Николай Григорьев - Бронепоезд Гандзя
Стебель, защелка на месте!
Я нахлобучил фуражку на самые глаза и приник к мелким винтикам и стеклам.
Кто-то, охнув, грузно повалился за моей спиной. Кто-то стонал в вагоне - должно быть, тяжелораненый... Но я не оборачивался...
- Защелка на месте! Отводка на месте! - выкрикивал я сам себе, вцепившись в прицел всеми пальцами.
Отводка... Уровень продольный... Поперечный уровень тоже на мес... Нет! Поперечный не на месте!.. Проклятый уровень, где твой пузырек! Где... твой... пу-зы-рек?!
Разжав пальцы, я отдернул руку от прицела.
- Малюга, Федорчук, сюда!
Я сгреб обоих за плечи и толкнул к орудию.
- Видите? Где пузырек, а? В стороне! Ушел в сторону!
Малюга так и оцепенел, взглянув на едва приметную трубочку с жидкостью.
Я изо всей силы встряхнул его:
- Видишь ты или ослеп?
- Вижу! - взревел Малюга, вырвавшись от меня. - Вижу! Старый я дурень! Прицел справный! Это... Да это сама орудия косо стоит!
- Ну да... Ну да... - забормотал Федорчук, озираясь. - У всего вагона крен. На правый борт... Сдала правая рессора...
Не теряя времени, Федорчук схватил топор и начал забивать под осевшее колесо орудия клинья-колобашки...
- Богуш!.. - вдруг закричали бойцы. - Сюда идет!
Я быстро вскинул бинокль. "Да, приближается... Кончать нас идет..."
- Стой, собака, стой! Гаубица еще стреляет!
Я прыгнул к орудию. Глянул на уровень:
- Есть, пузырек уже на месте!
Дрожащими пальцами я подкручивал винты, стараясь поймать бронепоезд в центр пересечения нитей на стеклышке. Я чувствовал теплые ладони Малюги, помогавшего мне навести орудие. Но дым разрывов то и дело заслонял от меня приближавшийся бронепоезд.
Богуш бил на ходу из всех четырех орудий.
Я делал наводку по его головной башне.
- Трубу снесло на паровозе! - вдруг крикнул кто-то сзади меня, и в ту же минуту этот голос слился с другим:
- Башню разворотило у пулеметчиков!
У меня дрогнули руки, прицел сбился, и все заплясало перед глазами...
Собрав все силы, я снова подступил к орудию.
Нет, чувствую, сдаю... Не поймать мне Богуша в крестик нитей...
Я ухватился за колесо орудия, боясь упасть.
- Товарищи! - закричал я. - Помогайте! Песню!
- Песню! - эхом откликнулись бойцы в вагоне.
И затянули нестройно:
Славное море - священный Байкал...
Но в ту же минуту сквозь неуверенные голоса прорвался сипловатый, но твердый голос матроса и повел за собой хор:
Славное море - священный Байкал
Славный корабль., броневая...
Вот он, в крестике!
Я дернул за шнур. Выстрел. Пламя. Грохот...
И вдруг - полная тишина. Оборвалась пронзительная, терзающая нота боя.
Эхо песни покатилось через поля и замерло где-то в лесу...
Бойцы с минуту глядели друг на друга, ошеломленные наступившей тишиной, не соображая, что произошло.
И вдруг в погоревшей, разбитой снарядами траве, где-то совсем близко, щелкнул кузнечик. Щелкнул - и пустил трель. Эту трель подхватил другой, третий, и через минуту шумно, весело, на разные лады застрекотала вся степь.
Бойцы, словно вдруг пробудившись, толпой бросились к орудию, спеша заглянуть в чудесное стеклышко.
- Ура-а!.. Победа!
Тут одним прыжком подскочил ко мне Малюга и облапил меня, едва не задушив своей пышной бородой.
Я, как мог, вырывался.
- Нет, не пущу! - гудел старик. У него были слезы на глазах. Обманывал меня, старого, обманывал, и совести нет... Ты - артиллерист, командир доскональный. Наш красный офицер!
- Да разве?.. Что ты!.. - Грудь у меня стеснило от радостного сознания: "Вот и сдал экзамен на красного офицера... Как просто это получилось: сами солдаты приняли экзамен".
Малюга отступил на шаг и посмотрел на меня с укоризной:
- Не обижай старого человека, командир, признавайся, что ты из артиллеристов! Да этакой стрельбой мы их всех, злыдней, порушим!
- Ясно, порушим, - сказал я, оправляя на себе гимнастерку. Внутри меня играла каждая струнка. - На то идем! - И я крепко пожал старику руку.
- Ну, кажись, теперь поладили... - сказал Федорчук, шумно вздохнув.
Матрос стоял с рупором наготове и давно уже ждал от меня приказания.
- Тяжел старик, а все ж таки заправил ты ему мозги под фуражку... Вперед, что ли?
Матрос закричал в рупор:
- Эй, на паровозе! Вперед, беструбная команда!
* * *
Со скрипом, тяжело переваливаясь с борта на борт и усыпая путь вывороченными из гнезд болтами, гайками, обломками досок и бревен, наша "Гандзя" двинулась к башенному бронепоезду.
Мы приближались осторожно, с заряженным и наведенным орудием: подлый и коварный враг был опасен и в своей агонии.
Подъехали. Мои артиллеристы, железнодорожники и пулеметчики враз, по команде, выпрыгнули с винтовками из вагонов, оцепили умолкнувший бронепоезд и начали медленно сжимать его в кольцо.
Взглянув на поезд, такой еще грозный в недавнем бою, я невольно остановился: груда обломков - это было все, что осталось от стального страшилища!
Наш тяжелый снаряд, как оказалось, угодил в головной двухбашенный вагон поезда. От броневой крыши до самого основания вагона зияла огромная пробоина, расчленившая вагон надвое. Стальные листы корпуса, усеянные заклепками, от взрыва разъехались по швам и висели рваными лоскутьями.
Через пробоину и распоротые швы я увидел внутри вагона трупы.
Я пошел по цепи своих бойцов, чтобы осмотреть весь поезд. Вот заграничный паровоз, грузный и неуклюжий в своей броне, как черепаха. Паровоз стоял, уткнувшись между рельсов; передние колеса зарылись в землю по самые цилиндры. Видно, своротило его на ходу. Тендер паровоза был смят в гармошку, на тендере лежал, придавив его всей своей тяжестью, задний броневой вагон...
Башен на вагонах не было. Похожие теперь на огромные скорлупы, они валялись в траве. На местах башен торчали только пушки. Пушки сорвались со своих тумб, - должно быть, от удара при крушении поезда.
На нас в упор глядели из бойниц вагонов пулеметы...
Я придержал своих бойцов, которые в нетерпении напирали со всех сторон на врага.
- Петлюровские бандюги, сдавайся! - крикнул я, выступая вперед с наганом.
Молчание...
- Есть живые? Выходи! - крикнул я, выждав с минуту.
В вагонах послышался шорох, приглушенные голоса. Потом откуда-то из-под обломков начали поодиночке выползать бледные, трясущиеся люди в коричневых английских френчах. Они махали нам белыми тряпками, останавливаясь на каждом шагу и бормоча:
- Неволей служим. Не убивайте. Забрали нас, не спрашивали...
- Солдаты, что ли? - крикнул, теряя терпение, Федорчук. - Выходи без канители. Стройся все!
Пленные приободрились и подбежали к Федорчуку.
- Оружие, документы есть? - говорил он, ощупывая каждого. - Опоражнивай карманы!
Всех солдат набралось человек пятнадцать.
Сопровождать пленных вызвался племянник. Я назначил в конвой еще двух бойцов, из железнодорожников.
- А кто будет старший? - спросил племянник. Он так и ловил мой взгляд.
- Ты старшим пойдешь, - сказал я, к великому удовольствию парня.
Пленных повели в штаб бригады.
Больше на мой зов никто из разбитого поезда не откликался.
"Ну что же, надо обследовать, что там еще есть..."
- Вперед! - скомандовал я, и все мои бойцы с разбегу вскочили в броневагоны. Наставили винтовки, но стрелять не пришлось: перед нами были только мертвые.
Бойцы вопросительно взглянули на меня: "А где же он сам?" - и принялись переворачивать трупы. Я посмотрел в лицо одному, другому, третьему, отыскивая среди них Богуша. Но трупы были так изуродованы, что пришлось оставить поиски, Богуш мертв, а который он здесь - не все ли равно?
Мы собрали по вагонам оружие - винтовки, карабины, тесаки, револьверы... Панкратов со слесарями-железнодорожниками вывинтил из бойниц пулеметы.
Шестнадцать пулеметов! Вот это трофей! Это не дырявая платформа с рельсами да костылями, которую он нам бросил под откосом у Жмеринки!
Бойцы торжествовали. Несколько человек с Федорчуком во главе собрались на лужайке, и сразу же грянула веселая, задорная "Гандзя". Матрос, прижимая бескозырку к груди, старательно выводил смешливые слова куплета, потом азартно взмахивал бескозыркой, и бойцы дружно подхватывали припев:
Гандзя люба, Гандзя кыця,
Гандзя славна гаубица!..
Тут ко мне подошел машинист Федор Федорович.
- Гладеньких штучек набрали, - сказал он, кивнув на трофейные пулеметы. - Ишь, словно бульдоги в траве сидят да в поле глядят... - И вдруг переменил разговор: - А что, товарищ командир, назад не подадим наш поезд?
- Как так - назад? - удивился я.
- Да трубу-то надо подобрать? - Он показал на свой паровоз. - Экая ведь простофиля стоит! Даже совестно перед бойцами.
Я поглядел на наш истерзанный паровоз, который без трубы дымил с обоих концов, как головешка, перевел глаза на огорченное лицо Федора Федоровича и расхохотался.
- Да мы тебе, Федор Федорович, под броней паровоз дадим! Теперь мы разжились!
