Г. Штоль - История Древней Греции в биографиях
Все они вместе в пять раз превосходили численностью афинян; несмотря на то, эти последние, нимало не медля, двинулись на них и обратили их в бегство. Только виотийцы продолжали еще некоторое время с отчаянным ожесточением драться против ненавистных им афинян, но и они, наконец, все-таки должны были уступить и направились к Фивам. Теперь афиняне поспешили за Азоп, чтобы помочь спартанцам при штурме укреплений. После непродолжительной горячей схватки афиняне взошли на стену, разрушили часть ее и пропустили в нее остальных греков. Первыми ворвались тегейцы и захватили палатку Мардония, после них афиняне и остальное войско. Произошла страшная резня. Персы потеряли всякую бодрость и не думали больше о защите; скучившись на небольшом пространстве, они окаменели от страха и ужаса. Павсаний отдал приказ не давать никому пощады.
Таким образом, из всей пехоты Мардония, за исключением ушедших под начальством Артабаза, осталось только около 3000 человек. Конница бежала с поля сражения и последовала за Артабазом.
Греки насчитывали у себя 1360 убитыми, из них 91 лакедемонянин, 52 афинянина, 16 тегейцев. В неприятельской пехоте больше других отличились персы, в коннице Саки; но сам Мардоний превзошел всех своей храбростью. Между афинянами больше других отличился Софан из Декелии; из спартанцев храбрее всех дрался беглец Аристодим, но спартанцы не дали ему никаких почестей, так как он искал смерти за свою вину. Между тремя лицами, объявленными у спартанцев храбрейшими из всех, был Амомфарет. Другой спартанец, по имени Калликрат, один из храбрейших и красивейших людей своего времени, еще до битвы был уже смертельно ранен в то время, когда Павсаний приносил жертву, а его солдаты, стоявшие под неприятельскими стрелами, прикрывались щитами.
Раненный стрелой в живот, он был вынесен из строя и умер мучительной смертью. Умирая, он говорил: «Меня тревожит не то, что я умираю за Элладу, а то, что моим рукам не было дела, достойного меня; ведь я так сильно этого желал».
Когда сражение было уже кончено, пришли наконец мантинеяне, позже других выступившие из дому и не имевшие возможности перейти через Киферон. Огорченные тем, что пришли слишком поздно, они, чтобы делать все-таки что-нибудь, хотели было преследовать Артабаза. Но Павсаний не допустил этого. Тогда они возвратились восвояси и изгнали из отечества своего предводителя. То же самое сделали элеяне, которые еще позже мантинеян явились в армию.
После сражения один знатный эгинет, по имени Лампон, явился к Павсанию с недостойным предложением. Он говорил: «Сын Клеомврота! Ты совершил сверхъестественное дело – так оно велико и так прекрасно; бог дал тебе спасти Элладу и приобрести славу большую, чем кому-нибудь из эллинов, нам известных. Сделай же теперь и остальное, дабы слава твоя приумножилась и чтобы на будущее время иностранец боялся допустить злодейство против эллинов! Когда Леонид пал при Фермопилах, Мардоний и Ксеркс отрезали ему голову, а труп его распяли на кресте. Повесив теперь на крест Мардония, ты отмстишь за своего дядю и заслужишь великую похвалу от спартанцев и всех греков». Так говорил Лампон в надежде получить благодарность. На это Павсаний отвечал: «Друг мой, я ценю твое расположение ко мне и твою мудрость; но, во всяком случае, ты – на ложной дороге. Превознесши меня, мое отечество и мои дела, ты хочешь повергнуть меня в прах, советуя мне предать бесчестию труп и говоря, что от этого увеличится моя слава. Варварам это прилично, но никак не греку, и даже в варварах мы порицаем это. Леонид, за которого я должен мстить, уже вполне отмщен множеством убитых здесь; он уже достаточно почтен вместе со своими товарищами, павшими при Фермопилах. Ты же в другой раз не приходи ко мне с таким предложением и советом и будь рад, что безнаказанно ушел теперь».
Теперь, когда греки одержали такую большую победу, опасный раздор грозил снова разразиться на самом же поле битвы. Именно спартанцы заявили претензию на приз за храбрость и на сооружение в честь их победного трофея. Против этого восстали афиняне, еще не забывшие пристрастного решения подобного же дела в прошлом году на Исеме, и помня то, что спартанцы уже два раза оставляли их землю на произвол судьбы. Афиняне потребовали приз за храбрость себе. Они в начале дела с персами, при первом столкновении с Масистием, одержали верх, они же и под конец решили дело при штурме укреплений, и во все время, пока стояли против неприятеля у Платеи, обнаруживали большое мужество и решительность. Было несомненно, что афиняне своим стойким, честным поведением способствовали победе при Платее – и им следовал приз. Чтобы прекратить ссору, стратиг Мегарский сделал предложение, чтобы не выдавать приза ни спартанцам, ни афинянам, к чему стратиг Коринфский, Клеокрит присовокупил, что он должен быть присужден платейцам.
Аристид упросил и убедил своих сослуживцев по армии, Леократа и Миронида, уступить и объявить себя за предложение Клеокрита. К этому присоединились Павсаний и другие стратиги, и платейцы получили приз. Да и действительно они заслужили его: они всегда со смелой решимостью стояли за святое дело свободы; при Марафоне, Саламине и теперь у Платеи они мужественно дрались и подвергали свой город и свою страну мщению разъяренного неприятеля.
Платейцам было выделено из добычи 80 талантов, на которые они восстановили у себя и украсили храм Афины. Трофеи же воздвигнуты были и спартанцами, и афинянами, каждыми отдельно для себя. На вопрос о благодарственной жертве Пифийский оракул повелел воздвигнуть алтарь Зевсу-освободителю, но не приносить жертвы, пока оскверненный варварами огонь не будет потушен в стране и не будет повсюду возжено чистое пламя с общего очага в Дельфах. Стратиги начали обходить по домам и принуждали каждого, у кого был огонь, потушить его. Некто платеец Эвхид обещал в возможно короткое время сходить за огнем и поспешил в Дельфы. Очистившись там и окропленный святой водой, он возложил на голову лавровый венок, взял огонь с жертвенника, бегом пустился назад в Платею и пришел туда до захода солнца; таким образом, в один день он сделал 1000 стадий (25 миль). Но лишь только он успел приветствовать своих сограждан и отдать им огонь, как упал на землю и несколько минут спустя умер. Платейцы погребли его в храме Славной Артемиды.
С этим огнем на следующий день на торговой площади, лежащей в развалинах Платеи, перед всем войском и всеми платейцами Павсаний принес благодарственную жертву Зевсу-освободителю. Затем он от имени всех союзников торжественно объявил платейцам, что их город с его округом, как местославной победы, будет на все времена священной и неприкосновенной землей, нападение на которую будет считаться нарушением общего мира, а защита его – религиозной обязанностью всех греков. Вследствие этого объявления область платейцев была обеспечена от нападений враждебных им соседей, фиванцев и других виотийцев. Вторгнись теперь персидское войско снова в Витию, военные силы пелопоннесцев не могли уже более держаться за перешейком, они обязаны были идти в Витию для прикрытия Платеи. Это было выгодно для Афин, которые, кроме того, вследствие неприкосновенности виатейской земли, приобретали оплот против Виотии. Аристид главным образом и содействовал проведению такого решения между союзниками.
Платея сохранила полную независимость и опять отстроилась заново. У ворот города был заложен храм Зевсу освободителю (Зевс-Эдевфериос), у алтаря которого через каждые пять лет совершался великий благодарственный и победный праздник с торжественными военными играми, к чему прибывали нарочные посольства от греческих государств. Этот праздник носил название эдевферий, т. е. праздник свободы. Ежегодно же он совершался в малых размерах одними платейцами с поминовением убитых в сражении и перед воротами города погребенных борцов за свободу. Плутарх описывает его следующим образом. «В назначенный день платейцы совершали торжественную процессию. Рано утром трубач открывал ее военной мелодией. Впереди шли колесницы, наполненные миртовыми ветвями и венками, и черный телец; затем свободные юноши (так как при этом торжестве ничто не должно было исполняться рабами: ибо люди, в память которых оно совершалось, умерли за свободу) несли в кружках жертвенные дары из вина и молока, а также чаши с маслом и благовонными веществами. Наконец шел верховный представитель города Платеи, который в обыкновенное время не прикасался к оружию и не носил другой одежды, кроме белой; он шел теперь, одетый в пурпуровую мантию с кружкой в руке, взятой из государственного архива, и с мечом на боку. В таком виде он проходил через город к могилам. Там он черпал воды из источника, собственноручно мыл надгробные памятники, возливал на них елей, потом с молитвой к подземным богам, Зевсу и Ерму, закалывал тельца на костре, устроенном над какой-либо из могил, и наконец, приглашал храбрых мужей, павших за Элладу, пировать и упиваться кровью. Затем он наполнял стакан вина и, выливая его в виде жертвы, говорил: «Пью, обращаясь к вам, герои, умершие за свободу Греции». Этот обычай соблюдался еще во времена Плутарха.
