Евгений Акельев - Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина
Над сенми подволока дощатая, на нее всход лесница с накрытною дверью.
Нужник рубленой на двор.
Оное строение крыто под одну кровлю гонтом{46}.
На дворе погреб без напогребицы ветхой.
Огород, в нем яблонных престарелых семь дерев, городьбы нет.
Три звена забору, на двор с улицы калитка.
На дворе 3 бачонка квасных средних, да катка перетирка, кочерга, ухват, сковородник железные.
Во оном строении двери на петлях и на крючьях железных да у светлицы с улицы у трех окон ставни на крючьях же и петлях железных»[327].
Можно предположить, что двор Ивана Яковлева сына Серкова в Плотниках был похож на этот двор его коллеги по работе на Большом суконном дворе и «воровскому ремеслу».
Соседом Ивана Серкова по правую сторону был «дворцовый столяр» Иван Степанов, по левую — копиист Правительствующего сената Александр Иванов сын Поярков, а сзади с его владениями граничил двор «монетчика» Ивана Семенова. На той же улице в непосредственной близости от места жительства Ивана Яковлева обитали секретарь Главного комиссариата Иван Григорьев сын Терский, «монетчик» Монетного двора Архип Давыдов, «дворцовый плотник» Карп Родионов, советник Ревизион-коллегии Иван Александр сын Таптыков, отставной солдат Киевского пехотного полка Василий Леонтьев сын Соколов, канцелярист Монетной канцелярии Михаил Григорьев сын Ветошников и др.
Знали ли все эти люди о том, что рядом с ними проживает профессиональный вор? Поддерживали ли они с ним соседские отношения? Случались ли между ними конфликты? К сожалению, пока все эти вопросы остаются без ответа. Но 11 августа 1746 года, спустя девять дней после ареста и дачи Иваном Яковлевым сыном Серковым признательных показаний, один из его соседей, вышеупомянутый канцелярист Михаил Ветошников, подал в Сыскной приказ челобитную, в которой заявил:
«Прошлого 745 году октября против 7 числа в ночи в доме моем, которой имеется за Арбатскими вороты, в Земляном городе, в приходе церкви Николая Чудотворца, что в Плотниках, проломав на избе кровлю, и с чердака воровскими людьми покрадено, а именно… (далее следует перечисление украденного. — Е.А.).
А ныне я, именованный, уведомился, что в Сыскной приказ доносителем Иваном Каином приведен Суконной фабрики суконщик Иван Яковлев, которой жительство имеет от означенного моего дому в близости, а именно чрез три двора, и винился во многих воровствах и содержится под караулом…
И дабы… повелено было… ево, Яковлева, и товарыщев ево про вышепоказанную меня, именованного, покражу не знают ли они кого еще таковых хищников, при роспросах и розысках спрашивать»[328].
Заметим, что новость об аресте Ивана Серкова и о содержании его показаний довольно быстро, всего за несколько дней, распространилась среди его соседей. Значит, все-таки определенный интерес к его личности существовал и более чем за десятилетний период проживания Ивана в Плотниках наблюдательные соседи не могли не узнать о характере его занятий. Однако никакого недовольства опасным соседом, кажется, никто не высказывал, хотя тот, сбежав зимой 1734 года с Большого суконного двора, по его собственному признанию на допросе, занимался кражами «повседневно» вплоть до ареста летом 1746 года.
Летом 1736 года Иван Яковлев Серков вместе с группой московских «мошенников» — Иваном Каином, Петром Камчаткой, Савелием Плохим, Кузьмой Легасом, Михаилом Жужлой, Афанасием Столяром и другими — отправился на «гастроли» на Макарьевскую ярмарку. Они сначала остановились в Нижнем Новгороде и пять дней воровали деньги и одежду в тамошних торговых банях, а потом несколько недель проделывали то же на самой ярмарке. Добычи было так много, что преступники оставили себе только деньги, а краденое платье побросали, чтобы его не могли опознать обворованные. Десять рублей, доставшиеся каждому члену воровской компании, даже самый опытный и высококвалифицированный работник Большого суконного двора мог заработать за несколько месяцев изнурительного труда. Вырученные деньги Яковлев пустил на самое необходимое — «истратил в доме своем на съестной харч да на покупку дров и протчаго». Отдохнув немного, Иван снова принялся за «работу»: в конце 1737-го — начале 1738 года он вместе с группой «товарищей» регулярно совершал кражи в различных московских банях, а летом компания вновь отправилась на Макарьевскую ярмарку[329]. Такой образ жизни Иван Серков вел вплоть до зимы 1741/42 года.
Как мы помним, имя Ивана Яковлева в реестре Каина стояло на первом месте, но ему чудом удалось избежать участи многих своих друзей. Поскольку схваченный 29 декабря 1741 года на Красной площади преступник на недлинном пути в Сыскной приказ скрылся, туда доставили его жену, которая на допросе показала: «…муж де ее… имеетца Большаго суконного двора суконщик, жительство де с мужем имеет за Арбацкими вороты в приходе церкви Николая Чудотворца, что в Плотниках, в своем дворе. И сего дня по показанию доносителя Ивана Каина оной муж ее взят салдатами, а куды повели и где девали, того она, Федосья, не знает, токмо те посланные в то ж время возвратились и взяли ее, Федосью, и привели в Сыскной приказ»[330].
В то время преступный мир Москвы переживал не лучшие дни. В результате ряда следственно-розыскных мероприятий, удачно проведенных с помощью «явшегося доносителя», многие московские воры были схвачены и оказались под караулом в Сыскном приказе. Активная деятельность Ивана Каина и аресты профессиональных преступников продолжались и весной 1742 года. Что делали в это время Иван Яковлев и его «товарищи», которым удалось избежать ареста? Скорее всего, они затаились. Сколько времени они опасались браться за «работу» и выжидали, не показываясь из своих «нор», сказать трудно. Зато точно известно, что в 1743 году группа воров во главе с Иваном Яковлевым уже снова чистила карманы не покладая рук. Об одной из наиболее удачных краж того сезона позже рассказал на допросе Савелий Плохой: «…да тому назад года с три он, Плохой, с вышереченным Гаврилой Рыжим, з беглым рекрутом Алексеем Матасом да с суконщиком Алексеем Емелею, Андреяном Болваном, Иваном Яковлевым осенним временем в Тверской Ямской слободе в торговой бане у парильщика приезжаго человека ис платья ис кафтанного кармана украли денег семнатцать рублев, и те деньги розделили по себе»[331].
Второго августа 1746 года преступник-ветеран всё же был схвачен Каином и приведен в Сыскной приказ. В те дни расследовалось дело, инициированное признательными показаниями арестованного в феврале вора Гаврилы Рыжего, члена преступной группы Серкова. Благодаря его показаниям в Сыскном приказе оказался десяток лиц, виновных в многочисленных кражах, грабежах и даже разбоях на подмосковных дорогах. В частности, в августе 1746 года были арестованы, кроме Ивана Серкова, его ближайшие друзья и сообщники — Савелий Плохой, Андреян Болван и Михайла Таракан. 14 августа всех четверых приговорили к пытке и тогда же привели в застенок. Когда подошла очередь Ивана, его раздели, подняли на дыбу и стали бить кнутом. Пожилой вор дрогнул и, выражаясь юридическим языком того времени, стал «с себя сговаривать», то есть отрицать признательные показания, данные им на допросе: «…а что де он, Серков, в роспросе своем показывал, якобы он чинил воровства в торговых банях в Нижнем Новгороде и на Макарьевской ярмонке, тако жив Москве десять лет, и то он показывал на себя напрасно, убоясь себе розысков, а он де, Серков, подлинно воровал только два года». Такое поведение в застенке может быть объяснено тем, что Иван Яковлев, впервые оказавшийся под следствием, не разбирался во всех тонкостях уголовного делопроизводства того времени: он почему-то полагал, что чистосердечные признания уберегут его от «розыска», то есть пытки, тогда как по действовавшему законодательству признавшихся в кражах лиц следовало пытать с целью выявления других преступлений и сообщников. Оказавшись на дыбе, он стал утверждать, что часть обвинений взял на себя напрасно, но этим только ухудшил свое положение: «воров, татей и разбойников», которые «с пыток с себя… сговаривают», предписывалось «пытать трижды и огнем жечь».
Второй раз подследственных пытали 19 ноября, а последний, третий раз их привели в застенок 8 декабря, где все получили по 25 ударов кнутом, а Серков в связи с переменой речей после допроса был еще и «жжен огнем».
В мае 1747 года был вынесен приговор: Ивана Серкова, Савелия Плохого и Андреяна Болвана приговорили к смертной казни (Михайла Таракан, видимо по молодости лет, еще 16 февраля был приговорен к наказанию кнутом и ссылке в Оренбург).
Дело из Сыскного приказа отправили для рассмотрения и утверждения в Сенат. Сколько смертники ожидали решения своей участи, нам неизвестно. Андреян Болван его так и не дождался, умерев в остроге Сыскного приказа в апреле 1751 года[332]. Возможно, Иван Яковлев сын Серков также закончил свои дни колодником Сыскного приказа либо всё же на старости лет, битый кнутом, с вырезанными ноздрями, отправился в Сибирь.
