Игорь Князький - Тиберий: третий Цезарь, второй Август…
К чести Германика, он не поддался искушению, если оно вообще у него присутствовало и, самым решительным образом отвергнув крамольное предложение борьбы за высшую власть, приложил все усилия к подавлению случившегося мятежа и восстановлению должного воинского порядка в вверенных его командованию легионах.
Надо сказать, что успокоение мятежных легионов далось Германику нелегко. Когда он прибыл в лагерь бунтовщиков, то легионеры немедленно засыпали его многочисленными жалобами. Германик, не желая выглядеть неуверенным и готовым идти на уступки, немедленно попытался восстановить хотя бы частично воинскую дисциплину. Он решительно потребовал, чтобы воины не стояли позорным для римских легионеров скопищем, но выстроились бы как положено по своим манипулам, выставив перед строем знамена своих когорт. Требование это было верным: восстановление строя — это уже начало восстановления воинской дисциплины. А есть дисциплина — недолго и царить мятежным настроениям. Но правильно и единственно разумно в сложившейся ситуации начав, далее Германик взял совершенно неверный тон. Речь его перед восстановленным строем воинов была лишена конкретики, и, что было явно неуместно, преисполнена патетики.
Германик для начала восславил покойного императора, а затем перешел к восхвалению императора действующего. Он, конечно, справедливо напоминал воинам о славных деяниях Тиберия во главе германских легионов — это была и похвала тем, кого ныне обуяли мятежные настроения, ибо именно они в свое время доблестно сражались под знаменами наследника Августа. Дабы вдохновить воинов на покорство, Германик поведал им о верности законному преемнику ушедшего в царство мертвых принцепса Галлии, кою он сам только что привел к присяге Тиберию. Но все эти правильные слова были встречены легионерами самым что ни на есть гробовым молчанием. Плохо чувствуя истинное настроение воинов, Германик усугубил положение, обвинив воинов в забвении их воинского долга. Теперь уже молчание сменилось ропотом. Вконец растерявшись, Германик задал легионерам совсем уж нелепый в этой ситуации вопрос: а где, собственно, трибуны и центурионы легионов? А они-то, несчастные, пребывали в лагерных рвах и водах Рейна. Германик должен был знать об этом, ведь о ходе мятежа ему не могли не доложить. В результате ропот перешел в яростное возмущение.
Солдат можно было понять. Что им до державных заслуг Августа, если он не сдержал собственных обещаний, данных легионам? К чему восхваление воинских свершений Тиберия, если он, так заботясь о воинах на войне, оставил их без должной заботы в мирное время, оправдываясь как раз невозможностью оспаривания воли Августа? Сам-то он получил заслуженный триумф, а солдаты, с которыми и добыты были его славные победы, несут службу на опаснейшей границе, не видя никаких улучшений в своем положении, а только страдая от многих несправедливостей. И вот в ответ на слова Германика «воины обнажают тела, укоризненно показывая ему рубцы от ран, следы плетей; потом они наперебой начинают жаловаться на взятки, которыми им приходилось покупать увольнение в отпуск, на скудость жалования, на изнурительность работ, напоминают вал и рвы, заготовку сена, строительного леса и дров, все то, что вызывается действительной необходимостью или изыскивается для того, чтобы не допускать в лагере праздности. Громче всего шумели в рядах ветеранов, кричавших, что они служат по тридцать лет и больше, и моливших облегчить их, изнемогающих от усталости, и не дать им умереть среди тех же лишений, но, обеспечив средствами к существованию, отпустить на покой после столь трудной службы. Были и такие, что требовали раздачи денег, завещанных божественным Августом; при этом они высказывали Германику наилучшие пожелания и изъявляли готовность поддержать его, если он захочет достигнуть верховной власти».{270}
Такого эффекта от своего обращения к солдатам Германик никак не ожидал. Менее всего он хотел перерастания мятежа в гражданскую войну, а ведь именно этот путь указывали ему мятежники. Теперь, находясь на трибунале лагеря и не отвергая предложение бунтовщиков, он неизбежно превращался в соучастника очевидного государственного преступления. Заклеймить изменников позором с высоты трибунала было не менее опасно — разъяренные солдаты могли немедленно сменить любовь к своему полководцу, пусть в крамольной форме выраженную, на гнев. А это имело бы самые роковые последствия. Германик счел за благо просто сойти с трибунала и покинуть мятежный строй, покусившийся только что на прямое выступление против законной власти нового императора. Но трибунал-то был окружен вооруженными легионерами, не только не дававшими Германику покинуть лагерь, но и требовавшими его возвращения на трибунал, насильственно предлагая ему возглавить теперь уже антигосударственный мятеж. В отчаянии Германик выхватил свой меч и воскликнул, что «скорее умрет, чем нарушит долг верности».{271} Похоже, он действительно был готов покончить с собой, но, по счастью, находившийся рядом легионер удержал его руку. Но иные наоборот стали прямо побуждать военачальника к самоубийству. Легионер по имени Клаудизий даже протянул Германику свой меч со словами: «Он острее!» Такое «предложение воина есть хладнокровный вызов, а не неуместная шутка».{272}
К счастью для Германика, да и для Тиберия, ибо самоубийство полководца могло иметь катастрофические последствия на Рейне и в Галлии, далеко не все мятежные легионеры возжелали его гибели. Возникло замешательство, и приближенные Германика увлекли его в палатку.
В этом шатре состоялось срочное совещание, благо на него мятежники не решились посягнуть. Положение представлялось донельзя угрожающим. Ведь стали известны намерения мятежников подключить к бунту и легионы Верхнего Рейна. Помимо прочего, они собирались разорить ближайший город, а затем устремиться на разграбление всей Галлии. В этом случае левый берег Рейна оставался бы незащищенным, и германцы во главе с неукротимым Арминием не преминули бы этим воспользоваться. Что же делать? Попытаться с помощью вспомогательных войск и союзников подавить мятеж военной силой — начать гражданскую войну. Уступить всем требованиям мятежных воинов — самим начать ту же гражданскую войну, поскольку тогда Германик должен мятеж возглавить и выступить против Тиберия. Равно опасно было, как ни в чем не уступать, так и уступить во всем. В итоге было принято взвешенное и единственное возможное в сложившихся условиях решение: удовлетворить по возможности справедливые требования воинов. Само решение для вящей его убедительности облекли в форму письма от имени Тиберия. В нем удовлетворялись следующие требования:
— отслужившие по двадцать лет подлежат увольнению,
— отслужившие по шестнадцать лет переводятся в разряд вексиллариев с освобождением их от обязанностей, исключая боевые действия во время войны,
— денежные выплаты, завещанные Августом, должны быть выплачены в двойном размере.
Сделанные уступки неожиданно успокоили солдат. Немедленно исчезло требование к Германику возглавить мятеж и добыть силой верховную власть. Лучше мирным путем получить желаемое, нежели добиваться своего через гражданскую войну с неясным исходом. Как это часто бывает, синица в руках предпочтительнее журавля в небе.
В то же время мятежники, дабы военачальник и его окружение не вздумали отделаться лишь словесными обещаниями, вполне справедливо со своей точки зрения потребовали немедленного претворения в жизнь всего того, что значилось в оглашенном «письме Тиберия». Для этого Германику пришлось пожертвовать теми деньгами, которые были в его распоряжении. Увольнение отслуживших и перевод в вексилларии осуществить-то было несложно, но вот выплаты сначала попытались задержать до возвращения легионов в зимние лагеря. Но не тут-то было. Воины I и XX легионов заявили, что не выступят в поход, не получив заслуженных выплат. Германик вынужден был, что называется, раскошелиться. В итоге торжествующие легионы на марше везли среди легионных знамен и значков денежные ящики своего полководца, ставшие теперь их законным вознаграждением. Конечно, с точки зрения римских воинских традиций, это был натуральный грабеж, а сам оригинальный походный подарок для военного командования был «постыдным на вид»{273} Но главного достигли — мятеж прекратился, относительный порядок в войске был восстановлен. Рубежи империи остались защищенными.
В отличие от нижнерейнских легионов, стоявшие на Верхнем Рейне присягнули Тиберию в целом спокойно. II, XIII и XVI легионы провели присягу должным образом, но в XVI легионе обнаружились колебания. И хотя воины четырнадцатого никаких требований не выдвигали, наученный горьким опытом Германик распорядился немедленно уволить всех, кто переслужил свой срок и выдать легионерам соответствующее денежное вознаграждение.
