Вениамин Рудов - Черная Ганьча
- Как не стыдно, Юрий Васильевич! Я хоть не фенолог, но сии сведения мною почерпнуты из абсолютно достоверных источников.
- Розыгрыш.
- Ну, знаете!.. Не быть компетентным...
- Постойте, Людочка, - Суров прервал ее, - трудно поверить, чтобы какой-то зачуханный дергач... Да что говорить попусту! Не верю.
В негодовании Люда остановилась:
- Почему зачуханный?.. Отличная птица, великий путешественник, и вы так грубо! Стыдно пограничнику не знать лес и его обитателей. Чудовищно! Я была о вас лучшего мнения, Юрий Васильевич.
Не переставая ее поддразнивать, Суров, деланно хмуря брови, сказал:
- Нашли из-за кого хулить! Осмелюсь доложить вам, товарищ начальник Дубовой рощи, что ваш дергач, в сравнении с другими пернатыми, - несчастный и жалкий космополит. Зимородок - птица, снегирь - птица, синица - просто царица, а дятел и вовсе молодец - они родину не покидают. Как можно бросать такую красотищу! Просто ненавижу всяких дергачей.
Люда изумленно взглянула на Сурова и неожиданно рассмеялась:
- Ну вас, я, глупая, принимаю все всерьез и завожусь, а вы разыгрываете. Нашла кому читать лекцию!..
- Было очень интересно, честное слово.
- Ладно, пускай по-вашему.
Лес полыхал яркими красками осени, стоял в неподвижной задумчивости, печально красивый, с желтизною, как проседь, светлевшей в багрянце. С берез и кленов тихо стекала листва, лес полнился звуками - будто издалека плыл колокольный звон.
Люда, умолкнув, шла притихшая, чуточку жмуря глаза от солнца. Оно светило сквозь поредевшую листву, высветливая зеленые островки еще не усохшей травы, озоровало в брусничнике, разбросанном там и сям рубиново-красными брызгами.
- Хорошо здесь! - сказала шепотом, словно от громкого возгласа могла исчезнуть вся эта красота. - Век бы не уезжала. А вы, Юрий Васильевич? Вам здесь нравится?
- Нравится, - ответил тоже вполголоса.
- Ах, какой вы, право, невозможный! Вас серьезно спрашивают.
- А я серьезно отвечаю, Людочка: нра-вит-ся. - У него чуть не сорвалось с языка, что кое-кому здесь не понравилось, не по душе пришлась глушь. Сдержался.
С высоты, из-за облетевших верхушек берез, несся печальный клекот.
Отлет птиц всегда отзывается в сердце печалью. Стояли, провожая взглядом птичьи косяки. Прощальный крик плыл над лесным безмолвием, медленно удаляясь.
- Кончилась моя вольница, - со вздохом сказала Люда. - На днях уеду в Минск и на всю зиму засяду писать. - Отняла у Сурова сверток. - Спасибо за хлопоты, Юрий Васильевич. Дальше не пойду, да и вам пора. - Краснея, достала из кармашка жакета клочок сложенной вдвое бумаги: - Будете в Минске, заходите по этому адресу, если, конечно, появится такое желание.
Он взял адрес, спрятал в карман гимнастерки.
- Буду через три дня.
- Правда? - Ее серые глаза вспыхнули, будто зажглись. - Или снова разыгрываете?
- Нет смысла, Людочка. Еду на юг, а в Минске сажусь в самолет. Ровно через три дня.
Люда не могла скрыть радости:
- Ой, как хорошо! И я через три. Вы каким?
- Каким придется, - ответил, помедлив. - Пожалуй, утренним. - Люда стояла близко возле него, он легонько ее отстранил, разглядывая в упор. Слушайте, Люда, а вам известно, что у меня есть семья?
Краска стыда бросилась ей в лицо, голос дрожал от обиды.
- Мне известно, что вы живете один. Почему вы меня об этом спросили, Юрий Васильевич?
- Просто так.
- Показалось, что я посягаю на вашу свободу?
- Бог в помощь, Людочка. - Суров усмехнулся. - В университете по логике вы, очевидно, отхватывали одни пятерки. Такая тонкая проницательность. Мессинг бы позавидовал.
У Люды дрогнули губы, через силу выдавила из себя несколько слов:
- Извините... Вы в такой форме спросили, что я невольно подумала...
- ...плохое.
- К сожалению, не научилась читать мысли на расстоянии. И по логике получала не самые блестящие отметки. - Люда быстро оправилась от смущения, тряхнула льняными до плеч волосами: - Давайте прощаться. - Протянула ему руку.
Ладошка у нее была маленькой, крепкой. Не отпуская, спросил:
- Приглашение остается в силе?
- Разве было похоже, что я шучу?
- Не спешите, давайте посидим. Сегодня воскресный день и погодка - как по заказу, успеете упаковать своих жуков. - Он потянул ее за руку, усадил напротив себя прямо в траву.
Люда доверчиво села. В воздухе плавали белесые нити паутины, в неотцветшем вереске гудели шмели, было непохоже на осень, просто не верилось, что на исходе сентябрь.
- Как не хочется уезжать, - промолвила Люда.
- Оставайтесь. И работайте на здоровье, хоть всю зиму, а мало будет, весну прихватите. Ну, а вслед за весной, всеобще известно, наступает лето. Трудитесь на благо родной природы. Оставайтесь хоть навсегда.
Она изучающе-пытливо посмотрела на него.
- Сейчас не могу. В Минске мне надо пробыть по меньшей мере год... Да, года хватит. - Задумалась, сорвала травинку и намотала колечком на палец. После защиты я наверняка вернусь сюда, насовсем, как старожил, на правах научного сотрудника в заповедник.
- Вы? Сюда?
- А что удивительного? Вот вы, например, живете на границе, потому что охраняете ее. Ведь нельзя же это делать, живя, скажем, в Киеве. А мне, энтомологу, в городе сидеть нечего тем более...
Она не договорила, поднялась, стряхнула с юбки травинки, сняла с себя курточку и больше не надевала.
Поднявшись вслед за ней, Суров поймал себя на мысли, что на этот раз встреча с Людой была очень приятна и сейчас жаль расставаться.
- Провожу вас немного, - сказал, беря ее за руку, чтобы помочь сойти на тропу с косогора. Он шел сзади нее, видел загорелый полукруг плеч в вырезе платья. От всей ее небольшой тонкой фигурки веяло женственностью. - Можно вас спросить, Людочка?
- Спрашивайте.
- Почему вы не замужем?
- Странный вопрос. - Люда остановилась, обернулась к нему. - С таким же правом и я могу вас спросить, почему вы не женаты.
- Пока еще женат, - уточнил он. - У меня жена и сын. И вот еду к ним.
- После полугодовой разлуки, - вырвалось у нее.
- Откуда вы знаете?
- Знаю.
- Земля слухом полнится?..
Люда внимательно посмотрела:
- Здесь все о всех знают, Юрий Васильевич. И разве это секрет?
- Во всяком случае, в газетах об этом не писали.
- Считайте, что я о вас наводила справки, - сказала она с вызовом. Устраивает?
- Опять кусаемся! - Он крепко взял ее за руку, она пробовала вырвать руку, но не смогла. - Людочка, - спросил, - а если по-честному?
- Не поняла.
- Ради одной работы вам хочется сюда насовсем?
- Допустим. Разве работа - не самое главное в нашей жизни? Мы все ею живем до старости.
- И ничего кроме? - Суров заглянул ей в глаза. - Одна работа, работа... А жить когда же?
Люда отвела взгляд, дернула рукой.
- Пустите.
- Люда...
- Пустите, а то разревусь. - Голос девушки зазвенел. - Вы же все знаете, Юрий Васильевич!..
- Что я знаю? - Отпустил ее руку. - Люда...
- Оставим, - быстро и резко сказала Люда. - До свидания.
Она побежала по косогору, взмахивая курточкой, как черным крылом, похожая на подбитую птицу, что силится взлететь и не может. Сбежала в лощинку, и Суров слышал шелестение опавшей листвы под ее ногами. Выждал, пока показалась на пригорке, замерла, оглянулась. И что силы помчалась дальше, к лесничеству.
"Хорош гусь, - подумал о себе с запоздалым стыдом. - Ничего не скажешь, трезвый ты парень. Ах, какой трезвый и рассудительный, ну прямо тебе святоша".
Захотелось броситься за нею вдогонку, подхватить на руки и нести впереди себя, как самую дорогую ношу, дать волю словам и чувствам, а там черт с ним - как сложится, так и будет. Что греха таить - она ему нравилась и по-настоящему волновала женской статью своей, обнаженными чувствами, которые не пыталась маскировать, бесхитростной доверчивой простотой - всем тем, чем влечет к себе красивая девушка; и даже подумал, что с нею, с Людой, был бы, наверное, счастлив в семейной жизни, и тогда служилось бы легче, и дышалось свободно, и желаннее женщины не надо ему.
И все же трезвость пересилила чувства - он заставил себя отправиться на новую лесосеку в девятом квартале, где давно поджидали Колосков с Лиходеевым.
Шел быстро, кляня себя за чрезмерную рассудительность, не переставая думать о Люде, невольно сравнивая ее с Верой, и находил, что та во многом ей уступает; сейчас ему не больно-то и хотелось на юг, к жене, и если бы не Мишка, по которому тосковал постоянно, кто знает, может, и не ехал бы, может, жизнь сложилась бы по-иному и к лучшему, хотя бы с той же Людой.
Солнце грело Сурову спину, от быстрой ходьбы на лице выступила испарина, но он прибавил шаг, будто скорая ходьба спасала от назойливых мыслей. До лесосеки было добрых три километра, к ней вела затравенелая колея, по бокам которой густо рос папоротник с жухлыми, ржавыми листьями, встречались кустики увядающих розовых колокольцев, тихо шевелящихся под несильным ветром. Над лесом в бледном небе плыли белесые, как дым, облака, по-прежнему в тишине слышались легкий звон и шелест усыхающих листьев.
