Сергей Таранов - Творцы прошлого (Книга 1)
- Никто ничего не трогал? - задал он безадресный вопрос.
- Все, как было, - ответил старший сержант с толстой металлической лычкой на погонах.
- Ты-то откуда знаешь? - нагло оборвал его Ротов. - Вы же, уроды, вашу мать, только подъехали.
Поняв по тону, что перед ним явно большой начальник, возможно, даже из Калининграда, старший сержант приготовился выполнять приказания.
- Кто здесь из вас старший? - вновь обратился Ротов к старшему сержанту, посмотрев на него испепеляющим взглядом.
- Я, то есть старший сержант Синицын, - отдав честь, отрапортовал старший сержант.
- Вот что, Синицын, прикажи своим разогнать толпу и выставить оцепление. А сам иди и по рации дай ориентировку: подросток шестнадцать лет, волосы светло-русые, одет в куртку камуфляжной окраски. На плече синий рюкзак, вот, точно такой же, как у него, - показал он на рюкзак Игоря. Может быть вооружен.
Воспользовавшись тем, что Синицын пошел давать по рации ориентировку, а двое его напарников принялись отгонять зевак от места трагедии, Ротов заглянул в рюкзак Игоря. Копья в нем не было.
***
В то самое мгновение, когда Ротов давал ориентировку на розыск Игоря, Игорь был уже далеко. Кот, сидевший все время в тильзитском подвале, слушал переговоры ментов по рации, смастеренной умелыми руками Егора Исаевича. Поэтому о гибели старшего Игоря он знал из радиоперехвата еще до того, когда сначала его младший двойник, а потом и ведьма с Вольдемаром появились в подвале.
- Сумасшедший день, - произнес Игорь, когда Вольдемар и Елена спустились в душную темноту сырого подвала, - сначала обнаруживаю тайник, потом встречаю самого себя, потом узнаю о его, в смысле самого, получается, себя, смерти, о которой, вдобавок ко всему, мне сообщает не кто-нибудь, а говорящий кот. Кот, который слушает переговоры ментов по рации.
- Это еще что, - промяукал Граммофон. - Я еще вышивать могу, и на машинке...
- Может и правда, - продолжал Игорь, - это все потому, что мы в такие времена живем? Вон, бабка моя все твердит, что при Сталине лучше было. Конечно, если ты шишка партийная, то тебя в любой момент могли арестовать, а то и расстрелять даже. Но если живешь, как обыкновенный человек, работаешь, как ныне покойный я на целлюлозно-бумажном комбинате, так ведь и бояться нечего.
- Э, не скажите, молодой человек, - возразил Граммофон. - Вот один мой знакомый кот сидел, примусы починял, не шалил, никого не трогал, так ведь вломились на кухню, сеть давай на него набрасывать, а потом из маузеров по нему стали палить. Еле лапы унес вместе с примусом.
- Ладно, ждать покойника не имеет смысла, - подытожила ведьма. - Надо возвращаться. Хорошо, что погиб старший, а не младший. Представляете, как бы после этого тот Игорь жил вообще без детских воспоминаний? Все, что после шестнадцати помнить, а что до...
- Никуда бы его воспоминания не делись, - возразил Граммофон. - Он прожил совершенно другую жизнь. Биологически, конечно, он был этому Игорю идентичен, но родился-то он в восемьдесят восьмом - уже после раздвоения времени. Был пионером, комсомольцем, а кто такой Гарри Поттер - знал лишь из критических заметок в каком-нибудь "Крокодиле". Вот если бы человек, родившийся до раздвоения времени потерял своего младшего двойника, тогда память исчезает.
- А про жену его, про ребенка вы не подумали? - спросил ее Вольдемар.
- А мы сделаем вот как, - предложила Елена. - Пусть мальчик подрастет, погуляет вдоволь, а через двенадцать лет мы его привезем на то самой место к его жене.
- Теперь-то я знаю, какая она станет толстая и вредная, и сам на ней ни за что не женюсь, - возразил Игорь. - А вот сына бы я к себе забрал. Скажу, что я его дядя, или старший брат - на роль его отца я еще по возрасту не тяну. Вот только где я теперь жить буду? От дома-то одни головешки остались.
- Тебя, Игорь, мы берем с собой. Ты тут таких дел натворил. Менты теперь тебя точно убьют при попытке к бегству безо всякого суда и следствия. Стойте, а вы что, были здесь завтра и все знали?
- Завтра все было по-другому, - ответил Вольдемар. - Завтра погиб ты, а не он. А то, что он должен был погибнуть сегодня, мы, конечно, не знали.
- Зато я хоть одного ихнего убил, - гордо произнес Игорь.
- Это еще ничего не значит. В следующий раз их опять трое будет. Они друг друга из прошлого достают.
- А почему мы так не можем?
- У них каналов больше. Они - их хозяева. А мы - нелегалы, партизаны, можно сказать.
- А куда мы сейчас идем? - снова спросил Игорь.
- К своим, - ответил Граммофон.
- А кто для вас свои?
- Ну, ты, Вольдемар, Елена, мастеровой Егор Исаевич, бывший белый офицер Модест Аполлонович Лихославский, ну и, разумеется, я.
***
Сначала Сифлиц не поверил себе: в саду пел соловей.
"Галлюцинация, - подумал Сифлиц, - должно быть, это от того снотворного, которое ради поддержания легенды пришлось взять у Рольфа".
Надев черный мундир с дубовыми листиками штандартенфюрера на квадратных петлицах, Сифлиц, позавтракав, вышел из дома, сел за руль и, не спеша, поехал на Инвалиденштрассе, к музею природоведения. Ехал он медленно, кружа по улицам, перепроверяя на всякий случай, нет ли за ним хвоста.
Когда Сифлиц машинально посмотрел в зеркальце, он удивленно присвистнул: тот "вандерер", что пристроился за ним на Фридрихштрассе, продолжал неотступно идти следом.
"Ничего страшного, - продолжал успокаивать себя штандартенфюрер, - это обыкновенная паранойя. У разведчиков такое бывает. Вот кончится война, напишу Шелленбергу рапорт об отставке и махну на Волгу. Давненько я там не рыбачил. А может, сдают нервы? Тоже, между прочим, резонное объяснение. Надо проверить".
Как это проверить, он знал еще с детства: "Когда кажется, креститься надо", - любил говорить его дед.
Удерживая руль левой рукой, правою сложил он щепоть и размашисто начал себя крестить, коснувшись сперва "мертвой головы" на своей фуражке, затем пряжки ремня с надписью "Gott mit Uns". И тут он замялся, соображая в какую сторону следует ему креститься: с левого плеча на правое, как католику Сифлицу, или с правого на левое, как православному Лишаеву. В конце концов, перекрестил он себя по-русски и тут же снова взглянул в зеркальце - черного "вандерера" сзади не было.
"Значит, все-таки паранойя", - снова успокоил себя Сифлиц.
Однако с этого момента Сифлиц всем существом своим чувствовал тревогу. Поэтому он решил для себя, что сегодня он освободится пораньше и уедет с Принц-Альбрехтштрассе в Науэн: там в лесу, на развилке дорог, стоял маленький ресторанчик Пауля, и, как год и как пять лет тому назад, сын Пауля, безногий Курт, каким-то чудом доставал свинину и угощал своих постоянных клиентов настоящим айсбайном с капустой. Когда не было бомбежек, казалось, что войны вообще нет: так же, как и раньше, играла радиола, и низкий голос Бруно Варнке напевал: "О, как прекрасно было там, на Могельзее..."
Вдоволь нахлебавшись баварского пива, по пути домой Сифлиц остановил машину возле озера. Он не видел в темноте озера, но знал, что оно начинается за этими соснами. Он любил приезжать сюда летом, когда густой смоляной воздух был расчерчен желтыми стволами деревьев и белыми солнечными лучами, пробившимися сквозь игольчатые могучие кроны. Он тогда уходил в чащу, ложился в высокую траву и лежал недвижно часами. Но сегодня Сифлиц был не настолько пьян, чтобы часами лежать на траве. Да и уходить вглубь чащи, ввиду наступившей темноты, не было теперь никакой необходимости. Поэтому, постояв с минуту у дерева, глядя вверх, на крупные звезды, которые издевательски подмигивали ему сквозь верхушки сосен, Сифлиц застегнул штаны и, сделав пешком небольшой круг, чтобы убедиться, что за ним никто не следит, сел в машину и поехал домой в Бабельсберг.
Здесь, в маленьком своем коттедже в Бабельсберге, совсем неподалеку от Потсдама, в том самом Бабельсберге, где была расположена киностудия рейха и где жили актрисы, где когда-то рейхсминистр пропаганды Йозеф Геббельс проводил свои тайные встречи с чешской актрисой Лидой Бааровой, он теперь жил один. Его экономка неделю назад уехала в Тюрингию к племяннице - сдали нервы от бесконечных налетов. Молоденькая дочка хозяина кабачка "К охотнику", которая убирала у него теперь, и которая, если бы он хотел, могла бы оставаться у него на ночь, сегодня тоже взяла выходной. К себе в Бабельсберг Сифлиц вернулся поздно. Он отпер дверь, потянулся к выключателю, но услышал голос, очень знакомый и тихий:
- Не надо включать свет.
"Опять этот Холтофф, - подумал Сифлиц. - Снова, видать, хочет нажраться коньяка на халяву. За это удовольствие он и бутылкой по башке готов вытерпеть".
- Какой к черту Холтофф? - послышался из комнаты русский голос, - перед вами, Максим Максимович, не кто иной, как полковник Лихославский.
"Модя? Не может быть", - подумал Сифлиц. Двадцать три года назад, во Владивостоке, он видел Лихославского в последний раз, отправляясь по заданию Дзержинского с белой эмиграцией сначала в Шанхай, потом в Париж. Но с того ветреного, страшного, далекого дня образ его жил в нем. Жил потому, что незадолго до своего отъезда Сифлиц проиграл ему в карты изрядную сумму, и, не расплатившись, отправился по заданию ЧК. С тех самых пор, где бы Сифлиц ни находился, какую бы фамилию он ни носил, призрак Лихославского мучил его по ночам, подкарауливал в темных коридорах Управления Имперской Безопасности, грозил кулаком, сидя в камине, каждый раз, когда двадцать третьего февраля Сифлиц, отмечая День Красной Армии, напивался до чертиков.
