Сергей Кремлёв - Имя России. Сталин
Весело, с юмором писал эти строки молодой Сталин в 1917 году. Прошло тринадцать лет, и опять окружили его со всех сторон — клевеща, умоляя, вопрошая, проклиная…
Страна ушла от царизма, но не ушла от себя. Называясь в 1930 году Союзом Советских Социалистических Республик, по своей национальной психологии она оставалась тогда во многом «Расеей» Пугачёва, а ещё больше — Обломова…
Русский крестьянин набивал мозоли с утра до ночи — так уж он привык. Но, обливая потом тело, он был не склонен к душевным усилиям для того, чтобы немного промыть мозги и совместно организоваться к более умной, осмысленной жизни. И эта раздвоенность народной доли давно не давала покоя настоящим русским патриотам…
Немного известный читателю Александр Николаевич Энгельгардт до тридцати восьми лет был профессором химии Петербургского земледельческого института, а в 1871 году его за народническую пропаганду среди студентов выслали под надзор полиции в собственное имение Батищево Смоленской губернии. Там он создал образцовое хозяйство. Русскую деревню он прекрасно и очень точно описал.
Его охотно цитировал Ленин, который считал, что Энгельгардт «вскрывает поразительный индивидуализм мелкого земледельца с полной беспощадностью и… подробно показывает, что наши крестьяне в вопросах о собственности самые крайние собственники, что у крестьян крайне развит индивидуализм, эгоизм, стремление к эксплуатации».
Это Энгельгард описал, как в «больших» русских крестьянских семьях каждая баба моет лишь свою дольку стола…
ЗАПИСКИ российского химика Энгельгардта относятся к последнему двадцатилетию XIX века. А в начале тридцатых годов XX века уже советский физик Сергей Фриш по возвращении из научной командировки в Германию и Голландию наблюдал в краю родных осин весьма грустные картины, невольно сравнивая их с заграничными…
Ленинград… Трамвайная остановка, людей немного. Подходит полупустой трамвай, и начинается толкотня — каждый пытается влезть первым.
В Берлине Фриш видел иное… Час «пик». К остановке подходит автобус, и кондуктор с задней площадки показывает ожидающей очереди три пальца — мол, свободных три места. Три первых спокойно, не торопясь, входят в автобус.
Ленинград… У керосиновой лавки молодой возчик скатывает с телеги по доске новенькие металлические бочки. Одна случайно вырывается и ударяется о фонарный столб… На бочке — вмятина… И теперь остальные бочки скатываются прямо на столб: парню понравился грохот, и он направляет их туда нарочно.
А вот Голландия, тихий городок Гронинген… Тоже лавка, и тоже бочки на телеге. Возчик достает из- под козел соломенную подушку и начинает аккуратно снимать бочки на неё.
Вот в каких условиях Сталин решился пойти на «великий перелом» не только в сельском хозяйстве России, но и в национальной психологии! Вот какие «вековые устои, обычаи, привычки», милые сердцам Гедиминовичей, князей Голицыных, надо было разрушить, чтобы Россия могла жить.
Поколения Голицыных, Бобринских, Романовых привили такие «устои» поколениям русских крестьян. После реформы 1861 года, после «освобождения», миллионы бывших крепостных двинулись в города, унося с собой и устои, обычаи, привычки. Хорошие и безобразные.
Города же Рябушинских, Терещенок, Гужонов и Бродских давили доброе и поощряли тёмное, придурковатое…
А «группе садистов» — по определению «чисто» воспитанного князя Владимира Голицына, то есть Сталину и ВКП(б), — пришлось выполнять чёрную работу расчистки уродливых многовековых напластований в русском национальном характере.
Само село не понимало необходимости этого для села же… А вот профессор Энгельгардт писал задолго до сталинской коллективизации:
«Вопрос об артельном хозяйстве я считаю важнейшим вопросом. Каждый, кто любит Россию, для кого дорого её развитие, могущество, сила, должен работать в этом направлении…»
Сталин любил Россию, и для него были дороги её развитие, могущество и сила. Поэтому он и работал в этом и многих других направлениях — для обеспечения будущего России, как бы это ни было трудно.
Для лучшего понимания проблем Сталина надо понять ведь и вот что… Голландия, скажем, издавна считается классически благополучной страной. Но за счёт чего?
Трудолюбие и аккуратность народа?
Да, конечно. Но — не только…
В одной лишь голландской колонии Индонезии было в шесть раз больше населения, чем в метрополии. И почти в каждой не то что городской, а даже деревенской семье там, «в Индии», как говорили голландцы, был кто-то, кто служил на хлебных должностях «белых служащих» на плантациях и присылал домой неплохие деньги.
Из века в век.
Чепцы и передники юных голландок были непорочно чисты, но если посмотреть сквозь них на просвет, то за ними можно было увидеть не только голубое фламандское небо и нежно-розовые облака, но и рахитичных коричневых младенцев, плоские, обвисшие груди их молодых матерей, кровь и пот их отцов.
Даже великое голландское прилежание без капитала значило бы мало. А ведь у нас не было в начале социалистической реконструкции ни капитала, ни прилежания.
А социалистическая реконструкция была проведена в одно, по сути, десятилетие — с 1930 по 1940 год! Это — абсолютно короткий срок по сравнению с любыми другими грандиозными социально-экономическими преобразованиями, которые когда-либо и где-либо предпринимались в мире. Даже трудолюбивые японцы после совершения своей «консервативной революции Мэйдзи» в 1867–1868 годах никогда не имели таких темпов!
Причём Россия совершила такой великий рывок практически без привлечения иностранного капитала и полностью без эксплуатации чужих народов.
Кому — кроме миллионов своих Иванов да Марий — Россия обязана этим в первую очередь?
Честный ответ здесь один: «Сталину!»
В своё время Дан говорил о Ленине в том смысле, что невозможно, мол, противостоять человеку, который двадцать четыре часа в сутки думает об одном — о социалистической революции.
Эта же характеристика полностью приложима и к Сталину с той только разницей, что он двадцать четыре часа в сутки думал уже не о социалистической революции, а о социалистическом строительстве в стране, эту социалистическую революцию совершившей.
Знаменитый эсер Виктор Чернов в марте 1924 года опубликовал в эмигрантском журнале «Воля России» статью о Ленине. При чтении этой статьи я невольно отметил для себя три момента: ограниченность самого Чернова, закономерность политического краха его партии и… безальтернативность Ленина, как единственно возможного для России политика, способного в то бурное время Россию спасти, а не погубить.
А в тридцатые, сороковые, пятидесятые годы уже Сталин оказывался таким безальтернативным политиком, единственно способным не погубить Россию, а укрепить и возвеличить её.
ЧЕРНОВ писал о Ленине, которого хорошо знал. Однако то, что он написал о Ленине, полностью относилось и к Сталину, которого Чернов почти не знал:
«Счастливая целостность его натуры и сильный жизненный инстинкт делали из него какого-то духовного «Ваньку-встаньку». После всех неудач, ударов судьбы, поражений, он умел духовно выпрямляться. Его волевой темперамент был как стальная пружина, которая тем сильнее «отдаёт», чем сильнее на неё нажимают. Это был сильный и крепкий политический боец, как раз такой, какие и нужны, чтобы создавать и поддерживать подъём духа, и чтобы при неудаче предупреждать зарождение паники, ободряя силою личного примера и внушением неограниченной веры в себя, — и чтобы одёргивать в моменты удачи, когда так легко и так опасно превратиться в «зазнавшуюся партию», способную почить на лаврах и проглядеть будущие опасности.
Он никогда не был блестящим фейерверком слов и образов (чем отличались Троцкий, Зиновьев, Бухарин. — С.К). Он бывал и неуклюж, и грубоват, он часто повторялся. Но в этих повторениях, и в грубоватости, и в простоте была своя система и своя сила. Сквозь разжёвывания пробивалась живая, неугомонная, волевая стихия, твёрдо шедшая к намеченной цели.
Его охотно считали честолюбцем и властолюбцем; но он был лишь естественно, органически властен, он не мог не навязывать своей воли, потому что был сам заряжен «двойным зарядом» её и потому, что подчинять себе других для него было столь же естественно, как центральному светилу естественно притягивать в свою орбиту и заставлять вращаться вокруг себя меньшие по размеру планеты, — и как им естественно, светить не своим светом, а отраженным. Плебей по привычкам и натуре, он оставался прост и натурален в своём быту после октябрьского торжества так же, как и до него».
Чернов, правда, ошибся, определяя Ленина как «плебея»… Впрочем, бывший оппонент Ленина здесь явно имел в виду лишь то, что в Ленине не было «утончённости»… Ещё менее можно считать «утончённым» — в тривиальном смысле этого слова — Сталина. Однако и утончённость — не жеманно-«светская», а духовная утончённость в двух великих лидерах большевиков была… Ни Ленин, ни Сталин не были простыми натурами. Врождённый аристократизм духа и мысли как высшая форма естественности при полном отсутствии позы — вот что сквозит в каждой фотографии Ленина.
