Роман Иванычук - Мальвы
— Это судьба моя, мама… Моя судьба, мама… Ты предлагаешь уйти на Украину? Как мне уйти? Я уже совсем другая, чем те, что живут на Днепре. Я только почему-то затосковала по ним и никак не могу избавиться от этой тоски, а твоя Мальва теперь — татарская, ханская, мама…
— Отступница ты моя…
— Мама, может, так хотел твой бог, чтобы меня взяли в плен, чтобы я забыла свой край и чтобы только тогда тронула меня родная песня, когда я стала женой хана? Может, мне суждено больше сделать добра для твоего края здесь, чем родить казаку ребенка?
— Что ты бредишь, доченька? Ты пленница, что ты можешь сделать?
— Говоришь — хан идет помогать казакам? И может изменить им? Я не позволю ему совершить это, он любит меня. А теперь я еще больше разожгу его любовь ко мне… и он вечно будет верен Хмелю.
— Цари, Мальва, изменяют, не советуясь ни с кем.
— Если он это сделает…
— Так что?
— Я… — И Мария увидела давно уже забытое: по-отцовски вспыхнули глаза дочери-отступницы.
Ислам-Гирей дивился неожиданной перемене султан-ханым. Вечером Мальва встретила его бурными объятиями, от чрезмерной нежности он расчувствовался до слез, размяк жестокий властелин, забывая обо всем, плененный ее страстью.
— Ты мудрый мой царь, ты свет очей моих, — шептала Мальва, — ты рыцарь, перед которым падают ниц твои враги, ты подаришь свободу своему и моему народу.
— Какому твоему, Мальва? — приподнялся на локоть хан и настороженно посмотрел на жену. — Ты же мусульманка, как и я, и мой народ является твоим народом.
— Я люблю тебя, хан, и Крым стал моей отчизной. Но ты пойми, что и журавлю, когда он живет в теплых краях, не все равно, когда холодная метель на севере. Есть ведь такие, что и не возвращаются на родину, но печально курлыкают, когда в родном краю вымерзают деревья и цветы, жара высушивает зелень и братья, вернувшиеся домой, погибают от голода на родной земле. Я верила, что ты не станешь врагом моего края. Теперь я знаю обо всем! Великая победа одержана на Украине, так поклянись мне, мой муж и властелин, что ты не предашь казацкого гетмана!
Хан поднялся на ноги, отстранил руки Мальвы. Такого еще не было, чтобы жена вмешивалась в ханские дела и требовала клятвы от него. Он сурово взглянул на Мальву, схватил ее за плечи.
— Чьи слова повторяют твои уста, ханым? — спросил он и привлек ее к себе, пристально глядя ей в глаза.
— О мой хан, не подозревай меня в хитрости. Ты мудрый и сильный. Я никогда не изменю тебе, потому что люблю, ты грезился мне еще в детских снах. Можешь убить меня, можешь озолотить — я в твоей власти. Но прислушайся к искренним словам слабой женщины. Несведущее мое сердце чувствует то, чего, возможно, еще не осознает твой ум. В твоих руках теперь такое могущество, которого ни у кого не было до тебя. Какая это сила, когда два сильных объединяются против третьего! О, что они могут сделать! А если ты изменишь — много горя будет на свете. Будь верен своему слову, хан…
Ислам-Гирей опустил руку с плеча Мальвы, вспомнив: подобное уже где-то было. В памяти всплыли могущественный падишах Сулейман Великолепный и рогатинская русинка Роксолана, при которой расцвела Османская империя. И еще вспомнил хан сыновей Сулеймана, которых очаровательная Хуррем убила руками султана, чтобы подарить империи новый род от пьяного Селима.
— Принеси мне своего сына! — приказал Ислам-Гирей, и страшная угроза звучала в его словах.
— Он спит…
— Принеси мне своего сына!
Дрожь пронзила все тело Мальвы, спотыкаясь о подушки, она прошла в детскую комнату и принесла маленького Батыра. Мальчик спросонья скривил губки и прижался к матери. Лицо у него было смуглое, как у Ислама, а глаза — материнские.
Рука хана протянулась к ребенку.
— Что ты хочешь делать, хан? — воскликнула Мальва.
— Я буду мудрее Сулеймана Кануни*, - произнес он жестко. — Буду любить разумную казачку и убивать родившихся от нее сыновей!
_______________
* Речь идет о султане Сулеймане I Великолепном, женой которого
была Роксолана.
Мальва судорожно прижала мальчика к груди, а сын, еще не зная, что может твориться в царском дворце, в котором появился на свет, просиял в улыбке и пролепетал:
— Папа, папа, папа!
У Ислама-Гирея опустились руки.
— Воля аллаха, — вздохнул он. — Спи, Мальва. Меня ждут дела. Можешь не волноваться. Я иду писать письмо султану о том, что выступаю со своим войском в союзе с Богданом Хмельницким.
Стратон с нетерпением ожидал, когда Мария вернется из ханского дворца.
— Ну что? — встретил он ее на пороге и тотчас все понял: плечи у Марии опустились, склонилась голова, и глаза, в которых начала было тлеть искра надежды, молча говорили: <Мальва не пойдет>.
— Я так и знал, — глухо произнес Стратон. — Горя — море, пей его — не выпьешь. Но мы пойдем. Ты с грамотой, я — через Сиваш.
— Поздно ты собрался, Стратон. Если бы тогда послушал меня, мы вместе были бы там. Ты ковал бы пушки, я варила бы еду казакам, а Мальва, Соломия… — Мария ударилась головой о стенку и всхлипывала без слез. — Не могу, не могу я уйти… Тут мои дети…
— Дети?
— Да… Ты помнишь ханского воина, который приезжал за Мальвой? Я знаю, не ошибается мое сердце: это мой сын…
Еще несколько дней колебался Стратон, не решаясь оставить Марию, но тоска по казацкой свободе, которая воскресала где-то там, на Черном шляху, терзала душу, не давала спокойно жить. И наконец опустела хата Стратона, словно оттуда вынесли покойника. А Мария больше не появлялась на глаза людям, одна-одинешенька грустила в пустом доме, а иногда поздно вечером сеймен Селим видел женщину в черном, тихо стоявшую недалеко от ворот ханского дворца.
Стратон пробирался ночью через сивашские болота к казацкому Низу, пугая сонных стрепетов, сидевших на курганах.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Царь умер, да здравствует царь!
— Вы слепые кроты и безмозглые устрицы! — кричал султан Ибрагим на членов дивана, вошедших в тронный зал доложить о состоянии войны с Венецией. — Кто начал эту глупую войну? В Золотой Рог больше не приходят торговые суда с ценностями и тканями, опустел гарем, ваши головы отупели, но я промою их раскаленным свинцом.
Молча уходили от султана дефтердар, кадиаскеры и великий визирь Муса-паша, оставляя в тронном зале рядом с падишахом нового члена дивана недыма* Зюннуна. Где его нашел Ибрагим, никто не знал, но султан не разлучался с ним ни на минуту и доверял ему больше, чем когда-то Замбулу. Зюннун входил в султанский дворец, не спрашивая разрешения, и произносил всегда одну и ту же фразу, которая льстила самолюбию Ибрагима:
— Украсил всевышний аллах небо солнцем, месяцем и звездами, а землю дождем, красавицами и самым справедливым султаном Ибрагимом!
_______________
* Н е д ы м — партнер султана по выпивкам, который пользовался
правом приходить к нему в неприемные дни.
После этого недым садился на пол, вычерчивал мелом гороскоп, определяя, в каком зодиакальном созвездии находится сейчас солнце, и безошибочно указывал: в эту минуту в мечетях Багдада прославляют самого умнейшего падишаха, или же — сегодня ночью он встретит в гареме незнакомую красавицу, которую нельзя сравнить ни с кем в неге ее, и страсти, и похотливости; мог даже напророчить богатые дары от иноземных послов.
Потом они вдвоем пили вино, и султан читал Зюннуну свои стихи, а тот поднимал руки вверх и, закатывая глаза, смеялся или вздыхал — в зависимости от того, каким тоном декламировал Ибрагим.
Сам бог послал ему из Анатолии этого человека, без него Ибрагиму теперь не обойтись.
Иногда султан вызывал к себе великого визиря. Это были тревожные минуты для Мусы-паши. Семь потов сходило с него только при воспоминании о том дне, когда Ибрагим, по наущению своей матери, отдал ему печать. После первой официальной аудиенции падишах провел нового визиря к тайнику, находившемуся рядом с залом дивана. Он открыл дверь, окрашенную, как стены, и трупный смрад ударил в лицо — ужасное зрелище предстало перед глазами Мусы-паши: в небольшой комнатушке возвышалась гора человеческих забальзамированных голов.
— Видишь, Муса, — оскалил зубы Ибрагим. — Тут лежат те головы, которые хотели быть умнее головы падишаха. Полюбуйся, вот голова премудрого Аззема-паши. Гляди, чтобы и твоя сюда не попала.
У великого визиря подкосились ноги, он повалился на колени перед султаном:
— О султан, я буду служить тебе верой и правдой!..
Но с тех пор и доныне его преследовали почерневшие лица тех, кто прежде сидел на том самом месте под пятью бунчуками в зале дивана, где сейчас сидит он.
Воспоминание о страшном мавзолее лишало его смелости, он помогал султану торговать чинами, а все деньги, вырученные за это, честно отдавал Ибрагиму, по каждому пустяку шел советоваться с валиде К?зем, которая, избавившись с помощью янычар-аги от умного соперника — Аззема-паши, взяла власть в свои руки и оттеснила от государственных дел самого Нур Али и красавицу Тургану-шекер.
