое должно было поставить на ноги Георгия-меченосца. Тоска, которую я испытывал в первые дни её пребывания в подземелье, прошла. Стало однозначно ясно, что между нами не может быть близости. В который раз мне приходилось постигать эту незамысловатую истину! Еще с той поры, когда я спрятал её одеяние и в уплату она достала для меня радугу с неба.
Ее божественное тело, сотканное из морской пены, аромата цветов и вечернего ветерка, могло принадлежать единственному мужчине на земле — её мужу. Однако всякий раз, когда она обнаженной прогуливалась по жилому отсеку, меня начинало коробить. Что за радость дразнить меня, прямого потомка Аполлона и Всеслава, бога, уверовавшего во Христа, преклонившего перед ним колени! Память о крещении, которое он сотворил собственной рукой, я буду хранить вечно. Благоуханье его пальцев, к которым я припал после омовенья, до сих пор жгло губы. Я не мог и не хотел осквернить их поцелуем, не рожденным любовью. Хотя, может, причина и проще и глубже — просто я люблю другую женщину. Ту, которая ждала меня.
Как они там, мои волчатки? Пусть никогда не коснется их перст Змея Огненного Волка! Пусть никогда не придется давать клятву на верность цветку кочедыжника и Алатырь-камню, всем камням господину! Пусть минуют их вещие сны!..
И все равно присутствие Каллиопы в её естественном цветущем, соблазнительном виде смущало и тревожило меня. Если порядок расстановки книг на полках мог являться свидетельством греховности моей натуры, то что могла сказать по поводу присутствия Каллиопы знахарка ди?
— Не будь таким глупым, Серый, — ответила Каллиопа, сев ко мне на колени и приложив пальчик к моим губам. — Их вовсе не интересуют ни наша нравственность, ни возможное грехопадение. Ты так ничего и не понял в этих существах. Они считают, что книги на полках расставлены в беспорядке, и это раздражает их.
— Интересно, в каком же порядке, по мнению ди, они должны быть выстроены?
— Вот это я и пытаюсь выяснить. Вот поэтому и цвету в этом каменном мешке. И не ради тебя, а ради них развела здесь растения, заставила их выбросить бутоны. Говорят, красота спасет мир, вот я и спасаю…
Она легонько щелкнула меня по носу, и этот слабый, обворожительный укор я долго ощущал на коже.
Делать было нечего, я вздыхал и, преодолевая неохоту, садился за изучение текстов, в которых была записана мудрость свихнувшейся разумной машины.
Итак, небытие, несуществование является началом всего. Небытие существует. Несуществующее существует. Что за бред!
С другой стороны, кто и когда видел вечное бытие? Только в воображении. И то только потому, что ты недостаточно резв и не способен обернуться столь быстро, чтобы заметить за своей спиной небытие.
…Развитие состоит в наращивание бытия, его интенсификации. Но чем интенсивнее бытие, тем оно хрупче, тем сильнее подвержено гибели. Жизнь не может долго удерживаться на вершине бытия. Отсюда сон и смерть.
Время порождает пространство. Последнее — это остановившееся время, последовательность, ставшая расположенностью. Если бы существовало мировое сознание, то пространство можно было назвать его памятью. В пространстве больше бытия, чем во времени: все части пространства существуют.
Я перевел дух — подобная заумь могла утомить кого угодно. В этом случае я должен был согласиться с синклитом ди — от вернослужащего Дхарма, обремененного подобными мыслями, можно было всего ожидать. Предстоящая встреча начинала все больше и больше тревожить меня.
Ладно, что там насчет Чета и Нечета?
Четное есть порождение Нечетного, оно не более, чем внешнее, двустороннее (правое и левое) проявление Нечетного.
Что ж, в этом есть смысл — небытие рождает бытие в форме пространства и времени.
Ни Нечетное, ни Единица не прибавляются к Четному. Они цементируют Симметричное, дают ему точку опоры, тем самым определяя его Нечетным…
Ни Нечетное, ни Единица не прибавляются к Нечетному: они превращают Центрированное в Симметрично расположенное.
Эти изменения всего лишь видоизменение видимости, видоизменение формы; они совершенно безотносительны к изменениям количественным.
Два — в Одном!
В этом смысле все Четные одинаковы между собой как выражение симметричного размещения, а Нечетные — как выражение расположения иерархического. Все Нечетные являются аналогом Целого, то есть, Единого, рассматриваемого в качестве сложной, составной Единицы.
* * *Между тем ковчег уже вплотную подплывал к скальному обломку, вращавшемуся в свободном пространстве.
Это был первый материальный объект, встреченный мной в космосе угловатая, гранитная (по свидетельству скафандра) глыба с посверкивающими в немигающих солнечных лучах прожилками какого-то минерала. Прикрепиться к ней не составило труда. Тут же включился двигатель и нас начало разгонять по направлению к Солнцу. Движение совершалось по замысловатой траектории таким образом, чтобы после нескольких витков вокруг Луны упасть на её обратную сторону в района расположения приводной станции. Во время облета мне следовало детальным образом, мысленно, визуально и во всех других диапазонах электромагнитных излучений обшарить поверхность нашего спутника на предмет наличия на нем форпоста архонтов.
Приземлился я — скорее, рухнул — неподалеку от кратера Планка. Траектория падения была очень полога — так, чтобы метеорит ударился в скалу, а я, в нужный момент расставшийся с глыбой, пролетел бы узким, с отвесными скатами ущельем и вырвался бы на равнину Южного моря, где должен был затаиться и прочувствовать обстановку. Маневр, с точки зрения космической механики, был невероятно сложен, и, хотя при той мощности двигателя и помощи со стороны ковчега, безопасность была гарантирована, все равно я почувствовал оторопь, когда меня плавно и сильно закружило в невесомости, когда навалилась компенсируемая в большей своей части сила тяжести, когда сероватый, испещренный кратерами, темными пятнами, серебристыми морями, диск нашего спутника начал неотвратимо надвигаться на меня. Луна внезапно обрела шарообразность, ещё несколько мгновений и подо мной поплыли щербатые вершины лунных гор.
Наконец я, словно часть разделяющейся боеголовки, отодвинулся в сторону. Спустя несколько мгновений гранитная глыба, с которой я успел породниться — прошлое её было туманно — врезалась в скалу. Плеснуло ослепительным белым пламенем, и я нырнул в глубочайшую, беспросветную тьму. Как бы заглянул в бездонье ночи… Следом навалилась тяжесть, свидетельствующая о начале торможения.
Над поверхностью Южного моря — пологой равнине с редкими нагромождениями скал, присыпанных крупным гравием — я снизился до нескольких десятков метров и наконец, зависнув в тени невысокого, на удивление круглого холма, осторожно прилунился. Горизонт мгновенно съежился…
Интересно, каким по счету гонцом я был послан в логово Дхарма? Я тут же придавил эту мысль — даже шелестом посторонних эмоций я не должен был выдать свое местонахождение.
Вокруг стыла кладбищенская тишина. Мысленно слившись с окружающим пейзажем, впитав шумы-вдохи лунной земли, прислушавшись к бесконечно печальному рассказу застывших на поверхности каменного моря скал о безрадостной весной неподвижности, об усталости от покоя, я тем не менее ни вблизи, ни вдали не смог уловить всплеска мысли — пусть пр(клятой, пропитанной злобой, отчаянием.
Ничего!
Никакого шевеления разума. Видно крепко прошелся фламатер по поверхности нашего спутника, напрочь вымел нечисть. Бесполезно было искать следы материальной деятельности архонтов. Они по натуре своей разрушители. Хотя мне приходилось встречать жаждущих созидания демонов. Стоило им хотя бы что-нибудь сотворить собственными руками, и они сознавали, что это хорошо. Тогда перед подобными, увидевшими свет исчадиями открывалась трудная, едва натоптанная дорожка в Миры просветления. Это был долгий, едва ли одолимый для вывернутой наизнанку души путь.
Лунные сутки я так и провел в тени. Для начала залег в тайном логове. Местность вокруг напоминала развалины. С бегом Солнца по однообразному черному небосводу менялась температура — более ничего… Если где-то в недрах небесного тела ещё теплилась жизнь, пусть даже в неорганической форме, то разве что в планетарном ядре. Но даже оттуда, даже отголоском до меня не долетали мысленные крики злобной красавицы Воглеа. Помалкивали датчики, сброшенные мной во время облета Луны. Замерли стрелки на циферблатах, составлявших чудесный браслет. На одном из них отсчитывалось лунное время, на следующем земное — девятого часового пояса, — а вот этот, как объяснил фламатер, итожил галактическое. За весь тот срок, что я следил за этим циферблатом, стрелки на нем даже не шевельнулись, как, впрочем, и во всех остальных девяти окошечках. Может, масштаб был мелковат? Или рано мне было пользоваться галактическим временем?
