Сергей Сартаков - Свинцовый монумент
Потом вплоть до Светлогорска в сознании Андрея все стоял этот разговор с Юрием Алексеевичем, задушевная беседа за чаем, который накрыла, пожалуй, не меньших лет, чем и сам Юрий Алексеевич, домашняя работница.
- Сорок пять лет в нашей семье Полина Игнатьевна, - сказал он, знакомя ее с Андреем. - Надо бы для такой оказии придумать ей какую-то степень родства. Она говорит: называйте просто - своя. Ну так вот, теперь, когда я остался вдовцом, она и весь свет мой в домашнем окошке. О детях и внуках не стану рассказывать. Все хорошими людьми выросли. Но кто сложил голову на полях сражений, вечная им память и моя отцовская и дедова скорбь, а кто жив, раскидала судьба по белу свету. Пока. Лелею надежду, когда-нибудь вновь собраться всем под одной крышей. Как жили до войны.
В этом было нечто высокое, многозначительное. Семья как великая опора в жизни, как продолжение общего дела общими силами.
Ведь, собственно, такая же мысль владела и Галиной: создать семью, продолжить в ней себя, не засушить доставшуюся ей веточку жизни. Пусть даже и без любви. Но если так - была ли у нее любовь и к Мите? Потому, быть может, так быстро и "уходит" он от Галины. И кстати, Юрий Алексеевич за столом, вспоминая юность, свою женитьбу, ни словом не обмолвился о любви, будто тогда они просто выполняли неотвратимый закон природы. Не жестокий, но и не кладущий отпечаток сияния счастья на всю жизнь. Словно бы так: было, было. А теперь вступили в силу другие законы. Во всяком случае, по-видимому, нужно дожить до преклонных лет, чтобы понять эти законы. А сейчас думать и думать.
Много раз Андрей возвращался мыслью и к предложению Юрия Алексеевича закрепиться в Москве как художнику при издательствах. За чаем Юрий Алексеевич кое-что и еще уточнил. Художники, знатоки животного и растительного мира, всегда очень нужны в качестве иллюстраторов детских книг. Ему тут и карты бы в руки. И опять-таки совсем не в ущерб "квадратуре круга" - великой мечте о полотне, которому вся жизнь своя посвящается...
Великой мечте... Но чем он располагает для ее осуществления? Только жадным желанием. И совершенно туманным видением конечной цели. Тайна движения... Какого движения? Механического? Или в проявлениях жизни? Чьей? Определенного человека или всего человечества? А может быть, живой природы вообще. Какой ответ готов дать он, Андрей Путинцев? И не в словах, не в логических построениях мысли, а в красках и комбинациях линий. Абстракция вообще не ответ, тем более философский. Это уход от ответа, маска, за которой нет ничего. Мир существует не в абстракции, а в реальности, доступной всем чувствам человеческим. Но не заставишь картину заговорить человеческим голосом, не опьянит своим ароматом цветущая на полотне сирень, не уколет роза шипами, и никогда не узнаешь вкуса нарисованного на полотне яблока. Сколько ни вглядывайся в картину, того, чего на ней нет, что не изображено художником, того и не увидишь. Конечно, картина может вызвать различные ассоциации, так же как, читая книгу, вдруг воссоздаешь и зрительный образ героя. И все-таки картины надо писать, чтобы на них не только смотрели, а понимали, догадывались, о чем там, на полотне, разговаривают люди.
И что же он напишет, Андрей Путинцев? Как вложит "тайну движения" во всех ее проявлениях в один кусок полотна? Конечно, "квадратура круга"! И тем не менее он должен найти свою вершину. Не мифическую Вавилонскую башню строить, стремясь ее шпилем вонзиться в небесную голубую твердь, а сделать то, что может сделать человек в границах реального. И даже обязательно чуть-чуть за этими границами, потому что иначе мечте уже некуда будет взлететь. А без мечты человек жить не может.
Тогда его реальная вершина - что это? Допустим, даже сумеет он в некой вполне реалистической манере и во вполне осмысленной композиции раскрыть движение. А для чего? И для кого? Смотри любой и умиляйся. Или презрительно скашивай глаза. Или останавливайся в недоумении. Нет содержания, одно лишь мастерство. И что вообще за зрелище - движение? Тем более что впрямую его и не нарисуешь. Так или иначе получится набор каких-то условностей. Понятных ли и самому художнику? Какая же тогда это вершина? Это пропасть, бездонный провал.
Так неужели же, добиваясь власти над тайной движения, все рисовать одних лишь "тараканов"? Стать иллюстратором детских книжек, оформителем обложек. Чем это значительнее профессии учителя рисования?
Кругом идет голова. А выбирать определенный путь уже сейчас необходимо. Великие мечты великими мечтами, но рано или поздно поезд придет в Светлогорск, и надо будет думать о ночлеге, о работе, хлебе на каждый день. И съездить к матери в Чаусинск. Действительно, здорова ли она? Те письма-треугольнички могли быть и обманчивыми.
И что Седельников...
9
Кира вгляделась в Андрея и всплеснула руками. Поправила высокую прическу.
- Батюшки! Да это вы? Как сильно изменились. На улице бы встретила - не узнала. Такой...
Она в замешательстве остановилась, и Андрей помог:
- ...какой-то... Тяжелый.
- Нет... Да... В общем, не такой молодой, как были.
На это следовало, вероятно, ответить: "А вы, Кира, стали моложе", - или еще что-то в этом роде. Но Андрей сказал:
- Годы и война для всех одинаковы.
И веселый огонек, вспыхнувший в глазах Киры при появлении Андрея, погас.
- Да, да, я не подумала, конечно. Вы ведь оттуда. У меня тоже на фронте погиб двоюродный брат. И вообще, знаете, столько приходило похоронок... Теперь и совсем разговор не складывался. Кира поспешно спросила: - Вы к Алексею Павловичу? Его сегодня не будет. Он в командировке по районам. Совсем замотался. Осенью: давай хлеб, хлеб! А кому убирать? Весна приходит: давай, давай сеять! А кому сеять? И чего сеять, когда семян нет? И пахать некому. Не на чем. И все на плечи Алексея Павловича. Куда денешься - первый!
Кира вздохнула, сообразив, что опять говорит слова совсем не к месту. Человек только что с дороги, устал, и, если пришел сразу сюда, значит, нужна ему немедленная помощь первого секретаря обкома.
- Хотите, я позвоню в гостиницу? - наугад спросила она.
- Позвоните. - Андрей не отказался.
- А вот вам домашний телефон Алексея Павловича. - Кира написала на листке перекидного календаря и сдернула его с никелированных дужек. - Теперь у него новый номер. И квартира новая. А вернуться из командировки он должен бы поздним вечером.
- Спасибо, Кира. Только что же беспокоить Алексея Павловича, лучше я завтра снова сюда зайду. В какие часы это сделать удобнее?
- Да ни в какие. Он всегда занят. Или уж в какие попало. Вы же с ним товарищи. А если лучше всего, так на квартиру пойдите.
В гостинице Андрея поместили на свободную койку в номере на двоих. Его соседом оказался пожилой, с проседью специалист по исследованию лесных запасов страны. В Светлогорск он был направлен для уточнения северных границ распространения кедровых массивов. Сейчас он с нетерпением ждал какой-нибудь оказии, чтобы сплыть в низовья Аренги и там углубиться по боковым ее притокам в самое сердце еще плохо исследованной кедровой тайги.
- Никита Борисович Маков, - представился он.
И тут же, видимо наскучавшись в одиночестве, обрушил на Андрея все свои замыслы и всю пламенную любовь свою к сибирскому кедру. Охал и ахал, как трудно ему найти фанатичных сторонников сбережения этого чудесного дерева. Да, кедр очень почетен у лесозаготовителей и у лесопотребителей, им пристально интересуются, но только на предмет как бы побольше вырубить. Уж очень хороша кедровая древесина. Вот и сейчас его, Никиты Макова, миссия вступает в драматическое противоречие с полученным заданием. Ему хочется доказать, что ареал кедровых лесов простирается на север значительно дальше, чем это принято считать. А коли так, то и промышленную добычу кедрового ореха - масла, кедрового масла! - можно развивать, опираясь на постулат о неистощимости сырьевых ресурсов. Но от него ждут иных обоснований: как транспортировать с далеких северных широт заготовленную там кедровую древесину.
Никита Борисович своим темпераментом увлек и Андрея, заставил вспомнить отцовские рассказы о найденной и потерянной свинцовой руде, богатой необычайно. Ведь это тоже один из ярких примеров, какие великие тайны еще хранит в себе сибирская тайга.
- И новые поиски этой руды так никого и не вдохновили?! - воскликнул Маков, ударив ладонями по столу.
- Не знаю. Отец говорил: пробовали в те годы искать. Безрезультатно. Посчитали все это за вымысел, басню вроде бесшабашного вранья у охотничьего привала. А потом постепенно история эта забылась. Отец боялся тайги. И боялся настойчиво добиваться возобновления поисков. Я ведь объяснял вам: гнетом на его совести лежала гибель начальника той геологической партии.
- Ну а вы что же, молодой человек? - изумленно спросил Маков. Владеете такой тайной - и молчок?
Вопрос Никиты Борисовича поставил Андрея в тупик. При чем же здесь он?
