Дмитрий Суворов - Все против всех
Диагноз ясен. Налицо массовое и заразное политико-психологическое заболевание (Д. Зубарев), охватившее едва ли не всю Россию. И исповедь пермского цареубийцы — ярчайшее тому свидетельство. Как написала в том же 1918-м Зинаида Гиппиус:
Мы, умные, — безумцы; мы, гордые, — больны.
Растленной язвой чумной мы все заражены.
О праве наций на «самоопределение»
В ряду многочисленных проблем, так или иначе связанных с историей гражданской войны в России, есть одна — весьма сложная и болезненная. Тем более что и сейчас ее решение — одна из актуальных задач Российского государства. Это — проблема национальных движений в России. Для нас эта тема интересна вдвойне, так как в силу ряда причин Урал оказался в эпицентре развернувшейся трагедии национальных меньшинств.
Когда говорят о причинах кризиса, сокрушившего в начале XX века Российскую империю, обычно ищут не там, где надо, — в основном потому, что слепо следуют штампам из ленинских работ. На мой взгляд, традиционным ссылкам на «противоречие между трудом и капиталом» и на пресловутый аграрный вопрос придается неоправданно большое значение. Подробнее на объяснениях остановимся в следующих главах, но уже сейчас можно твердо констатировать — вышеупомянутые проблемы, несмотря на свою несомненную реальность, не были главными движущими силами кризиса. Российскую империю не в последнюю очередь нокаутировал национальный вопрос.
В связи с этим не могу не удержаться, чтобы не процитировать резковатое, но остроумное высказывание одного из наиболее авторитетных историков современности, Дж. Кэннона: «Царский режим погиб, по существу, от несварения желудка, не сумев переварить национальные меньшинства, которые он по неосторожности отправил в рот». Вот так…
Начиная уже, как минимум, с Петра I (а фактически гораздо раньше) Российское государство структурировалось именно как империя, по принципу «наша власть есть господство над народами». Так в свое время, кстати, гордо заявляли гунны.
Причем, если в период XIV–XVII веков русские, будем говорить, сожительствовали с аборигенами Поволжья, Урала, Сибири и Дальнего Востока, занимая разные «экологические ниши» (в биологии это определяется как симбиоз), то начиная с походов Ивана Грозного на Казань и Астрахань и особенно с петровских войн на первый план выходит такой прием: прямая военная экспансия с последующей аннексией.
Я даже не буду тратить время на выяснение вопроса о так называемом «добровольном присоединении» — это для Хрюши и Степашечки. Сами творцы колониальной имперской политики — и политические дирижеры, и военные исполнители — были гораздо откровеннее своих сегодняшних адептов: приказы по войскам перед очередной акцией всегда начинались стереотипной фразой: «Стремясь к дальнейшему расширению границ Российской империи…» Яснее не скажешь.
Естественно, что на территории дооктябрьской России были постоянные «горячие точки». Самые главные из них: Польша и Литва, где народ в конце XVIII века и в XIX веке шесть раз поднимал оружие против царизма, и Северный Кавказ, а также этнически и культурно тяготеющая к нему Абхазия. Считается, что Кавказская война длилась двадцать пять лет. Очередная неправда! Двадцать пять лет — это только период, когда во главе северокавказского сопротивления стоял Шамиль (1834–1859 годы). Сама же война началась в 1804 году и окончилась лишь в 1864 году, когда пал последний укрепленный пункт горцев — урочище Кбааду (ныне Красная Поляна в Ставропольском крае). Итого — шестьдесят лет! Причем спустя тринадцать лет, в 1877–1878 годах, вновь восстали Абхазия, Ичкерия и Дагестан. А полупартизанское-полуразбойничье движение абреков не утихало на пространстве от Туапсе до Дербента вплоть до 1917 года!
Отношение к антиколониальным движениям в России было неоднозначным. Одни рукоплескали колонизаторам ( «Смирись, Кавказ, идет Ермолов!») и призывали усмирить «злого чечена» или «кичливого ляха». Другие предупреждали о порочности такой политики. И не только в этическим плане (безнравственно проливать свою и чужую кровь ради завоеваний!), но и в практическом — тоже. Например, для Верещагина, великого художника, лично участвовавшего в колониальных войнах, была бесспорна огромная опасность, таящаяся в перманентном расширении державы за счет присоединения все новых и новых инонациональных регионов. Во-первых, население этих новоприсоединенных владений явно не в восторге от такого поворота дел и только ждет своего часа, чтобы «спрыгнуть с подножки». Во-вторых, все меньше в таком государстве удельный вес русских (и вообще славян), все более начинает оно приобретать черты «химеры» (по Л. Гумилеву нежизнеспособное соединение несоединимых элементов).
Вряд ли случайно, что в конце XIX века современник Верещагина граф С. Витте писал: «В многонациональном государстве типа России есть только два пути государственного строительства. Либо создать политический идеал, который будет приемлемым для всех, либо отпустить на волю те народы, которые его не приемлют.
Третий путь — подавление несогласных — для государства равносилен замедленному самоубийству». Ах, если бы тогдашние (и последующие) правители вдумались в слова одной из умнейших голов России!
Впрочем, до поры «горячие точки» на карте Российской империи оставались именно «точками» — хотя и довольно жирными, — и власти оставался простор для маневра.
Но всему приходит конец, и он наступил в начале XX века, когда запылали все без исключения национальные регионы империи. Даже самые традиционно мирные — Украина, Молдавия, протестантская Балтия (Латвия и Эстония), наконец — внутренние районы России с преимущественно татарским населением. Не все они, естественно, жаждали государственной независимости, но все предъявляли требование автономии и реального самоуправления.
Причем боролись за это самыми различными средствами. И мирными, через механизм парламентской и иной легальной деятельности. Во всех составах Государственной Думы были представлены политические партии и объединения практически всех более или менее крупных народов империи. И методами нелегальной борьбы, вплоть до вооруженной. Это — повстанческое движение в Латвии в 1905–1907 годах, среднеазиатское восстание 1916 года, действия «гайдуков» т. Котовского в Бессарабии. Каково было отношение к вышеупомянутым фактам большевиков? На словах — самое приветствующее. Еще бы! Для них национально-освободительное движение было не просто возможным союзником. Они прекрасно понимали, что свалить империю самим большевикам явно не под силу. Так пусть ее свалят восставшие народы — в борьбе все средства хороши! И так появляется знаменитый ленинский постулат — «о праве наций на самоопределение вплоть до государственного отделения». Сразу одним выстрелом убиваются два зайца: антиколониальное движение, интересующее большевиков главным образом как бульдозер для сноса Российской империи, получает вполне легитимное обоснование своей борьбы, а сами большевики набирают дополнительные очки благодаря поддержке националистов. Накануне Октябрьского переворота все это очень и очень им пригодится.
Но это — на поверхности. А у Ленина, как всегда, приготовлена и подводная часть айсберга. В работе, название которой дало имя этой главе, Ленин, полемизируя с Розой Люксембург, бросает весьма знаменательную фразу: «Мы не за мещанский идеал федеративных отношений!»
Вот как? Простите за мою непонятливость, товарищ Ленин, но если вас не устраивают федеративные отношения (кстати, почему они «мещанские»?), то какие же тогда «отношения» вы собираетесь вводить на территории России (и не только Россия — вспомните о планах мировой революции!) после завоевания власти? Ведь альтернатива федеративным отношениям — унитарные.
Проговорился Владимир Ильич! Ведь в одной этой фразе, как в капле воды, видно истинное отношение вождя революции к национальным движениям.
Они хороши до того момента, когда с их помощью рухнет Российская империя. А далее — «мавр сделал свое дело, мавр может уйти». Во-первых, потому что большевики — интернационалисты и не могут поддерживать «узкий национализм». Само это слово при советской власти станет бранью и — что еще страшнее — политическим ярлыком для репрессий. А во-вторых, в случае победы национальные движения, естественно, придут в своих регионах к власти. А этого допускать никак нельзя — не за то боролись товарищи коммунисты. «Вся власть — Советам!» (читай — ВКП(б), и никому более).
И произошло то, что и должно было произойти. После 7 ноября 1917 года все без исключения национальные движения на территории рухнувшей империи стали для большевиков врагами. Без разницы, какой они, эти движения, окраски — правой или левой, социалистической (как на Украине или в Закавказье) или религиозной (как в Крыму, Казани или в Средней Азии).
