Александр Бушков - Екатерина II: алмазная Золушка
Забегая вперед, скажу, что впоследствии был известен как минимум один случай, когда Екатерина все же повелела судить неприкосновенного на всю жизнь депутата — и отрубить ему голову. Речь идет о Тимофее Падурове, казачьем офицере, который стал одним из ближайших соратников Пугачева — и головы лишился в тот же день и на том же эшафоте. Ну, что тут скажешь? А ты не бунтуй…
К каждому депутату (и к простому мужику тоже!) окружающие (будь они трижды графья) должны были обращаться не иначе как «господин депутат». По меркам того времени это значило очень и очень много…
«Дабы потомки узнать могли, какому великому делу они участниками были», каждому депутату вручался особый нагрудный знак из ювелирного золота. Дворянам разрешалось включить его изображение в свой герб.
Екатерина крайне предусмотрительно в приложенном к «Наказу» «Обряде» указала, что «заседания комиссии должны проходить в тишине и спокойствии. А депутаты должны быть учтивы друг с другом». Предусмотрительность не лишняя: в то время в аглицком парламенте и на кулачки схватывались самым распрекрасным образом…
Торжественное открытие Комиссии состоялось 30 июля 1767 г. в Кремлевском дворце. Был разработан, говоря современным языком, и протокол: как всякому депутату целовать ручку государыне: отвесить поясной поклон, «учтиво, не борзясь», держа руки по швам, прикоснуться губами к ручке, снова отвесить поясной поклон и «степенно» отойти в сторону.
Неизвестно, кто этот протокол составлял, но человек явно оказался по-бюрократически толковый и предусмотрел любые досадные случайности…
«Те депутаты, кои наелись луку, а наипаче чесноку, или приняли малую толику водки, от церемониала целования должны воздержаться, а ежели и у таких будет усердие приблизиться к священной императорской особе, то в таком разе подходящий должен накрепко запереть в себе дыхание».
Можно посмеяться над этим курьезным штрихом эпохи — но безусловно не стоит игнорировать другой, серьезнейший аспект: самым строгим образом было предписано равенство депутатов друг перед другом. Самый спесивый князь с длиннющим рядом благородных предков обязан было обращаться к простому мужику или неграмотному калмыку «господин депутат», и никак иначе, малейшее проявление неуважения наказывалось.
Для сравнения: когда в последние перед революцией годы во Франции все же созвали выборных от всех трех сословий, то крестьяне в их число не вошли вообще. Благородных — дворян и духовенство — в зал заседаний впускали через широко распахнутые парадные двери, а «третье сословие» пробиралось через узенький черный ход…
Скажу сразу: того, чего ожидала Екатерина от своего «парламента», она так и не добилась.
Едва рассевшись, депутаты начали с того, что предложили немедленно присвоить Екатерине почетный титул «Великой, Премудрой и Матери Отечества». И первые шесть заседаний мусолили исключительно эту тему — внесенную, кстати, с подачи Григория Орлова. Положительно, ума мужик был небольшого — если уж живешь с женщиной и два года наблюдаешь, как она работает над «Наказом» серьезно и упрямо, коли уж она делится с тобой планами и ожиданиями, нужно быть чуточку умнее…
Екатерина была в ярости. От титула наотрез отказалась, заявив, что «Великим и Премудрым» следует называть, пожалуй, только Господа Бога, и написала председателю собрания: «Я им велела делать рассмотрение законов, а они делают анатомию моим качествам».
Но и после такой реакции депутаты «рассмотрением законов» не занялись, а начали обстоятельно и многословно высказывать свои пожелания: как им обустроить Россию. И началось…
Один из самых образованных людей того времени, писатель-историограф, автор труда «О повреждении нравов в России», резко осуждавшего неумеренную роскошь дворянства, князь Щербатов выступил с предложением касаемо благородного звания: требовал, чтобы впредь прекратили производить простых людей в дворянство. Его идеи охотно поддержали и развили братья по классу: требовали не только отменить Петровскую «Табель о рангах», но и лишить дворянства тех, кто его получил уже в нынешнем столетии. А потом слаженным хором домогались, чтобы держать заводы и фабрики, а также торговать чем бы то ни было отныне имели право только дворяне.
Представляете, как взвились купцы?! Едва заслышав, что их, собственно говоря, предлагают ликвидировать как класс? Депутат из захолустного Серпейска (знает кто-нибудь, где такой?) Глинков говорил толковые вещи: «Когда купец строит фабрику, то все окрестные крестьяне от нее довольствуются. Они продают лес, лубья и т. п., нанимаются к постройкам, получая за то большую плату, и тут же продают произведения своей земли. Через это они делаются исправными в платеже государственных податей и господских оброков. Когда же фабрики выстроены, то крестьянам приносится еще большая выгода: они нанимаются для привоза на нее из дальних мест всякого рода материала, также и произведения фабрики развозят для продажи по разным местам. Другие фабрики строятся помещиками, которые для этого употребляют своих крестьян. Они начинают с того, что назначают с каждого двора привезти потребное количество леса, лубья, дров и теса; и всякий крестьянин, оставя хлебопашество, должен с плачем ехать и поставлять то, что с него назначено. После того их принуждают строить безденежно и на своем хлебе. По постройке такой фабрики их же заставляют работать на ней тоже безденежно. Это особенно случается тогда, когда владелец фабрики войдет в долг, между тем как вести фабрику секретов не знает».
Прогрессивная поступь свободного рынка и классического капитализма? Не спешите…
Чуть позже тот же князь Щербатов (в котором, как и положено человеку восемнадцатого века, самым причудливым образом смешались противоположности) крайне резко выступил против продажи крепостных поодиночке, с разлучением семей: только с землей, только полными семьями.
На него навалились снова… но глубоко ошибается тот, кто решил, будто — одни дворяне. Ничего подобного. Практически все! Кроме крестьян, конечно. Дело в том, что «прогрессивные заводчики и фабриканты неблагородного происхождения сами желали владеть крепостными. Тот же серпейский депутат Глинков объяснял с простодушным цинизмом: работники на фабриках должны непременно быть крепостными. Потому что иначе получится как-то неправильно: учишь-учишь вольного заводскому ремеслу, а он, став квалифицированным кадром, преспокойно уйдет, стервец, к другому хозяину или повысить зарплату потребует…
И просто купцы, торговые люди, и духовенство, и казаки — все рвались владеть крепостными душами — и об этом в первую очередь говорили…
Одним словом, с каждым днем становилось ясно, что задумка Екатерины провалилась: вместо чинного законотворения депутаты пытались перехватывать друг у друга права и привилегии (не каждый лично, а, выражаясь марксистскими терминами, как класс), кипели споры. Дошло до того, что последовало особое распоряжение: господ депутатов рассаживать на таком расстоянии, чтобы они один не мог до другого доплюнуть. Плевались, надо полагать, как аравийские верблюды…
Екатерина, все более разочаровываясь в этой куче крикунов (добрая половина из которых к тому же успела вульгарно продать свои золотые депутатские знаки), уже через год Комиссию прикрыла, благо подвернулась в качестве повода война с Персией. «Дочерние» комиссии, правда, еще работали и после этого пару лет.
На том и прекратил свое существование «первый русский парламент». Однако неправильно было бы сводить все к курьезу. Это был тот самый первый блин, который выходит комом. Другому подобию парламента в то время взяться было неоткуда: поскольку любой парламент состоит из людей, а у них головы забиты предрассудками своего времени…
Главное — открыто прозвучали на самом высоком уровне рассуждения о насущных вопросах жизни, экономики, государственного управления. И чуть позже Екатерина провела реформу уголовного права и издала «Жалованную грамоту городам» — вот это и в самом деле было полезнейшее установление, формировавшее самое настоящее «третье сословие», или, как оно именовалось в этом документе, «средний род».
Входившие в него получили права: на охрану законом их жизни, безопасности и имущества, на неприкосновенность до суда. Каждый теперь мог требовать, чтобы судили его присяжные из его же сословия. Купцов избавили от телесных наказаний. С сегодняшней точки зрения это выглядит как бы само собой разумеющимся, но в том столетии… Прежде можно было быть богатейшим, уважаемым предпринимателем — но любой воевода, отставной гвардейской козы барабанщик, может на законнейшем основании приказать тебя выдрать на конюшне…
Наконец, отныне в городах выбирали себе управление — ту самую городскую думу, что просуществовала до 1917 г.
