Олег Трубачев - К истокам Руси. Народ и язык
Короче говоря, если в целом в славянской этимологии и ономастике неясностей, как и везде, хватает, то имя Киева представляет блистательное исключение: здесь все ясно до уровня школьной хрестоматии. Не знаю, почему, а может, – именно потому, но, вопреки всякому здравому и научному смыслу, как я уже сказал, атаки на славянское происхождение названия Киев не прекращаются; наоборот, в последнее время они умножились, причем в ход пускаются все возможные и невозможные аргументы, призванные поразить воображение не слишком опытного или не очень внимательного читателя. Опытный и внимательный, я уверен, все же разберется в них. Правда, и новые аргументы в пользу неславянского происхождения имени Киева ничем не лучше старых и опрокидываются столь же безоговорочно и на тех же незыблемых основаниях, что уже мной приводились. И тем не менее, спор явно перерастает масштабы «локального конфликта». Как и все в науке и в истории, связанное с Киевом, спор вокруг Киева быстро приобретает общеславянское значение, и поэтому он разбирается нами здесь. Я не намерен сколько-нибудь задерживаться на недавних попытках тюркских этимологий Киева, потому что они не только неубедительны, но элементарно некорректны научно.
А теперь – перевернем еще одну страницу истории, поскольку речь пойдет об открытии, а открытия новых источников всегда дарят нам по крайней мере одну новую страницу истории. Тем более что за этим следует обычно оживление комментаторской деятельности. Убежден, что она, эта комментаторская деятельность, представит даже методологическую поучительность, поскольку явит примеры того, как из одних и тех же исходных моментов будут сделаны противоположные заключения.
В свое время в развалинах средневекового Каирского пригорода Фустат в Египте была обнаружена рукопись, получившая известность в науке как «киевское письмо». Всесторонне исследован и опубликован был этот действительно важный документ сравнительно недавно, в 1982 году, совместными силами семитолога Н. Голба и ориенталиста О. Прицака (Golb N. and Pritsak О. Khazarian Hebrew documents of the Tenth century. Cornell university press. Ithaca and London, 1982. Ср. также рецензию: Р.В. Golden. A new discovery: Khazarian Hebrew documents of the Tenth centure… // Harvard Ukrainian studies. Vol. VIII. No 3/4, December, 1984). Последний выступает при этом также как славист, и как раз славистическая часть анализа представляется наиболее уязвимой.
Что касается «киевского письма», то это редкий документ конца хазарской эпохи, достаточно древняя, предположительно около 930 года, рукопись, написанная на «отличном», как заверяет нас специалист, древнееврейском языке, скрепленная подписями иудеев, «носящих хазарские имена» (что, впрочем, не совсем так: среди этих имен есть Gostata – явно древнерусское Гостята; см. специально: Торпусман А.Н. Антропонимия и межэтнические контакты народов Восточной Европы в Средние века // Имя – этнос – история. М., 1989. С. 48 и сл.), и визой по-хазарски тюркским руническим письмом (Golb – Pritsak. P. XIII). Содержательная сторона сообщает нам немало интересного. Это рекомендательное письмо, упоминающее о денежном займе у местных неиудеев; достаточно указать на то, что письмо (видимо, вместе с должником) попало из древнего Киева в Египет. Но самой, пожалуй, замечательной информацией, как это признают издатели рукописи и признаем с ними мы, является то, что авторы письма именуют себя «общиной Киева» (имеется в виду еврейская община Киева), причем в этих словах оригинала – qāhāl šel qiyyōb – содержится древнейшее упоминание Киева вообще. Все другие известные древнееврейские записи имени Киева – более поздние, XII и последующих веков. Запись названия Киева в «киевском письме» предшествует также византийской записи Кιοάβа, Кίοβа сочинения Константина Багрянородного «О том, как надо управлять империей» (около 948 г.) и, кстати, близка к ней фонетически.
Историко-лингвистическое свидетельство этого самого раннего упоминания Киева в вышеназванном «киевском письме» имеет для славистики безусловно выдающееся значение. Древнееврейская запись 1-й половины X в. – qiyyōb – почти совпадает фонетически с нашей нынешней формой, иными словами, она отражает славянское состояние уже после известного перехода кй > ку и даже – после перехода ку– > ki-, хотя форма Киевъ держалась в архаизирующей древнерусской графике, мы знаем, достаточно долго. Так что здесь мы имеем момент живой древнерусской речи и абсолютной хронологии. Принципиальная важность всего этого становится понятна в полной мере лишь после того, как мы сопоставим эти данные с тем фактом, что примерно в то же время (930 – 950-е годы) арабский автор аль-Истахри приводит форму kūyāβа (о Киеве), которая вместе с латинской записью XI в. Cuiewa у Титмара Мерзебургского столь долго служила поводом для смятения ученых мозгов, вызывая к жизни совершенно бесполезные сближения с польскими Куявами.
Теперь благодаря ранней древнееврейской записи qiyyōb надобность в этих гаданиях окончательно отпадает: ясно, что араб. kūyāβа, лат. Cuiewa – субституции, и притом довольно приблизительные, их значение для истории названия Киева ограниченно, во всяком случае после публикации «киевского письма» уже нельзя с прежней свободой привлекать эти арабские и латинские записи в качестве довода против признаваемой нами исконно славянской деривации Kyjevъ от Kyiь в упомянутом выше смысле. Соответственно, это славянское толкование Киева после показаний «киевского письма» только усиливается. Таким образом, открытие «киевского письма» окончательно установило желанную ясность, которую теперь, казалось бы, уже просто нельзя замутнить… Но оказывается – можно! Издатель и комментатор письма, американский профессор Прицак предпочитает занять скептическую позицию в отношении славянской этимологии названия (Golb – Pritsak. P. 54). Для меня так и осталось загадкой, почему, имея дело с фонетически продвинутой живой формой в записи qiyyōb, Прицак фактически ее игнорирует и оперирует несколько своеобразной реконструкцией ad hoc – *Kūyāwa, собственно, модификацией, нужной ему, ориенталисту, для того, чтобы вывести название Киев из иранского, произведя его от хорезмийского личного имени Кйуа. Да, у современника описываемых событий, арабского писателя аль-Масуди действительно упоминается хорезмийское имя Кūуа, говоря точнее – некий Ahmad ben Кūуа, то есть «Ахмед, сын Куй», вазир хазарских войск, или хорезмийского контингента на хазарской службе. Но можно ли из этих случайных данных заключать, что в названии Киевъ уже, оказывается, и корень, и суффикс – не славянские, а восточноиранские? Так и хочется сказать: славист бы этого не сделал – вовсе не потому, что сказанное тяжело для славянского сердца и славянских ушей, а просто потому, что существуют в науке какие-то объективные пределы комментаторства, с которыми надлежит считаться всем. Славист не смог бы, например, столь полно игнорировать сопредельный с Хазарией славянский этнический элемент, как это на каждом шагу имеет место в книге Голба – Прицака о «киевском письме»; славист не позволил бы себе умолчания об этнической принадлежности коренного населения древнего Киева, которое, конечно, было славянским, а не хазарским. И вообще – славист должен знать, видеть все те импульсы, которые тогда в этом временном славянско-хазарском пограничье (авторы признают, что граница Хазарии проходила по Днепру) шли с Запада, который не мог не быть славянским. Весь этот славянский фон Киева для профессора Прицака как бы не существует: рассуждая о полянах киевских, он ни словом не упомянул о тождественности их племенного названия и этнонима более западных полян польских. Точно так же, рассуждая о Киеве приднепровском, он с удивительной легкостью обошелся без славянского фона Киева, и в воздухе повисает вопрос: а как быть с теми десятками других славянских Киевов, далеко от Хазарии разбросанных по всему славянству? Ведь они – cum tacent clamant! Одной географической сводки размещения Киевов на карте славянства (причем локализовать и идентифицировать удается далеко не все) оказывается достаточно, чтобы понять, что ареал Киевов – это одновременно и весь славянский ареал. И все эти Киевы славянства, если смотреть со стороны Хазарии, лежат в основном строго на запад от Днепра начиная со славного Киева приднепровского, который в древности был городом выразительно правобережным. Это можно назвать тестом лингвистической географии, и хазарско-иранская этимология Киева, преподносимая нам востоковедом, этого теста не выдерживает, потому что эпицентр или источник славянских Киевов (а надо решать вопрос с учетом всех славянских Киевов либо вовсе не браться за его решение) не мог находиться в хазарских степях (опускаем здесь внеязыковой аспект ограниченного градостроительства самих хазар). И по-прежнему весь набор языковых признаков Киева как прилагательного, легко изменяемого по родам (Киев, Киева, Киево, первоначально, очевидно, Киев город, Киева весь, Киево село, озеро и т. п.), с его формантом принадлежности, с его корнем, хорошо известным в славянских языках и на ономастическом, и на апеллативном уровне, – все это непреложно свидетельствует о славянской природе имени, причем – со степенью объективности и понятности, доступной, думается, всем непредвзятым людям, не только ученым филологам – лингвистам-лексикологам.
