Николай Шпанов - Поджигатели. Мюнхенский сговор
Цихауэр коротко рассказал Руппу о телеграмме, полученной от Лемке на Вацлавских заводах, о том, как они с Зинном не успели спасти Лемке от ареста, и о подозрениях насчет участия в этом деле патера Августа.
- Да, он окончательно разоблачен как провокатор, - подтвердил Рупп, стоявший у открытой двери и внимательно наблюдавший за двором. - Он провалил много наших людей, оставшихся в Судетах после прихода наци. По нашим данным, не сегодня - завтра произойдут трагические для чехов события.
- Мы это чувствовали и там, но я приехал сюда специально ради того, чтобы организовать помощь Лемке.
- Помощь Лемке? - Рупп отвернулся и грустно покачал головой. - Ни о какой помощи не может быть и речи, - не сразу сказал он.
- Его содержат так строго?
Рупп ответил дрогнувшим голосом:
- Да...
Цихауэр почувствовал, что это далеко не все, что тот знает.
- Вы мне не доверяете?
- Просто тяжело говорить... Франц был мне очень близок.
Рупп все смотрел в сторону.
- Рупп - осторожно позвал Цихауэр.
Молодой человек обернулся:
- Его казнили третьего дня...
И над ухом Цихауэра, делавшего вид, что он осматривает царапины на крыле, послышался тревожный шопот Руппа:
- Мой разбойник идет!
В гараж вошел новый шофер. Делая вид, будто они говорили о ремонте крыла, художник равнодушно произнес.
- Эта работа мелка и слишком проста для меня. Вам дешевле обойдется простой маляр.
Следуя за ним под длинною аркой ворот, Рупп тихонько проговорил:
- Мне очень хотелось бы с вами повидаться еще разок.
- Это не удастся... Раз я тут не нужен, надо ехать.
- Да... так лучше, - подавляя вздох сожаления, сказал Рупп. - Каждая минута здесь - риск.
- Не страшно?
Рупп пожал плечами:
- Я уже привык! У меня слишком важная явка, чтобы партии можно было ее лишиться.
Цихауэр посмотрел на его усталое лицо и без страха сказал:
- Я уже не туда... Я в Москву...
- Счастливец!
Глаза Руппа на мгновение загорелись, и лицо разгладилось. Цихауэру показалось, что молодой человек сейчас улыбнется, но горькая складка снова появилась у его рта.
- Желаю счастья и успеха, - тихо сказал он.
- Надеюсь, увидимся. - Цихауэр снял шляпу и почтительно поклонился молодому человеку; тот молча кивнул.
Калитка закрылась с таким же железным стуком, с каким захлопываются двери тюрьмы. И так же звякнул за нею засов.
Грета Вирт сидела на железном табурете между двумя стрелками подъездных путей, соединявших набережную с угольным складом газового завода. Тяжелая железная штанга, которой она переводила стрелки, была зажата между коленями, так как Грета засунула руки в рукава пальто, пытаясь отогреть закоченевшие пальцы. Может быть, март и не был таким уж холодным, но не так-то просто просидеть десять часов на ветру и дожде, ее выпуская из рук эту пудовую штангу, и быть ежеминутно готовой перевести правую или левую входную стрелку перед возвращающимися в парк вагонами.
Пальто давно промокло, и напитавшиеся влагой концы рукавов не согревали застывших пальцев. Но не было сил вытащить их и снова взяться за холодную штангу. Может быть, вагоны дадут ей передышку в несколько минут - под конец ее смены они уже не так часто сновали взад и вперед...
Грета сидела сгорбившись и думала о том, что вот уже несколько дней, как она не видела сына. Рупп давно уже не жил дома, но он отлично помнил часы ее дежурств и иногда забегал повидаться. И вот уже несколько дней...
На сердце было неспокойно. Да и могло ли быть спокойно на сердце женщины, которая отдавала себе отчет в том, где и когда живет! Коричневые палачи уже отняли у нее мужа, и она даже не знает - жив ли он, вернется ли когда-нибудь. Только вера в справедливость и надежда на то, что дело, за которое пострадал ее муж, не может не победить, давало силы смотреть в глаза Руппу и никогда ничем не выдать своей мучительной тоски и тревоги за его судьбу, за самую его жизнь. Проклятые вешатели не шутили с такими, как ее Рупп. Далеко не всегда они ограничивались лагерем. Все чаще доходили слухи о казнях арестованных антифашистов.
Может быть, она как мать могла просто сказать Руппу: "Оставь все это, вспомни судьбу отца, смирись!" И, может быть, Рупп послушался бы ее? Ведь он всегда был послушным ребенком... Может быть...
Может быть, она даже должна была бы как мать сказать это своему мальчику?.. Может быть...
Грета часами, изо дня в день думала об этом. Чем мучительнее становилось ожидание сына, чем тревожнее делались распространявшиеся среди рабочих слухи об арестах и казнях, тем яснее казался ей ответ на этот вопрос: ее сын оставался ее сыном. Но стоило Руппу появиться перед нею с его спокойными движениями, с крепко сжатыми, как бывало у отца, губами и с таким уверенным и открытым взглядом карих глаз, как вся ее решимость пропадала, и она уже не была так, как прежде, уверена, что ее сын - только ее сын. Ей приходили на память разговоры, которые вели в ее крохотной кухне муж и Тэдди. Из этих разговоров было ясно, как дважды два, что нет на свете такой черной силы, которая способна остановить движение народа вперед, к свободе. И пособником капиталистов и контрреволюционеров становился всякий, кто пытался мешать этому движению, так или иначе лил воду на их мельницу. Вот и выходило, что, заботясь о голове своего мальчика, она оказывалась противницей борьбы, которую он вел, идя по следам отца и Тэдди! А ведь она же не была их противницей! Господи-боже, какую сложную и страшную жизнь устроил проклятый Гитлер!..
Грета с тоской поглядела на стрелки больших электрических часов, висевших на трамвайном столбе. Ее смена подходила к концу, а мальчика опять не было!..
Она подышала на руки, чтобы не выпустить штангу из окостеневших пальцев, когда будет переводить стрелку перед показавшимся на повороте угольным вагоном, и, занятая своим делом, не заметила, как со ступеньки проходившего трамвая соскочил Рупп.
Рупп не решился, как бывало, открыто подойти к матери и, взяв ее под руку, вместе отправиться к остановке трамвая.
Рупп мимоходом бросил вздрогнувшей от неожиданности женщине, что ждет ее в той же столовой, что обычно. И тон его был так непринужденно спокоен, шаги так неторопливо уверенны, что все страхи как рукой сняло. Через полчаса она входила в столовую и, не глядя по сторонам, направилась в дальний угол, где обыкновенно сидел Рупп. Он поднялся при ее приближении, бережно снял с нее промокший платок и отяжелевшее от воды пальто и взял своими большими горячими ладонями ее посиневшие от холода неподатливые руки, и держал их, и гладил, пока они не стали теплыми и мягкими. Даже, кажется, подагрические узлы ее суставов стали меньше ныть от его дыхания, когда он подносил к губам ее пальцы; потом он сам взял поднос и принес с прилавка еду.
Мать смотрела ему в глаза и старалась уловить тревожную правду в той успокоительной болтовне, которой он развлекал ее, пока она, зажав ладонями горячую чашку, прихлебывала гороховый суп.
Грета изредка задавала вопросы, имевшие мало общего с пустяками, которыми Рупп старался отвлечь ее мысли. Но разве можно было отвлечь мысли матери от опасности, которую она видела над головой сына! И тем не менее, как ни велик был ее страх, как ни мучительно было ее душевное смятение, она ни разу не сказала ему того, что так часто думала, когда его не было рядом: может быть, довольно борьбы, может быть, смириться на время, пока не пройдет нависшая над Германией черная туча гитлеровщины? Словно отвечая ее угаданным мыслям, Рупп тихонько проговорил:
- Верьте мне, мама, совсем уже не так далек тот день, когда мы заставим рассеяться нависшую над Германией черную тучу фашизма!
- Ах, Рупхен!..
И не добавила ничего из того, что вертелось на языке. Ведь Рупп был не только ее сыном, - у него был отец, дело которого продолжал мальчик, у него был учитель - железный Тэдди. Она - мать. А разве не мать ему вся трудовая Германия?!
И Грета сжимала зубы, чтобы не дать вырваться стону тоски, когда приходила мысль: "Может быть, в последний раз?" Она не могла не думать этого, прощаясь с ним.
- Послушай, мальчик... Может быть, теперь тебе лучше переехать ко мне и ходить на работу, как ходят другие?
Рупп покачал головой:
- Нет, мама. Я могу понадобиться хозяевам в любую минуту.
Она была уверена, что дело вовсе не в хозяевах. Но если бы знать, что мальчик только боится за ее покой, хлопочет об ее безопасности?! Тогда бы она не стала и разговаривать, а сама пошла бы за его вещами и перевезла их домой. Но разве она не помнит разговоров на своей кухне, разве она не понимает, что такое явка?..
У Руппа так и нехватило духу сказать ей, что Франц Лемке с честью прошел до конца, а у нее не повернулся язык спросить, знает ли он об этом. Каждый решил оставить то, что знал, при себе.
Прощаясь, Рупп протянул ей маленький томик. Грета удивилась, увидев дешевый стандартный переплет евангелия.
