Джеймс Миченер - Гавайи: Миссионеры
– А ты тоже сможешь научить меня писать?
– Конечно, – кивнул тот.
– Учи меня! – скомандовала Малама и встала на колени рядом с маленьким миссионером из Новой Англии. А тот вполне логично начал:
– Чтобы научиться писать на моем языке, нужно выучить двадцать шесть различных букв. Но вам повезло, потому что для того, чтобы писать на вашем языке, достаточно лишь тринадцати букв.
– Скажи ему, чтобы он научил меня всем двадцати шести! – скомандовала Малама своему сыну.
– Но ведь для того, чтобы писать по-гавайски, нужно знать всего тринадцать букв, – снова объяснил Эбнер.
– Научи меня всем двадцати шести, – ласково попросила Алии Нуи. – Я хочу писать твоим соотечественникам.
– Эй, би, си, – начал читать английский алфавит Эбнер Хейл, и урок продолжался до тех пор, пока он сам от усталости не лишился чувств.
* * *Когда настало время отплытия "Фетиды", попрощаться с бригом явилось чуть ли не все население Лахайны, и на берегу стало темно от обнаженных бронзовых тел. Гавайцы внимательно следили за каждым движением уезжающих миссионеров. Наконец, те двадцать человек, которые должны были расселиться на соседних островах, собрались на небольшом каменном пирсе, чтобы в последний раз всем вместе спеть свой любимый гимн, некую смесь горести и надежды. Голоса слились в унисон и пели о том союзе, который навсегда объединил эти души. При этом собравшиеся на берегу островитяне смогли оценить не только приятную мелодию, но и уловили дух нового Бога, о котором уже понемногу им начали рассказывать и Эбнер Хейл, и Кеоки Канакоа. Когда дело дошло до куплета, в котором упоминались слезы, тут уж ни кто не смог сдержаться, и вся паства, во главе с миссионерами, разрыдалась.
Может быть, только в одном случае эта печаль была не столько формальной, сколько искренней. Когда Эбнер и Иеруша наблюдали, как Джон Уиппл готовится отплыть, они не смогли скрыть своих мрачных предчувствий. Ведь Уиппл был единственным врачом, и теперь они расставались с ним. Иеруша прекрасно понимала, что когда её беременность подойдет к концу и настанет время рожать, благополучный исход этих родов будет чуть ли не полностью зависеть лишь от того, насколько Эбнер сумел изучить книгу Джона и насколько внимательным он был на его семинарах по гинекологии и акушерству. Почувствовав тревогу Иеруши за свое будущее, Джон пообещал:
Сестра Иеруша, я постараюсь сделать все, что от меня зависит, чтобы вовремя вернуться на Мауи и помочь вам. Но вы не забывайте, что на вашем же острове, только на другой его оконечности, будут жить брат Авраам и сестра Урания, а так как сроки беременности у вас разные, может быть, вы сможете подъехать друг к другу на каноэ и помочь, когда настанет время.
– Но вы в любом случае попробуете выбраться к нам? – умоляюще спросила Иеруша.
– Я буду стараться и сделаю все возможное, – поклялся Джон.
После этого Иеруша Хейл и Урания Хьюлетт отыскали друг друга и торжественно обменялись рукопожатиями:
– Когда наступит нужное время, мы обязательно поможем друг другу, пообещали они, хотя обе прекрасно понимали, что их будут разделять мили труднопроходимых гор и предательски опасного морского пути.
В это время плач на пристани усилился, поскольку на тенистой дороге, ведущей к югу, туда, где жили алии, показалось сухопутное каноэ Маламы, покоящееся на плечах крепких мужчин, и она сама, одетая в любимое красно-голубое платье, рыдала громче всех. Спустившись со своих странных носилок, она подошла по очереди к каждому из миссионеров и сказала:
– Если на других островах вы не найдете себе дома, возвращайтесь на Лахайну, потому что все вы – мои дети.
Потом она целовала их и снова плакала. Но торжественность прощания под конец все же была испорчена: когда миссионеры на шлюпках направились к "Фетиде", по пути им встретились с дюжину обнаженных девиц, плывущих от брига к берегу. Их длинные черные волосы шлейфами колыхались в голубой воде. При выходе на берег у каждой из них в руке оказалось либо зеркальце, более ценное здесь, чем серебро в Амстердаме, либо цветная лента, а то и украденный молоток. Малама встретила их с теми же проявлениями любви, с какими провожала только что уехавших христиан.
А затем, к востоку от того места, где грохочущий прибой ударялся о коралловый барьер и несся дальше пологими волнами, увенчанными шапками пены, миссионеры впервые стали свидетелями одного из таинств островов. Высокие мужчины и женщины, прекрасные, словно боги, стоя на узких досках и управляя ими с помощью ног и плавных движений корпуса, взлетали на гребень волны и неслись по воде с удивительной скоростью. А когда волна спадала возле пляжа, усыпанного коралловым песком, островитяне, пользуясь отливным течением, вновь возвращались в океан, словно истинные дети Гавайского моря.
– Невероятно! – воскликнул доктор Уиппл. – Стремительное движение только больше способствует равновесию, – пояснил он.
– А белый человек способен на такое? – поинтересовалась Аманда.
– Конечно! – ответил её муж, завороженный ловкостью развлекающихся гавайцев.
– А у тебя бы получилось? – не отставала Аманда.
– Как только приедем в Гонолулу, я обязательно попробую, – пообещал Джон.
Один из более старших по возрасту миссионеров, услышав эти слова, нахмурился, отмечая про себя, что их доктор опять проявляет легкомысленное отношение к своей миссии. Однако он не успел поделиться своим мнением с товарищами, поскольку рядом с "Фетидой" в поле зрения миссионеров возникла на стоящая морская нимфа: на доске мчалась восхитительная обнаженная девушка, как бы олицетворяющая собой дикую языческую красоту. Высокая, с черными волосами, летящими по ветру, она не обладала массивными формами своих соплеменниц, а, напротив, отличалась гибкостью и изяществом. Она свободно стояла на доске, а её высокие груди и длинные крепкие ноги казались изваянными из коричневого мрамора. Однако в ней не было неподвижности статуи: легко переступая ногами, изгибаясь и поводя плечами, в искусстве управления доской она намного превосходила остальных. Для миссионеров это захватывающее зрелище, а особенно сама девушка, представлялись символом всего того, что они должны были переделать. Её нагота была вызовом, её красота опасностью, её образ жизни – оскорблением Бога, а само существование воплощением зла.
– Кто это? – прошептал доктор Уиппл, пораженный мастерством красавицы.
– Её зовут Ноелани, – сообщил один из гавайцев, явно гордясь своим пиджин-инглиш, которым он овладел, общаясь в портах с моряками. – Это девочка Маламы. Потом она станет Алии Нуи.
Пока он говорил, волна уже спала, а следующий гребень скрыл прекрасную наездницу на доске из виду. Но всё равно перед мысленным взором миссионеров оставался её провоцирующий, словно бросающий им всем вызов, образ. Дух языческого острова, оседлавший волну. У Джона Уиппла зародилась в мозгу откровенно богохульная мысль. Его так и подмывало высказаться, но он благоразумно промолчал, понимая, что не найдет поддержки у остальных. Наконец, не выдержав, он шепнул на ухо своей миниатюрной жене:
– Очевидно, тут многие умеют ходить по воде.
Аманда Уиппл, женщина благочестивая, прекрасно поняла скрытый смысл его слов. Если раньше Аманда едва осмеливалась поднять глаза на своего ученого мужа, мысли которого казались ей иногда непостижимыми, теперь она твердо взглянула на него, поскольку богохульный подтекст его замечания был уж слишком очевидным. При этом она подумала: "Один человек никогда не поймет другого до конца". Однако, вместо того чтобы осудить супруга, она впервые посмотрела на него аналитически. Холодно, отстраненно, но внимательно она изучала своего необычного кузена, стоящего рядом с ней под жарким гавайским солнцем, и наконец пришла к выводу, что любит его ещё больше, чем когда-либо.
– Мне не нравятся такие слова, Джон, – пожурила она его.
– Но я просто должен был выговориться.
– Так и поступай всегда, но только со мной, – шепнула Аманда.
– Нам будет очень сложно понять жизнь этих островов, – заметил Джон.
И пока супруги Уиппл любовались морем, они вновь увидели, как Ноелани (чье имя означало "Небесная Дымка"), вновь оседлав доску, сильными гребками направляет её в открытый океан, где зарождались длинные крутые волны. Встав на колени так, что её груди почти касались доски, она придала своими сильными руками ей такую скорость, что пробила волну во много раз стремительнее, чем это могла сделать любая лодка с опытными гребцами. Выбранный девушкой курс пролегал поблизости от "Фетиды" и, когда красавица оказалась рядом, на её лице промелькнула улыбка. Затем, выбрав подходящую волну, она круто развернулась и встала на одно колено. В этот момент на миссионерской лодке Джон Уиппл шепнул жене:
– Смотри, вот сейчас она пойдет по воде.
И девушка действительно пошла.
