Аглая Топорова - Украина трех революций
Киево-Могилянская академия — учебное заведение, открывшееся сразу после обретения Украиной независимости в здании бывшего военно-политического училища, — вообще отличалась необыкновенной языковой политикой. В середине 2000-х студентам снижали баллы и подвергали другим дисциплинарным воздействиям не только за «русизмы» на лекциях и семинарах, но и за разговоры по-русски на переменах. А особо отличившихся на переменах разговорами по-русски отлавливали даже в окрестных кафешках и проверяли, на каком языке они заказывают кофе, а потом вызывали в деканат и лишали стипендии.
Тем не менее многие готовы были терпеть такую несправедливость (да и участвовать в ней доносами) ради национального возрождения Украины и всяческого отдаления от России.
Время от времени организовывались гражданские кампании против магазинов, кафе и других общественных мест, сотрудники которых начинали разговор с клиентом по-русски. Впрочем, никаких реальных последствий эти истории, как правило, не имели. И возникали требования бойкотов, записей в жалобные книги и писем в головные офисы компаний спорадически, по никому, кроме их авторов, не известным пространственно-временным законам. Возможно, кто-то отрабатывал какую-то денюжку, а может, обращение по-русски просто будило чье-то личное сумасшествие или попадало на плохое настроение.
В принципе борьба языков носила на Украине символический характер. Как же все-таки получилось так, что в определенный момент эта символическая борьба вызвала кровопролитие?
Дискриминация по языковому признаку — миф или все-таки не миф?На Украине никто не запрещает говорить по-русски. Никого еще не убили за русский язык и никогда не убивали! Кто вам мешает говорить по-русски?
С этими выдающимися в своей прямоте аргументами сталкивался всякий, кто хоть раз пытался поговорить с адептами моноязычия на Украине о положении русскоязычных граждан.
«Еще бы они нам говорить запрещали!» — отвечают, как правило, русскоязычные граждане.
В принципе можно привести множество примеров явных или скрытых запретов на использование русского языка в качестве, например, официального языка на частном предприятии или в госструктуре. Говорить по-украински при этом нельзя запретить даже в интересах дела. В «Коммерсантъ-Украина» время от времени появлялись столь патриотически настроенные сотрудники, что даже с редакторами и литературными редакторами по поводу своих написанных по-русски заметок предпочитали объясняться по-украински. Такой способ внесения уточнений в текст отнимал много времени и откровенно вредил качеству работы, тем не менее попросить их перейти на русский считалось не только неэтичным, но и могло повлечь за собой серьезный скандал в профессиональной среде.
В какой-то момент казалось, что граждане Украины смирились или, скорее, свыклись с языковой ситуацией в стране: выросло поколение, вполне прилично владеющее обоими языками, кто-то подтянул свой украинский, а кто-то наоборот нашел такой способ жизни и деятельности, чтобы потребности общаться на другом языке не возникало. Так что в целом ожидания населения относительно языков можно было свести к формуле «не стало бы хуже». Закон «Об основах государственной языковой политики» расстроил националистическую часть граждан, а попытка его отмены сразу после смены власти в стране привела к волнениям на Донбассе.
Людям свойственно недооценивать символический смысл проблем, которые не касаются их напрямую. Так происходит, например, с легализацией однополых браков: кто вам мешает жить так, как вы хотите? — заявляют геям противники легализации. Точно так же дело обстояло и с русским языком на Украине: вроде говорите, как хотите, но людям хочется и официального признания своих прав.
Заключение
Несколько недель назад я принимала гостью — журналистку из Киева. Накануне ее приезда общие знакомые, передававшие мне с ней кое-какие вещи, предупреждали: ты только не разговаривай с ней о политике, сама понимаешь, что можешь обидеть. Я, разумеется, понимала. Барышня эта с первых дней ходила на Майдан, писала в Фейсбуке призывы о помощи майдановцам, проклинала Януковича, разбирала все выпуски передачи телеканала «Россия» «Вести с Дмитрием Киселевым», публично скорбела по «Небесной сотне», жертвам АТО, восхищалась «киборгами» в Донецком аэропорту, возмущалась российскому вторжению и т. д. Словом, я ждала гостью с обычным майданным набором в голове и была настроена на крайнюю деликатность в обсуждении происходящего в Киеве и даже жизни общих знакомых.
Однако барышня буквально с порога начала рассказывать, как теперь в Киеве ужасно живется и работается: немыслимые коммунальные тарифы и цены на аренду, продукты тоже стали очень дороги, зарплату же (и так уменьшившуюся в долларовом исчислении в четыре раза) ей теперь платят «серую» — то есть на карточку переводят только минимальную часть оклада, а остальное выдают в «конверте» и регулярно задерживают. В целом, говорила она, в городе ужасная атмосфера: ничего толком не работает, люди в депрессии, уличная преступность растет, про события на юго-востоке Украины никто толком ничего не знает, потому что аккредитации дают только прикормленным Министерством информации и Минобороны журналистам. С работой и деньгами очень плохо у всех, новоизбранная Верховная рада еще хуже старой, детей в школе замучили патриотическим воспитанием и т. д.
И хотя она не говорила ничего такого, о чем не писали бы в своих блогах люди, оппозиционные нынешним украинским властям, и чего не показывали бы в репортажах российских телеканалов, я слушала ее буквально раскрыв рот. Слишком уж неожиданным было, что именно она так оценивает происходящее на Украине. В какой-то момент я все-таки решилась прервать ее полный гнева и обиды монолог и спросила:
— А когда ты ходила на Майдан, ты разве не понимала, что будет вот так?
— Я? На Майдан?! Да только по работе! Никогда не разделяла их идеи, — ответила она, а я просто остолбенела от такого наглого вранья. Но, помня, что я должна быть деликатной, решила не продолжать щекотливую тему.
Правда, спустя несколько минут безобидного трепа о детях и петербургских достопримечательностях гостье снова удалось меня удивить.
— Вообще-то, — ничуть не стесняясь сообщила она, — я приехала не просто навестить родственников, а поискать в Москве и Петербурге журналистскую работу.
— Но ведь Россия — агрессор?! — не удержалась я.
— Тю… Тут хотя бы жить нормально можно, ответила она и засобиралась на поезд в Киев.
Я не выдумала в этой истории ни единого слова, а имени журналистки не называю просто потому, что, несмотря на оторопь от столь радикального изменения ее политической и жизненной позиций, не хочу навредить ей. Ведь в ближайшее время ей вряд ли удастся уехать из Украины. Как, впрочем, не привожу здесь и многих других имен своих друзей и знакомых. Я уехала, а им там жить. И совершенно непонятно, какие их комментарии, шутки, случайно вырвавшиеся фразы и т. д. и как могут повлиять на их дальнейшую судьбу. Слишком много на Украине в последнее время возбуждается безумных уголовных дел, слишком у многих возникают профессиональные, бытовые и личные неприятности. Про загадочные смерти и убийства политиков и журналистов от бывшей главы фонда Госимущества Валентины Семенюк до журналиста Олеся Бузины даже думать страшно.
Но я рассказала эту историю не для того, чтобы поговорить о том, как плохо сейчас на Украине. Плохо там или хорошо, я просто не знаю. Вернее, не знаю до такой степени, чтобы как-то оценивать их жизнь и давать прогнозы. С одной стороны, я читаю на украинских сайтах жуткие по смыслу и форме новости, с другой — вижу в Фейсбук-аккаунтах киевских друзей фотографии из ресторанов и с модных тусовок. Вроде бы культурная и светская жизнь в украинской столице не прекращается ни на минуту. При этом там продолжается и бурная политическая жизнь: создаются партии, меняются министры и другие высшие чиновники, странными темпами идет люстрация.
Все прошлое лето сторонники и противники нынешней украинской власти соревновались в сообщениях о наличии или отсутствии горячей воды в своих домах. Одни, разумеется, утверждали, что ее нет и не будет, другие — что есть, а если и нет два часа, так это сосед ремонт делал, а вовсе не катастрофа в жилищно-коммунальном хозяйстве. Да и была ли эта катастрофа?
Украина стала для нас информационно закрытой страной. Если раньше большинство людей не знали тамошних новостей просто потому, что не интересовались, то теперь, для того чтобы что-то узнать, нужно прилагать множество усилий, да и не факт, что они будут оправданны. Слишком уж противоположны оценки адептов и противников Майдана и нынешней украинской власти. Одни говорят о полном развале всей системы государственного управления и скором окончательном уничтожении страны, другие верят во временные трудности. Правды не говорит, а может, и не знает никто. Да и можно ли давать прогнозы, для оправдания которых нужно сложить вместе сотни сложно зависящих друг от друга факторов — и общественных, и экономических, и геополитических, и даже личных. Сейчас уже невозможно говорить о том, что было бы, если бы людей на Майдан позвал не Мустафа Найем, а кто-то другой, не менее авторитетный, если бы коммунальным службам Киева не захотелось поставить елку именно в ночь с 29 на 30 ноября, если бы журналистам ведущих украинских изданий не сорвало крышу от предвкушения революции и победы добра над злом или если бы сотника Парасюка шуганули со сцены Майдана, когда он потребовал идти на штурм администрации президента, когда власть начала выполнять соглашения от 22 февраля. Да и что было бы, если бы Виктор Янукович не подписал эти соглашения и не убежал из страны, а разогнал бы Майдан танками, а юго-восток Украины не восстал…
