Режин Перну - Ричард Львиное Сердце
Битвы в Святой земле, трижды приводившие Ричарда к вратам Иерусалима, свелись лишь к проволочкам, но не к окончательному освобождению Гроба Господня. А ведь если бы король Франции не оставил союзника, очень может быть, что Святой Град оказался бы в конечном счете в руках христиан и мировая история сложилась по-другому.
Пожалуй, нерешительность короля Англии можно объяснить хотя бы отчасти тем, что он чувствовал себя одиноко. Чтобы действовать, он нуждался в уверенности в победе. Во всех отношениях его силы уступали тем, которыми располагал Саладин, — сложись обстановка чуть менее удачно, вполне возможно, что даже Яффа была бы потеряна для франков. Если судить по справедливости, то в тех обстоятельствах его тактика если и не была на самом деле гениальной, то, во всяком случае, заслуживала высокой оценки. И не только по причине хладнокровности короля, засвидетельствованной многократно, но и потому еще, что в борьбе с турками король изобретал все новые и все более изощренные приемы.
Но взятие Иерусалима — и Ричард сознавал это — стало бы таким из ряда выходящим подвигом, что нельзя было и думать о нем без уверенности в успехе, и успехе прочном. Следовало хотя бы располагать многочисленными воинскими силами — но все планы смешал уход с театра военных действий короля Франции. Надо думать, что присутствие еще одного короля помогло бы Ричарду справиться с той свойственной ему переменчивостью, которая так легко увлекала его не в ту сторону — речь о колебаниях между «да» и «нет», о том, в чем упрекал Ричарда Бертран де Борн. Но несомненно также, что на его поведении сказывалось опасение утраты того, чем он уже привык обладать, — Ричард боялся непоправимо испортить свою репутацию. Что ж, можно считать этот его страх предосудительным признаком слабости характера.
Довольно и того, что его деятельность в целом принесла благие плоды. Поэт Жоффруа де Винсоф подчеркнул это, оставив нам длинную эпитафию на смерть Ричарда в латинских стихах, в которых он обращается к Богу:
Помнишь ли Ты короля,
Чрез которого Яффа осталась Твоей?
Как он ее защищал, как один
Отбивался от многих врагов?
Акру вернул он Тебе великой отвагой своей…
То, что удалось отвоевать эти два города, в конечном счете принесло неоценимые выгоды и сделало возможным само существование королевства франков в Святой земле в течение целого века — с 1191 по 1291 год. Конечно, за эту сотню лет была написана глава, в которой не так уж много славных страниц; но все же в течение этого столетия Средиземноморье хотя бы внешне могло казаться христианским, ибо христиане имели возможность путешествовать и торговать в пределах немалой части средиземноморского ареала, тем самым укрепляя волю и способность к сопротивлению населения тех областей и стран, которым грозило турецкое нашествие, и, следовательно, предотвращая много худшие бедствия и разрушения.
…О многом сегодня заставляет задуматься нас величественный образ храма Святой Софии Константинопольской с его темными, мрачными стенами. Среди многочисленных туристов, посещающих этот музей, мало кому достает любопытства проследить за длинным уклоном, той косой плоскостью, которая уходит под купол; а ведь там, где она заканчивается, ошеломленному взору вдруг является святой Михаил, точнее, выложенный мозаикой образ архангела: единственное или одно из немногих изображений, которое не только уцелело в храме, но и осталось нетронутым. Оттоманские захватчики отнеслись к этой мозаичной иконе с уважением: архангел упоминается в Коране, посему его образ имеет право на существование. Эта мозаика представляет собой игру столь ярких и светоносных цветов, что, увидев однажды, забыть ее просто невозможно. Так и в опускающемся на всю высоту стены высеченном из мрамора кресте (от него осталась лишь вертикаль, обе боковые стороны горизонтальной перекладины полностью уничтожены) нельзя не увидеть напоминание о том, что Святая София до 1453 года была сплошь украшена такой же и столь же ослепительной мозаикой, как и та, что сверкает в иконе святого Михаила Архангела. Архитектурный ансамбль все еще вызывает восхищение больше или по крайней мере никак не меньше, чем соборы Святого Аполлинария в Равенне и Монреале или Святого Марка в Венеции. Только представьте себе эти тонны смальты из золота и эмали, эти бесчисленные мозаичные фрагменты, которые сначала кропотливо чеканились, а затем, с не меньшим тщанием, сбивались и соскребались со стен, чтобы в конце концов оказаться бог весть где! Лишние два с половиной столетия для существования такого чуда — это уже немало в истории человечества…
Деяния Ричарда Львиное Сердце способствовали продлению того срока, что был отпущен историей на существование и многих иных чудес. В самом деле, ни сам Ричард, ни крестоносцы, шагавшие за ним, нимало не виновны в тех треволнениях, которые на протяжении XIII века подтачивали и временами даже заливали кровью хрупкое королевство франков. Раздоры творили купцы, соперничавшие из-за торговых выгод и потому становившиеся подстрекателями свар и поджигателями войн в том самом городе Святого Иоанна Акрского, который был отвоеван у неприятеля с таким трудом и в котором рыцари ордена госпитальеров воздвигли столь великолепный замок, что ему суждено было прослужить вплоть до нашего времени. «Война, торговля и разбой неразлучимы в троице единой», — говаривал Гёте. И как раз эта злосчастная троица опустошала и ослабляла остатки королевства, которое потому и было захвачено с такой легкостью в конце XIII века мамелюками. Деятельность же Ричарда, плоды которой умножил и упрочил Людовик Святой, подарила драгоценную отсрочку арабам-христианам, ливанцам, армянам, да и самим грекам, пусть те же латиняне и захватили Константинополь в 1204 году.
Глава седьмая
ВЕНЦЕНОСНЫЙ УЗНИК
Письма и послания, настойчиво побуждавшие короля Англии как можно скорее вернуться в свое королевство, имели под собой серьезные основания. Вспомним, что Ричард вручил королевство заботам своей матери Алиеноры, а административные полномочия возложил на епископа Илийского Уильяма Лонгчампа, который занимал пост канцлера и одновременно выполнял обязанности юстициария.
По общему мнению, он показал себя сильной личностью. «Второй Иаков, пусть ему и не довелось бороться с ангелом[50], облика примечательного и духом своим возмещавший тщедушность тела своего», — писал Ришар де Девиз, судивший о нем снисходительнее, чем большая часть прочих хронистов. Вильгельм из Нойбурга высказывался о том же человеке гораздо резче: «В силу особенной дерзости и особенного лукавства, доведя ловкость умелого использования сразу и своей светской власти, и своего духовного авторитета до того, что стали говорить, что у него обе руки — правые, он был способен служить обеим властям, светской и церковной, подменяя одну другой». Уильям Лонгчамп решил созвать собор в Лондоне в октябре 1190 года, чтобы предстать пред всеми в звании папского легата и заставить всех признать за ним этот титул. Тем самым он получил бы власть более обширную, чем та, которой располагали епископы и архиепископы, отправившиеся за королем в Святую землю: ведь последние оставили свои кафедры и престолы свободными и, стало быть, беззащитными перед произволом человека, который мог хвалиться полномочиями, полученными от понтифика, в то же время обладая властью канцлера королевства. Хронист упрекает его в чрезмерной и выставляемой напоказ роскоши, обвиняя, к примеру, в том, что он никогда не передвигался без тысячи лошадей, а «иногда и больше» — и вряд ли хронист слишком преувеличивает. Ссылаясь на то, что он — папский легат, Уильям Лонгчамп требовал от монастырей права на кров: обитель должна была принять и разместить не только его, но и ту свиту, которая сопровождала его во время поездок по королевству; если же монастырь был невелик и не мог принять их, то братия обители должна была уплатить гостям «помощь» в размере пяти марок серебром. Для аббатств же покрупнее визит канцлера королевства и сопровождающих его особ превращался в сущее нашествие тучи жадной саранчи! Тот же Вильгельм Нойбургский добавляет, что епископ перетащил в Англию свою мночисленную родню из Нормандии и выдал своих племянниц замуж в знатнейшие английские роды. Одна из его сестер, Риченда, стала женой кастеляна Матью Клерского, владевшего замком в Дувре, другая вошла в семью Девере.
Из всего этого складывается представление о высокомерном и малоприятном типе, каковым Уильям, несомненно, и был. Добавим еще, что он боялся лишь одного человека в Англии — брата короля Джона, что заставляет думать о неблаговидной роли, сыгранной Лонгчампом в то время, когда король отсутствовал в стране.
Вскоре начались трения между канцлером и обоими братьями Ричарда — Иоанном и Джеффри. Пока король зимовал на Сицилии, до него дошли слухи о нападках на правление назначенного им канцлера, и тогда Ричард поспешил отправить в Англию Готье, архиепископа Руанского, поручив ему улаживать разногласия, появившиеся в его отсутствие, а заодно назначил Хью Бардулфа управляющим в провинцию Йорк, где шерифом был брат Уильяма Лонгчампа. Однако, по словам Вильгельма из Нойбурга, канцлер и не подумал уступать кому-то хоть малую часть своих полномочий — похоже на то, что за распоряжениями короля следовали более или менее противоречащие им указания канцлера.
