Николай Коншин - Граф Обоянский, или Смоленск в 1812 году
III
Ближайшая станция от Козин местечко Ляды, довольно большое селение, наполнено жидами, как и все вообще местечки в тамошнем краю. На другой день после описанного ночлега в корчме, около седьмого часа утра, сделалось какое-то особенное движение между обывателями местечка Ляд; на площади, чрез которую идет большая Смоленская дорога, чернелись мантии, сюртуки и шляпы евреев; судя по тесноте, похоже было на ярмарку, но лавки все стояли запертыми; да и до продажи ли чего-нибудь становилось в то смутное время: каждый начал помышлять только о своем спасении. Близкие в окрестностях наезды французских конных отрядов для фуражировки - а под сим благовидным предлогом и просто для грабежа - заставляли мирных жителей предчувствовать близкую всеобщую опасность. Богатейшие из них уже выехали в Смоленск, оставив дома свои на волю божию, а те, которые не могли выехать, старались укрыть пожитки свои от испытанной в околотках жадности неприятелей, не уважавших собственности гражданской. Уже за неделю пред сим срезывали в полях дерн, рыли ямы и в них засыпали землей свои драгоценности домашнего скарба.
Таинственная суетливость евреев и разговоры их вполголоса один с другим служили явным доказательством, что они узнали, или ожидают с часу на час узнать, нечто необыкновенное; а осторожность, наблюдаемая с туземцами, была приметою, что они опасаются их.
- Ничего, мой добрый пан Лисецкий, - говорил косматый корчмарь Лейба Курчевич любопытствующему соседу, - ей-богу, ничего! Поверьте совести ничего! Вам ли бы не сказал я?.. Теперь такая година, что и по ночам не спится: радехоньки, как дождемся солнца - все не так страшно, как в потемках! Евреи собираются на молитву пану богу. Надо молиться, мой добрый пан Лисецкий, и вы молитесь... Эй, Гиршка, погоди! - вскричал он проходившему стороною еврею, стараясь отделаться от пана Лисецкого. - Мне есть до тебя дело: моя горелка на исходе... Добрый день коханому пану. - И проворный жидок потряс на голове шляпу в знак почтения перед соседом и пустился за Гиршкой, с которым и втерся в толпу.
Наружная сторона толпы была в некотором движении: шептали, кашляли, чихали, переходили с места на место и т.п.; но тишина водворялась по мере углубления в средину, неподвижно и безмолвно стояли там почетнейшие из хозяев, и в кругу их занимали первое место раввин Абрам Цимиг и ключ-войт Мошка Гончар. Напрасно желали бы прочитать на лицах их радость, или смущение, или замысел: все черты их были спокойны, глаза без выражения. Долго продолжалось это немое совещание, по-видимому в ожидании общей сходки, и наконец по знаку, поданному раввином, толпа повалила к синагоге.
Синагога, или попросту жидовская школа, в местечке Лядах была на самом Смоленском въезде; она помещалась в довольно большом деревянном здании, построенном в 1804 году усердием покойного раввина Исаия Вольфенбродта, который пожертвовал для сего сам более 500 злотых, а остальное собрал с доброхотных дателей.
Строение имело вид правильного четырехугольника; на каждой стороне было по одному окну, а с улицы дверь, от которой ключ хранился у самого раввина. Сюда взошло многолюдное общество, и дверь заперлась.
Когда места тихо и благочинно заняты были по старшинству лет, сановитый Абрам Цимиг обратился к своей собратии с следующею речью:
- Прежде, нежели грешные молитвы наши принесены будут господу богу, должны мы удостовериться: все ли мы дети одного отца нашего Авраама и жители благополучного местечка Ляд... Нет ли здесь чужого?
Слова сии поселили ужас в синагоге; каждый вскочил с своего места; все закричали: "Смотреть!" У многих сорвалось с языка: "Гвалт!" Каждый поворачивал к себе, чуть не за пейсики, лицо соседа; все суетились, пока наконец тщательный осмотр успокоил встревоженные сердца их.
- Братья и дети, - воскликнул тогда раввин, - важность предмета требует осторожности, а потому я хотел, чтоб прежде каждый уверен был, что здесь все свои. Слушайте: кагал города Орши предлагает нам всеми силами поддерживать слухи, что русская армия уже вся в Смоленске; нам известно, что хотя под Красным и стоит лагерь как будто высланных из Смоленска войск, вроде передового поста от армии, но что это одна хитрость, а действительно никого более в Смоленске нет; однако же эта хитрость удалась совершенно: неприятель уверен, что армия русская стоит недалеко за этим лагерем. Братья и дети! Неисчислимые пользы наши требуют утвердить его в этой мысли. Тогда он не осмелится напасть на Смоленск с теперешними силами. По прибытии же туда русских они, верно, пойдут в Оршу выгонять французов, а потому и нога их не будет в Лядах; клянитесь же перед богом, что вы будете исполнять по вышесказанному!
Ломаные, дикие звуки еврейской речи Абрама Цимига, быв заглушены неистовыми воплями заповедной клятвы, вскоре снова зазвучали и понеслись разноголосицей под закоптелым потолком синагоги.
- Евреи оршанские, - продолжал раввин, - сообщают при этом нам радость, что делается между всеми рассеянными по земле иудеями складка для пособия единоверцам, которые по власти божией должны понести потери имуществ во время войны. В заключение скажу, братья и дети мои, берегитесь: много чужих лиц появилось в местечке; кто знает их намерение? Не проговоритесь о недоброжелательстве к французам: страшно подумать! Больше сказать теперь нечего. Бог да благословит вас.
Речь кончена. Синагога опустела. Посланный тайно от оршанского кагала, с объясненными в речи Абрама Цимига поручениями, известный читателям портной Берка Мардухович встретил жидов при самом выходе на улицу. Он объявил о вступившем сейчас в местечко отряде неприятельском, сопровождающем к русскому лагерю монаха и купца, и что с ними идет до Смоленска по особому поручению Ицка Шмуйлович Варцаб.
Действительно, приближаясь к площади, евреи увидели из-за толпы высыпавших по дороге ребятишек развевавшиеся на дротиках значки; отряд прошел стороною и, не останавливаясь, потянулся далее.
На пятой версте по Смоленской дороге оканчивался лес, окружавший местечко Ляды; и вправо открывалась из-за него порядочная деревенька. Здесь, на самой опушке, пробегал чистый ручеек, и офицер счел место сие удобным для отдыха команде. Отряд остановился. В деревню послали купить фуражу и чего-нибудь на обед людям. Слуга путешественников, разостлав под тенью дерева ковер для господ, отправился в деревню же.
Скоро возвратившиеся с покупками принесли из деревни весть, что русские передовые посты находятся в шестнадцати верстах. Вследствие сего офицер предложил спутникам отпустить его.
- Если это справедливо, - сказал он, - то вам опасаться нечего, между тем как мне надлежит быть осторожным.
- Вам нечего остерегаться, любезный господин офицер, - отвечал монах, русские не поступят с вами неприятельски - вы поручены мне на слово. Впрочем, - продолжал он, - я, с моей стороны, признаю излишним затруднять вас долее: мы уже так близко от своих, что, кажется, не должны встретить неприятеля. Благодарим вас за понесенное беспокойство. Если когда-нибудь вы сочтете, что русские друзья могут быть вам полезны, то адресуйтесь к нам, и не обманетесь; мы вам оставляем наши адресы.
- Благородный защитник наш, - сказал старец, сопутствующий монаху, - я предложил бы вам теперь же мои услуги... Может быть, после продолжительного похода вы нуждаетесь... скажите мне об этом со всею искренностию.
Великодушный спор, последовавший сему предложению, окончился тем, что монах, распоряжавший кошельком своего товарища, как собственным, получил позволение офицера раздать команде по два червонца на человека.
Монах написал потом записку к князю Понятовскому и отдал ее вместе с адресами офицеру, который, казалось, с удивлением и даже некоторым замешательством узнал имена своих русских спутников.
После веселого обеда молодой воин распростился с новыми друзьями и пустился в обратный путь. Он был равно мил и внимателен, но заметно было, что по прочтении адресов оказывал большее уважение обоим друзьям.
Потеряв из виду стражу, путешественники отправились в деревню, о которой было упомянуто, и, подкрепясь сном, пустились в путь. Около полуночи достигли они до передового русского поста, откуда и отряжен был казак проводить их в лагерь.
IV
На потухавшем ночном небе ярко пылала знаменитая комета 1812 года, окруженная бесчисленным семейством звезд; почти прямо над головой расстилался по направлению к востоку лучистый хвост ее; предвестница великих событий, она оправдала народную веру к небесным знамениям; она была каким-то тайным, священным залогом в участии неба к делу богобоязненной России.
Бледная луна, прорезав густой лес, чернеющийся на горизонте, поднималась величественно над спящею землею. Туманная роса густо клубилась между кустарниками и затопляла пространную равнину, опоясанную большою дорогою к Смоленску. Окинув двойной казачьей цепью опушку леса и пересекая большую дорогу, русский лагерь занимал одним огромным четырехугольником необозримое пространство равнины. Ночная темнота и ветвистая зелень кустарников охраняла таинство его существования, только чутко раздававшееся в сыром дымном воздухе ржание бесчисленных лошадей и протяжный свист часовых изменяли спокойствию места.
