Густав Гилберт - Нюрнбергский дневник
— Бедняга Функ весьма удручен по этому поводу. Даже Ширах, приглядевшись, и тот с прохладцей отнесся к перспективе стать такого рода мучеником. Но Герингу ясно, что его участь предрешена, и ему необходима свита для торжественного восшествия в Валгаллу, то есть как минимум пара десятков героев разрядом пониже.
— Вы думаете, Геринг действительно не желает, чтобы хоть кто-нибудь, кому известно, каким грабителем он был, сумел бы пережить его и кто развеял бы миф о его героизме? — поинтересовался я.
— Несомненно. Он знает, что большинство из нас думает о нем, даже если и не все способны заявить ему об этом в открытую. Ужас, как он тиранит остальных. Недавно Папен обратился к своему адвокату с просьбой подыскать что-то такое, что позволило бы слегка обвинить Гитлера. И Геринг тут же накинулся на него: «Да как вы смеете!» И так далее в том же духе — в точности по тому же сценарию, когда он однажды попытался воздействовать на меня. Этот горемыка, наш малютка-Папен и вправду растерялся и задрожал как осиновый лист. Очень хорошо, что нас разлучили. Даже я теперь смогу сказать больше из того, что намеревался.
Поразмыслив, Шпеер снова заговорил на тему мраморных гробов:
— Эта поза мученика, собственно говоря, полностью отрицает его прежнюю позицию. Сначала он уверял всех нас, что, мол, нам ничего не грозит, что самое худшее, что они смогут с нами сделать, так это сослать на какой-нибудь затерявшийся в океане островок. Потом, испугавшись, что мы станем слишком уж много говорить и ради спасения собственных голов попытаемся возложить основную тяжесть вины на ведущих нацистов, Геринг тут же переключился на версию с мраморными гробами, чтобы мы все подумали, что, дескать, мы все равно ничего не выиграем от того, что станем говорить правду. В особенности если она касается его!
Камера Франка. Франк заявил, что нововведения его вообще не затрагивают, и он даже рад тому, что теперь хоть можно будет отдохнуть от этой бесконечной чуши, которую приходится выслушивать за обедом и на прогулке. Франк выглядел несколько отрезвевшим, было заметно, что к нему возвращается его прежнее стремление к аскетизму и что он раскаивается за содеянное. Отягчающие вину Франка цитаты из его дневника пока что были свежи в памяти, и он, несомненно, готов был предпочесть одиночество необходимости давать бесконечные объяснения о причинах, побудивших его передать свои дневники, хотя, судя по всему, его не особенно докучали вопросами по поводу того, что именно подвигло его на написание вышеупомянутых дневников. Франк вновь, в своей обычной, непринужденной манере, впал в свое рутинное самокопание:
— Я — неповторимый характер, я — неповторимая, единственная в своем роде личность. Ха-ха-ха! — визгливо рассмеялся он. — Вам когда-нибудь попадались экземпляры, подобные мне? Необычно, когда вам говорят такое, верно? Но мы, немцы, мы ведь все разбойники. Не забывайте, что немецкая литература начинается именно с шиллеровских «Разбойников». Вам это никогда не бросалось в глаза?
То, что в этот момент Франк действительно беседовал сам с собой, не нуждаясь ни в каких ответах с моей стороны, мне было ясно. И он завершил свою тираду резюме о злой человеческой натуре. Я попросил его откровенно признаться мне, кого он имел в виду, записав в дневнике, что Гитлер выразил бы ему благодарность, если бы Франк отправил на тот свет еще 150 тысяч поляков. Франк ответил, что такой вывод — следствие его знания натуры Гитлера.
— Представьте себе — человек, который может сказать «Хорошо сработано!» после того, как вы сообщите ему, что избавились от 150 человек.
Разумеется, это никак не говорит в пользу того, что именно я погубил этих людей.
Вы должны верить мне, доктор, — это исповедь на смертном одре — я гляжу смерти прямо в глаза и могу сказать об этом лишь вам и священнику: я не отдал ни одного приказа о проведениях массовых казней или о расстреле заложников. Даже обвинение не связывает меня ни с одним убийством. Но то, что я написал! Этого хватит. И я рад, что собственноручно вручил свои дневники, поскольку мне хотелось всем доказать, как человек абсолютно вопреки своей воле и своему характеру может высказывать, находясь под дьявольским воздействием Гитлера. Ужасно! Отвратительно!
Франк произнес несколько слов по поводу своего неудавшегося брака, утверждая, что его супруга и психологически, и духовно была слишком стара для него, однако предпочел не вдаваться в эту тему.
Камера Шираха. Ширах не переставал дивиться выдержкам из дневника Франка. По мнению Шираха, Франк был блестящим оратором и адвокатом — он мастерски защищал Гитлера на процессе по делу газеты «Фёлькишер беобахтер», кроме того, он был тонким ценителем и знатоком музыки, литературы и искусства. И Ширах был поражен, как такой человек мог в столь безоговорочной форме заявлять о своем одобрении массовых убийств.
Говоря о нововведенных ограничениях, Ширах с готовностью признал, что вина за принятие подобных мер целиком лежит на Геринге. Я заметил ему среди прочего, что даже и он сам, и Дёниц переняли у Геринга эту неуместность поведения, в связи с чем Ширах счел необходимым принести мне свои извинения за Геринга.
— Понимаете, его же не переделать. Общеизвестный факт, что летчики — нередко народ импульсивный, эмоциональный. А он эмоционален и импульсивен сверх всякой меры — и отзывы о нем были сплошь положительными. Он сам считает себя крупной фигурой в истории, полагая, что его значимость будет зависеть именно от того, сумеет ли он сыграть до конца возложенную на него роль.
В процессе нашей беседы Ширах упомянул, что постепенно пришел к заключению, что пресловутая чистка после так называемого «путча Рема» была не чем иным, как сговором между Гитлером и Гиммлером, направленным на устранение Рема как главного препятствия на пути Гитлера к власти. В те времена Ширах, по его словам, верил в намерения Рема разжечь революционный бунт. Но теперь, осознав жестокость и агрессивность натур Гитлера и Гиммлера, он убежден, что эти два отъявленных бандита, Рем и Гитлер, были связаны некоей мрачной тайной, которая и объясняет тот факт, что Гиммлер держал Гитлера в кулаке. Казнь Рема стала обычным политическим убийством соперника, гомосексуальность была лишь предлогом! Гомосексуальность Рема была секретом Полишинеля, кроме того, только из-за нее не стали бы столь жестоким способом избавляться от него — число казненных тогда членов СА составило 60 человек, однако позже выяснилось, что всего их было около 200.
Геринг теряет аудиториюПолковник Эндрюс попросил меня составить новый план размещения обвиняемых за обедом. Помещение столовой для обвиняемых предполагалось поделить на 5 отсеков, причем в четырех из них должны были разместиться все, кроме Геринга, которому было решено отвести для приема пищи отдельный, пятый отсек. С учетом психологической восприимчивости и характера отдельных обвиняемых, а также в целях воспрепятствования Герингу влиять на них мною был предложен следующий план размещения:
1-й отсек — «молодые обвиняемые»: Шпеер, Фриче, Ширах, Функ (что обеспечивало изъятие Фриче и Шпеера из-под опеки Геринга и обеспечение возможности для Шираха убедить остальных в обмане Гитлером молодого поколения немцев и пагубности расовой политики для Германии в целом).
2-й отсек — «пожилые обвиняемые»: Папен, Нейрат, Шахт, Дёниц (находясь в этой группе, пожилые обвиняемые консервативных убеждений при поддержке Шахта обретали возможность прийти к осознанию вины Гитлера и Риббентропа и, кроме того, повлиять на Дёница, помочь ему избавиться от раздиравшего его внутреннего конфликта — «чести офицера» и собственных моральных установок).
3-й отсек — Франк, Зейсс-Инкварт, Кейтель, Заукель (Кейтеля необходимо было отделить от Геринга и предоставить ему возможность прислушаться к страстным упрекам Франка в адрес Гитлера, воспрепятствовать сознательному вытеснению своей вины и дозреть до готовности к ее признанию. В общем и целом рассчитывать на особую общительность членов данной группы между собой было бы наивно, однако здесь хотя бы отпадала проблема агрессивного непризнания ими своей вины).
4-я отсек — Редер, Штрейхер, Гесс, Риббентроп (группа самых упрямых и убежденных нацистов, в которой, однако, вследствие присутствия Штрейхера, склонного из всего делать тайну Гесса, осмотрительного и не склонного распускать язык Редера и утратившего всякую надежду на избавление Риббентропа всякие беседы на запретные темы вряд ли могли бы стать обычаем — обвиняемые просто психически нейтрализовали бы друг друга).
5-й отсек — Йодль, Фрик, Кальтенбруннер, Розенберг.
6-й отсек — Геринг.
18 февраля. Геринг взбешенОбеденный перерыв. Обвиняемые не скрывали недовольства, когда им было указано занять свои места за обедом в соответствии с выработанным планом. Особенно негодовал Геринг, вынужденный сидеть в одиночестве в крохотном отсеке. Формально он сетовал на недостаток дневного света и холод в помещении, хотя всем и каждому было ясно, что истинной причиной его возмущения была потеря аудитории. Франк выразил свое согласие с новым распорядком. Шахт хоть и был раздражен, однако подчеркнул, что ко мне лично антипатии не питает. Шпеер, судя по его виду, был даже доволен нововведениями. Другие из его отсека протестов не выражали. Риббентроп и Редер сидели с оскорбленным видом — им было явно не по душе принимать пищу в обществе такой фигуры, как Штрейхер. Гесс был даже горд тем, что его «угнетали» — вышагивал по пути в столовую как на параде. Но большинство обвиняемых были склонны винить во всем Геринга.
