Артем Драбкин - Я дрался с Панцерваффе. "Двойной оклад - тройная смерть!"
В этих боях пришлось мне встретиться и с командармом. Мы вышли в район Шемякина. Из садов, расположенных на окраине этого населенного пункта, немцы встретили нас огнем, подбив несколько танков. Одно орудие мы подавили, поймали в прицел следующую цель. Я крикнул: "Аладин, заряжай!" И в это время удар - рация слетела с места, казенник орудия резко опустился вниз болванка пробила цапфу. Я крикнул: "Никонов! Назад!", и вторая болванка только чиркнула по броне. Самоходка откатилась метров на двадцать и встала за пригорком. Ствол висит, в казеннике - снаряд, а тут еще и стук по рубке. Я открываю лючок в броне, смотрю, стоит командарм 4-й танковой Баданов с пистолетом в руке: "Куда, сынок, путь держим?" Я говорю: "Болванка в цапфе" - "А, хорошо, ну, давай, двигайся в ремонт". А мог бы шлепнуть, если бы целым пятился назад. В ближайшем лесу ремонтники заменили орудие на снятое с другой машины, и вскоре мы уже догнали полк.
Недели через две, в одном из боев ранило командира батареи, и я взял командование на себя. Все же у меня был опыт двух войн, а многие командиры машин впервые попали на фронт. Получалось у меня хорошо, и впоследствии на формировке меня утвердили в этой должности.
За бои на Курской дуге наш 30-й Уральский добровольческий танковый корпус получил звание гвардейского, а я - орден Красной Звезды. Я не пил ни в Финскую, ни в Отечественную, а тут пришлось. В полку был обычай опускать орден в стакан, полный водки, выпивать его до дна, и потом уже можно было крепить награду к гимнастерке. Помню, командир полка усадил всех награжденных за стол, достал орден, положил в стакан. Все выпили, а я отодвинул его и ем. Командир полка посмотрел: "Я ему орден, а он не пьет! А ну!" Пришлось выпить. Поставил стакан, закусываю. Командир: "А говорит, не пьет! Стаканами пьет!" Можно сказать, что это было мое водочно-орденское крещение.
Кстати, там же мы освободили деревню командира полка. От деревни одни печные трубы остались, но родители Карташова были живы, спрятались в лесу. Нас в это время вывели из боя на ремонт. Так мы в этой деревне несколько изб срубили, печки сложили. Короче говоря, поставили деревню на ноги. Оставили после себя все как надо.
Кроме наград за подбитые танки экипаж получал деньги - 2 тысячи рублей за каждый. Обычно за операцию батарея подбивала не один танк, а, как правило, 3-5, а то и больше. В моем экипаже не было постоянной схемы распределения денег: иногда делили поровну, иногда давали больше наводчику или, если знали, что, например, у Аладина дома старики остались, давали ему побольше, чтобы мог домой послать. Иногда деньги распределяли и между батарейцами, не участвовавшими непосредственно в боях. Например, давали механику-регулировщику или еще кому - они же тоже у нас работают. Офицерский паек - печенье, тушенка, конфеты - всегда делился на весь экипаж, а не съедался где-то в сторонке. Работали все вместе, поэтому и экипаж, и приданные нам автоматчики к нам, командирам, относились очень тепло.
Был такой случай на Курской дуге. Мы несколько дней стояли, приводили себя в порядок. К нам во взвод автоматчиков прибыло несколько человек из бывших зеков. На следующий день мне доложили, что один из этих ребят украл булку хлеба. Хотя мы были не голодные, но питание было ограниченным, да и как можно у своих воровать? Я ему говорю: "Выкопай яму, так, чтобы только голова твоя торчала". Посадил его в эту яму и поставил часового - сделал своеобразную гауптвахту. Все ходят, видит, что он там сидит - позор. Короче, через несколько часов он взмолился: "Комбат, освободи от этого позора. Искуплю кровью!" Я говорю: "Хорошо. Но, смотри, ты обещал". Через несколько дней полк опять вступил в бои. Мы ехали через деревню, сидя на боевой рубке. Вдруг он меня как ударит, я кубарем слетел и шлепнулся на корму. Вскочил и на него: "Ты чего!" А он ранен - увидел автоматчика, который сидел на крыше сарая, и успел скинуть меня до того, как тот выстрелил. За спасение офицера можно было представить к ордену Красная Звезда, что я и сделал.
С конца 1943 года и до начала 1944 года полк стоял на формировке в районе города Карачев. Мы получали новую материальную часть, ремонтировали старую, занимались боевой подготовкой, обучали людей. Я, как бывший наводчик, много внимания уделял обучению своих экипажей стрельбе и без ложной скромности скажу, что моя батарея стреляла лучше всех.
В январе-феврале 44-го года наш полк перевели из 4-й танковой армии в 5-ю гвардейскую танковую армию, которую весной перебросили на Украину. Очень тяжелые бои были под Тыргу-Фрумос. В этих боях, в мае 1944 года, меня ранило. Мы стояли на одной из позиций, готовились к атаке. Немцы вели беспокоящий артиллерийский огонь, а тут еще налетело несколько десятков самолетов. Я как раз высунулся из рубки, чтобы осмотреться. В это время снаряд или бомба разорвался недалеко от машины. Я нырнул обратно и почувствовал, что стукнулся ребром о кромку люка. Занемог немножко. Потом провел по месту удара рукой, смотрю - а она вся в крови - осколок попал в спину. Я говорю: "Ребята, меня ранило". Они меня быстро перевязали, помощник командира полка по хозяйственной части отвез меня в госпиталь. Рентгена нет, осколок глубоко. Как его достать? Резать не стали, просто засунули в рану марлевый жгут. Он наберет крови, они его вытаскивают. Вот так я недели две ходил, пока рана не заросла. А уже после войны, когда сделали рентген, я узнал, что осколок чуть-чуть до сердца не дошел. Так он там и сидит.
Там еще такой случай был. Я вызвал к своей машине всех командиров самоходок, чтобы поставить им задачу. Получили они приказ и разбежались по машинам, а один, Крашенинников Юра, задержался немножко. В это время налетели Ю-87. Начали нас бомбить. Пехотинцы, что были мне приданы, рассыпались, лежат кругом. Бомба летит, я смотрю - куда она упадет, и бегу, их пинаю, чтобы они перебрались на другую сторону машины, а не лежали, как чурбаны. Их сечет осколками, а я за машиной всегда успеваю спрятаться. Так вот мы бегаем от бомб и тут видим, что бомба попала точно в люк машины, которой командовал Юра. Он как осознал, что чудом спасся, задержавшись у моей машины, поседел и заикаться начал. Пришлось даже его на лечение отправлять. Я к чему веду? Если человек смотрит - куда повернуться, куда прыгнуть, как выстрелить - тогда и успех у него будет, и жив останется. Ну, и везение много значит... Я, наверное, родился в рубашке...
В июне нас перебросили в Белоруссию. Полк наш действовал в составе 3-го гвардейского Котельниковского корпуса под командованием генерала Вовченко И. А. Моя батарея практически всегда действовала с 19-й гвардейской танковой бригадой Григория Походзеева - это была лучшая бригада корпуса. Это были искусные командиры, у которых я многому научился. Командир бригады полковник Жора Походзеев - орел. Требовательный, немногословный. Приходишь к нему на совещание, чтобы перед боем указания получить. Он спрашивает: "Так, артиллерист, задачу знаешь?" - "Знаю". - "Понял, как надо действовать?" "Понял". - "Свободен".
Вот тут один бой мне запомнился. Три танка головного дозора, который вышел из леса на поляну и поднялся на пригорок, были уничтожены "Тигром", открыто стоявшим на другой стороне поляны. Обойти эту поляну было невозможно, и командир бригады приказал: "Ты - "зверобой"? Вот и уничтожь этот танк". Моя самоходка выдвинулась вперед, подошла к подножью холма и стала медленно на него взбираться. Я сам по пояс высунулся из люка. В какой-то момент я увидел немецкий танк, стоявший упершись кормой в ствол огромного дерева. "Тигр" выстрелил. Завихрением воздуха просвистевшей над моей головой болванки меня едва не вырвало из люка. Пока я думал, что же мне делать, он еще выпустил одну или две болванки, но поскольку над холмом торчал лишь фрагмент рубки, а траектория пушечного снаряда настильная, - он не попал. Что делать? Выползешь - погибнешь впустую. И тут я решил воспользоваться возможностями своей 152-мм гаубицы-пушки, имевшей навесную траекторию полета снаряда. Я заметил на этом холме кустик. Смотря через канал ствола, я добился от механика-водителя такой позиции самоходки, чтобы кустик был совмещен с кроной дерева, под которым стоял немецкий танк. Сел за наводчика, в прицел вижу кустик, опускаю ствол орудия до точки, в которой должен был быть танк противника. Расчетов - миллион, но рассказываю я дольше, чем все это проделал. Выстрел! Высовываюсь из люка - башня "Тигра" лежит рядом с ним - точно под обрез попал! Потом в бригадной газете написали: "Шишкин стреляет как Швейк из-за угла".
Бой ИСУ-152 Шишкина Н. К. с немецким "тигром"
В июне 1944-го корпус наступал, с задачей выйти на Березину в районе Борисова, а затем двигаться на Минск. Шли не по Минскому шоссе, а в основном лесами. Бои проходили так: мы в колоннах проходим километров 10-20, потом натыкаемся на заслон, развертываемся, сбиваем и идем дальше. В районе населенного пункта Бобр корпус вступил во встречный бой с немецкой дивизией. Дивизию нам удалось разбить, но сам я был ранен в живот разорвавшимся прямо передо мной снарядом, когда перебегал между машинами. Я упал. Рядом был окоп, в котором, как я потом узнал, сидел комиссар корпуса, который был комиссаром моей бригады на Ханко. Меня перевязали и на штабной машине отправили в полевой госпиталь. Госпиталь представлял из себя десяток небольших солдатских палаток, в каждой из которых стоял операционный стол. Раненых много. Меня на солому положили, я лежу и молчу, а поскольку я молчу, то и на стол меня не кладут. Так я день пролежал - меня никто даже на обработку не взял! Хорошо, что командир полка приехал, потребовал, чтобы меня осмотрели. Положили, сделали укол, достали осколок, зашили, забинтовали, а буквально через неделю я вернулся в полк. Минск мы взяли, но потом мне снова пришлось лечь в госпиталь, поскольку рана не заживала.
