Николай Черкашин - Командоры полярных морей
Чувство неловкости сменилось жгучим стыдом, когда мы пришли в музей бывшего Морского корпуса (Военно-морского училища имени MB. Фрунзе), где учились и дед, и прадед Петера Вилькицки. В этом замечательном музее висели чьи угодно портреты — даже Крупской и чекиста Глеба Бокия на стенде «Они слушали в этих стенах В.И. Ленина», но не нашлось здесь места хотя бы для маленькой фотокарточки бывшего питомца корпуса, который завершил эпоху великих географических открытий.
Но вернемся под гостеприимный кров Тихомировского дома на Комендантском аэродроме. Гость из Германии был немало удивлен кропотливой летописью рода Вилькицких, которую составила хозяйка дома. Только тут, перебирая старые фотографии, увидели все, как разительно похож Петер на своего великого деда. Я смотрел на его лицо, такое славянское, такое русское, и не мог поверить, что этот человек не понимает нашу речь, что для того, чтобы глаза его оживились, нам всем нужно мучительно подбирать английские и немецкие слова. Петер не понимал язык своего отца, своего деда.
Он не мог, как его дед, весело гаркнуть гребцам: «Навались!» Он не мог, как его дед, крикнуть при виде неизвестного острова: «Земля!» Он не мог, как его отец, дед, прадеды прошептать в трудный миг: «Спаси, Господи, люди твоя!» Он был русский с онемевшей русской душой. Именно по ее зову он прилетел в Петербург, отпросившись со своей ответственной работы на пару выходных дней. Поездка влетела, конечно, в копеечку, что для него, многодетного отца, чувствительно…
Но летел, вопреки всем пересудам и предрассудкам. Поклонился крестам деда и прадеда, их земле, их городу, всем, кому дорога память о российском командоре, и кто пытается спасти ее от тлена.
Однако мне надо было о стольком еще рассказать, о стольком его расспросить, и он, я это чувствовал, отвечал бы весьма откровенно, но между нами стоял проклятый языковой барьер, в котором мы пробивали лишь отдельные бреши. И сваи этого барьера уходили в разломный, раскольный 17-й год.
В том роковом году с матросской пулей, пойманной в плечо офицерской шинели, и решилась судьба древнего рода. В Вилькицкого стреляли матросы февральского Кронштадта.
За что? А за то, что носил флигель-адъютантский аксельбант, за то, что делил трапезы с принцессами. Скорее всего, тому, кто стрелял, и это было безразлично. Просто маячил перед ним офицер, капитан 1-го ранга. Классовый враг.
Вилькицкому повезло — стрелок промахнулся. Потом в него стреляли много раз из револьверов, пулеметов и далее пушек — вдогон уходящему из Архангельска на чужбину ледоколу. Но не зря про него говорили — заговоренный. Уцелел…
Род Вилькицкого пустил на новой почве свои побеги. В 1976 году Петер назвал новорожденного сына Борисом. Мальчик вырос и служит в бундесвере по контракту. Рядовой Борис Вилькицки, правнук русского командора.
Все же сделать из нас манкуртов, Иванов, родства не помнящих, так и не сумели. Помнили и Вилькицкого даже в самые запретные на дальнозоркую память годы.
Вот и начальник Главного гидрографического управления ВМФ СССР, дальний преемник генерала Андрея Вилькицкого, контр-адмирал Юрий Жеглов еще при Андропове на свой страх и риск отрядил матросов привести в порядок могилу «царского генерала» Андрея Вилькицкого на Смоленском кладбище.
И на мыс Могильный выбрались доброхоты, перезахоронили останки лейтенанта Жохова и кочегара Ладоничева подальше от опасного оползня.
А большой рыболовецкий траулер наречен «Пролив Вилькицкого»; пусть и не прямо назван в честь Бориса Андреевича, а все же носит на борту славную фамилию.
Когда Петер прочитал эти бронзовые литеры на скуле большого морского судна, думаю, что ясны они ему были без перевода. БМРТ «Пролив Вилькицкого» стоял в старинном петровском доке Кронштадтского порта, и капитан траулера Юрий Серегин принял внука Вилькицкого как самого дорогого гостя. В кают-компании был накрыт подобающий случаю стол; а потом Серегин вручил Петеру увесистый том — «Атлас океанов», в нем имена его предков не раз повторялись в названиях островов, мысов, проливов.
Улетая в родной Бонн, Петер поведал о семейном предании: в 17-м году, опасаясь очередного обыска, Борис Вилькицкий замуровал в стену отцовской квартиры свой золотой наградной кортик. Это оружие, и прах командора, и его имя отныне навечно пребудут в морской столице России.
Пока писались эти строки, пришло сообщение из Пулковской обсерватории: крымский астроном Николай Черных назвал открытый им астероид № 5314 планетой Вилькицких — в честь отца и сына, великих первопроходцев Арктики. Памятник что надо — ледяная глыба, летящая в безднах Вселенной. Почти как в стихах лейтенанта Жохова.
Глава семнадцатая.
МЕСТЬ «БЛАЖЕННОЙ ЗЕМЛИ»
Это случится с ними не сразу. Года через три-четыре после возвращения экспедиции. Но случится.
А пока они стоят на деревянных мостиках своих утюгоносых, высокотрубых ледоколов, под сенью старомодных мачт с «вороньими гнездами», опутанными почти парусным такелажем. А пока они вглядываются в клубы холодного тумана над разводьями ледяного океана, который курится, как дурное болото.
— Ваше благородие, никак остров!
— Да, да, вижу! Борис Андреевич, впереди открылся берег… Он не отмечен на карте!
— Записать в вахтенный журнал! Чем грезилась им эта земля?
Чем она была на самом деле? А может, и ныне есть?
Ее тайна навсегда вошла в их жизнь, как тонкий сладкий яа, как сокровенное посвящение, как невыплаканная боль… Никто из них не стал богат и знаменит. Но не она ли освещала мрак их душевных смут, согревала в житейские невзгоды и наполняла их сердца тихой гордостью.
В той забытой, так и не возбудившей мир экспедиции было 15 офицеров. Если бы оба ледокола погибли во льдах и туманах Арктики, о них слагали бы легенды, поэмы… Но они победили, и лавры по случаю военной поры, гражданской усобицы и прочих невзгод им забыли вручить, судьба расплатилась с ними по-своему.
Ледокольный транспорт «Таймыр»:
капитан 1-го ранга Борис Вилькицкий — умер в 1961 году в богадельне под Брюсселем;
капитан 1-го ранга Петр Новопашенный — сгинул в оршанском пересыльном лагере;
лейтенант Алексей Жохов — лежит на мысу Могильном; лейтенант Алексей Лавров — похоронен в Омске в сорок втором;
лейтенант Николай Евгенов — «.. досрочно освобожден из лагеря за высокие производственные показатели и применение в работе стахановских методов труда…»;
лейтенант Дмитрий Анцев — погиб в двадцатых годах;
капитан 2-го ранга (летчик) Дмитрий Александров — пал в бою под Ригой во главе морского ударного батальона в 17-м году, ему выстрелят в спину;
старший лейтенант Аркадий Фирфаров — у его смерти роковая дата — 37-й год;
доктор медицины Леонид Старокадомский — один из немногих, почивших своей смертью. Прах его покоится на Немецком кладбище в Москве.
Ледокольный транспорт «Вайгач»:
старший лейтенант Николай Транзе — пепел рассеян в штате Огайо;
лейтенант Константин Неупокоев — умер после операции аппендицита в 26-м году;
лейтенант Николай Гелыперт — погиб в 17-м;
мичман Александр Никольский — умер на чужбине;
мичман Андрей Ильинский — судьба неизвестна;
доктор Эдуард Арнгольд — в 18-м умер от тифа в Ялте; по другой версии — расстрелян там.
Неужели и в самом деле это «блаженная земля» изломала их судьбы, бросила за кордон и колючую проволоку, переименовала их острова и земли, обокрала могилы?
За что все это?
Не за то ли, что по их стопам пришли конкистадоры Арктики — за нефтью, мехом, золотом, газом; построили бараки и превратили вечную мерзлоту в кладбище для миллионов людей; разворотили тундру гусеницами и ножами бульдозеров, усеяли девственно-чистые берега тысячами тысяч железных бочек в распадках «блаженной земли»?
Конечно, они не знали, для кого и для чего разведали и проторили путь во льдах.
Есть у земли свои заветные оазисы, куда не должны вторгаться люди. Своим неумеренным разумом, любопытством, алчностью они, подобно мухам, забравшимся внутрь хронометра или иного прецизионного прибора, могут разладить, нарушить, погубить древние балансиры природы, порвать тончайшие нити и цепи экологического механизма планеты. Посторонним вход воспрещен! И мы, люди, пока что здесь посторонние.
Убежден: Север, Арктика — одна из таких жизнесущих зон, куда нельзя было входить до поры. Но мы вошли. Я своими глазами видел гнойные раны этого вторжения и на Таймыре, и на Кольском, и на Колыме, и в Белом море… Всюду одни и те же жуткие следы воровского хапанья. Недаром грворят, не в горькую шутку, что ледоколы ныне торят путь не только во льдах, но и в бревнах. Сибирские реки выносят трупы порубленных лесов и трупы расстрелянных людей из размытых могильников.
