Александр Гильфердинг - История балтийских славян
Других известий о поклонении балтийских славян Перуну мы не находим; но как имя Белбога сохранилось в одной местности на Поморье, так о Перуне гласит старинная крепостца и деревня близ Барта (напротив о. Раны, на твердой земле); крепостца и деревня эта в грамотах XIII в. называется именно Перун, Перон, Пирун[84], теперь дер. Прон; и такой переход в звуках этого имени не подтверждает ли нашего мнения о значении вагрского бога Прона как Перуна?
В староградском святилище Перуна мы видим замечательнейший у балтийских славян остаток древнего стихийного поклонения; но следы его существовали по всему славянскому Поморью. Главным предметом его, как кажется, были рощи и деревья. До конца XII в. сохранялись у бодричей в разных местах священные рощи, и Гельмольд говорит о почитании рощ, как о всеобщем у славян обычае, в земле Вагрской; кроме Перуновой рощи под Старым градом были и другие, которые тоже уважались язычниками как святыни[85]; лютицкий город Радигощ был окружен большим священным нетронутым лесом; в начале XI в., в пределах мерзебургского епископства, в южной части Стодорской земли или в земле лабских сербов, находился Святой бор: так называл его народ, и бор этот был чтим, по словам Титмара, как божество (вернее, кажется, было бы сказать; как жилище божества), и никогда испокон века неприкосновенность его не была нарушена; на маленьком острове Стреле (между Штральзундом и берегом Рюгена) ране чтили как святыню Буковую рощу (так, кажется, она и называлась)[86], в Щетине, близ кутин или священных храмин, стоял огромный, развесистый дуб, и под ним был прекрасный родник, который народ признавал жилищем божества и чтил с великим благоговением; недалеко от "матери городов Поморских" было другое священное дерево, необыкновенной красоты орешник, принадлежавший какому-то идолу.
Кроме того, и другие природные места почитались балтийскими славянами. Мы только что упомянули о священном роднике щетинском; есть указание на то, что жители Колобрега на Поморье поклонялись морю, как жилищу каких-то богов. Также чтились и камни. На юго-восточной оконечности Раны, у мыса Gohren (Горного) лежит в море огромный гранитный утес, который до сих пор называется Buskahm, т. е. божий камень. Многие местности на славянском Поморье назывались святыми и, без сомнения, в языческую пору действительно почитались такими, как нам известно о Святом боре; на о. Ране была Святая гора (Свантагора, деревня, теперь Swantow); маленький островок на восток от Раны назывался Святым островом (Сванты востров, теперь Ое, т. е. остров); устье Дивеновы называлось, кажется, Святым устьем, и здесь находилась, на острове Волыне, деревня, которая и теперь еще слывет Swantust; на полуострове, образующем юго-восточную оконечность Раны, мы находим урочище Swantegard: имя это, Сванты гард, т. е. Святой град, есть, очевидно, остаток древнего славянского язычества.
Вообще, славяне клялись, по свидетельству Гельмольда, деревьями, источниками и камнями, и, значит, почитали их священными. Только не видно у них следа древнего и столь важного у прочих славян и у литвы стихийного поклонения огню: не оттого ли, может быть, что именно начало света, солнца и, с тем вместе, конечно, огня, олицетворенное в Святовите, составило главное содержание человекообразной мифологии балтийских славян? Нельзя не заметить при этом, что балтийские славяне, которые в VIII в., как известно из свидетельства св. Бонифация, предавали мертвых сожжению, потом отбросили этот обряд, еще в языческую эпоху, ибо после Бонифация уже нет намека на существование у них такого обычая, который, конечно, не ускользнул бы от внимания Эйнгарда, Видукинда, Титмара, Гельмольда и других историков, близко знакомых с балтийскими славянами и охотно выставлявших то, что они находили у них противного христианским началам.
Искореняя между поморянами все несообразное с христианством, Оттон Бамбергский запрещал им "хоронить мертвых в лесах и на полях и складывать сучья у могил": о сожжении нет и помина. Мы даже, может быть, усомнились бы в справедливости показания Бонифация, если бы за него не говорило непреложное свидетельство урн с пеплом и обожженными костями, в большом числе выкапываемых по всей стране, где жили некогда балтийские славяне; разбросанные среди множества языческих гробниц и курганов с несожженными трупами[87], урны эти доказывают вместе с тем, что сожжение или погребение умерших не было на Балтийском поморье местным обычаем того или другого края, что одно последовало за другим, как особые фазисы в жизни этого края[88]. Быть может, что балтийские славяне ранее и предавали своих покойников огню, пока они обожали огонь в его непосредственном стихийном образе, и что этот обычай потом постепенно забывался, когда они, в своем развитии, удалились от древнего поклонения стихии. В таком случае мы отнесли бы и торжество антропоморфизма в их религии над старыми общеславянскими началами опять-таки к VIII или IX в., к тому именно времени, когда балтийские славяне выступают на поприще исторической деятельности. Но мы не смеем доверять таким шатким предположениям и не останавливаемся на этой мысли. Какие бы, впрочем, ни были причины, побудившие балтийских славян заменить сожжение трупов погребением, и что бы ни значил у них этот переход, все же он составляет одно из любопытных явлений их внутренней истории.
LXXIII. Отношение у балтийских славян стихийного поклонения к антропоморфической мифологии. — Многосложность и разнообразие их языческой религии
Мы сказали, что у балтийских славян не осталось никаких следов поклонения огню, но что они поклонялись еще в разных местах морю, источникам, камням, и, в особенности, священным рощам и деревьям. По всем краям славянского Поморья жила, таким образом, память о первоначальном обожествлении природы; но оно было низведено на степень частного поверья некоторых племен и местностей: даже вагры, которые остались ему более преданы, нежели все другие балтийские славяне, с древних времен посылали ежегодно в Аркону дань кумиру Святовита, признавая его высшим между богами, уже в Х в. имели в одном из городов своих литой из меди идол какого-то бога[89], а по известиям от XII в., имели в Плуне особый храм с истуканом Подаги. Старые верования славянские не были, мы видим, отвергнуты славянами балтийскими, но, сохраняя их, как древнюю основу своей религии, они к ним прибавили, надстроили, так сказать, над ними, свою собственную мифологическую систему, систему, окруженную целым сонмом частных богов и божков, племенных и семейных.
Трудно себе вообразить, до какой степени развилась у балтийских славян языческая вера, до какой степени умножилась ее святыня: в Арконе главный храм верховного бога Святовита; в Радигоще другой знаменитый храм Святовита и Радигоста; храмы во всех городах Поморья, в больших по нескольку: в Щетине, в Волыне, в Волегоще, в Гостькове; три храма племенных богов в Коренице; знаменитейший, по выражению Гельмольда, храм в земле кичан, храм в Плуне, в Малахове, в Ростоке[90], в Сгорельце, и это только те, которые поименно приводятся летописцами: а сколько раз говорят они вообще о капищах идолов, об истуканах, о языческих обрядах, без точного их обозначения, при этом еще рассеянные во множестве по всему Поморью от Старогарда до Щетина священные рощи и леса, священные деревья, священные источники, жилища божеств, и наконец, кроме стольких кумиров, общенародных и племенных, по всей земле балтийских славян маленькие идолы, которые почитались частной святыней отдельных семей или домов. Значение последних, хотя подробности о них неизвестны, весьма важное: они свидетельствуют, как глубоко проникла новая система человекообразной мифологии к балтийским славянам, даже в домашний быт. Вот что говорится в житии Оттона:
"Когда Юлинцы (волынцы) очистились словом веры и купелью крещения, и стоявшие на виду идолы, большие и малые, были сожигаемы, то некоторые безумцы утаивали маленькие статуи божков, украшенные золотом и серебром, и прятали их у себя"[91].
Противопоставляя эти маленькие идолы, которые можно было утаить, идолам большим и малым, стоявшим на виду, Эббон ясно дает понять, что первые были боги домашние. Их-то, очевидно, Гельмольд понимал под римским названием пенатов (которые им действительно соответствовали): он и отличает, у балтийских славян, троякого рода предметы поклонения: этих пенатов, т. е. домашних богов, священные рощи, т. е. местные святыни стихийных божеств, и идолы, изображения богов нравственных, очеловеченных. Пенатами и идолами, говорит он, переполнены были все города славянские; священными рощами и пенатами, повторяет он в другом месте теми же словами, переполнены были у славян земли и города, а кроме того они поклонялись еще главным божествам, каковы Перун, бог Старогардской страны, Жива, богиня полабцев, Радигост, бог земли бодричей; над всеми возвышался верховный бог Святовит, а над Святовитом, в бесконечном покое, царствовал Небесный Творец всего мира.
