Владимир Толмасов - Сполохи (Часть 3)
- Верьте мне, миряне, слово сдержу! - выкрикнул он.
- А чтоб слово было крепко, давай ударим, - предложил Лунка и протянул ладонь. Ударили по рукам царь и архангельский мужик, сжали друг другу ладони, поглядели в глаза.
"Попадись ты мне, шпынь, - думал царь, глядя в веселое Лункино лицо, не до смеху станет".
"Ох, государь, - думал Лунка, - чую, нет тебе веры ни сегодня, ни завтра. Рука потная, скользкая, точно гадюку держишь".
Толпа одобрительно загудела: всем было видно, как на крыльце мужик с царем об руку бился. Царя подсадили в седло, и он, сопровождаемый стрельцами, шагом двинулся на свой, государев двор. Народ бросился следом.
- Государь, милости просим, не дай загинуть!
- Детишек спаси от смерти голодной!..
Захлопнулись ворота, тяжелые, железные, с облупившейся краской. Мрачные грозовые тучи надвигались со стороны Москвы. С высоты Коломенского холма многие увидели, как вспыхнула синим огнем шапка Ивана Великого и погасла. Пророкотал далекий гром...
С уходом царя в толпе начался разлад.
Вездесущий Егорка торопливо выкладывал приятелям новости:
- Ногаев, Жедринский и Жидкий, а с ними еще многие люди порешили уходить на Москву. Прошел слух, будто кто-то видел, как ускакал из усадьбы стольник Собакин. Не иначе как за подмогой.
Лунка, выслушав, сплюнул:
- Нам уходить рано. Дождемся, как царь поедет. Следом пойдем.
Провка Силантьев снял железную шапку, почесал в затылке:
- Не мешало бы от греха...
- Вечно ты сумлеваешься, - накинулся на него Фомка, - царь с Лункой об руку бился. Это знаешь... Царево слово.
Лунка угрюмо глядел на запертые ворота, думал о своем.
Поигрывая чеканом5, к ним подошел знакомый рейтар из полка Тарбеева галичанин Федор Поливкин, красивый чернявый парень с белозубой улыбкой.
- Что носы повесили, датошные?
- А ты чему радуешься?
- Чую, быть потехе. - Поливкин взмахнул чеканом.
- Никак драться собрался... Вечно они так, рейтары-то, им бы лишь рожу бить, неважно за что, за царя, за бабу ли...
- А вам только водку жрать, кисла шерсть.
Взвизгнули ворота, отворились. Показались несколько всадников. Впереди опять боярин Стрешнев, но уже в кольчуге, при сабле. Сзади тряслись в седлал урядники полка Аггея Шепелева.
- Глянь, братцы, снова Стрешнев пожаловал!
- И Песковский Кондратий... У-у, рожа поганая!
- Их-то нам и надобно!
Чалый конь с золотистым хвостом и гривой приседал под боярином, косил на людей глазом, испуганно всхрапывал. Стрешнев приподнялся в стременах, надсаживаясь, заорал:
- Эй, гилевщики, государь велел вам разойтись! Ступайте по домам!
- Во-она, государь велел...
- Хватай его, гадину!
- Он тоже в письме помянут, смерть ему!
- Это не тот, другой...6
- А нам все одно, коли боярин. Берите Стрешнева!
Конь Стрешнева взвился на дыбы, сверкнули подковы. Толпа отхлынула. Стрешнев, бледнея, припал к лошадиной шее, с силой вытянул по крупу нагайкой. Выдирая комья земли с травой, конь круто развернулся и исчез в воротах. Урядники тоже пытались скрыться за спасительным железом ворот, но лошади слушались худо. Люди окружили их, стали теснить к реке.
- В воду их, аспидов!
- Топи-и-и!
Брызги, ржание, дикие вопли, матерщина... Песковский, захлебываясь, выпутал ногу из стремени, вскочил. Вода ему была по пояс. Не успел разглядеть налетевшего на него человека, как получил сокрушительный удар по лбу... Повезло Кондратию с черепом - хоть и маленький лоб, да кость бычья. Упал, снова поднялся и, превозмогая тяжесть намокшей одежды, часто окуная рассеченное лицо в воду, поплыл на другую сторону реки.
3
- Ушел гад, - произнес Егорка, глядя, как рыжая голова Песковского красным поплавком уплывает все дальше к другому берегу.
- Ништо, попадется еще. Жалко, мало я ему треснул. - Лунка уселся на траву, стащил сапоги и вылил из них воду. - Что же теперь делать будем? Царь-государь в тереме заперся, бояре-изменники бог весть где обретаются...
Приятели молчали. Провка Силантьев хмурил брови, грыз былиночку. Запал у него пропал, и больше всего хотелось ему сейчас пожрать. Фомка задумчиво плевал в воду, а Егорка мучился в мокрых сапогах - снимать боялся: увидят царскую пуговицу, привяжутся, откуда да зачем.
Народ на берегу волновался, но уже по одному и группками люди стали уходить от дворца.
Фомка кончил плевать, потянулся и, словно собираясь улететь, взмахнул длинными руками.
- Эх, товарыщи, докричались мы дальше некуда. Смекаю, и в самом деле по домам надо. Ничего путного не добились, поозоровали только...
- Как же так, - встрепенулся Егорка, - почто уходить? Нет, братцы, не тоже этак-то. Пущай хотя бы жалованье серебром дадут.
Лунка насмешливо глянул на него.
- Это кто же такой жалованье тебе даст, уж не царь ли?
Рябоватое Егоркино лицо порозовело.
- Эх ты, красна девица! - Лунка вскочил, притопнул каблуками. - Так он и вывалил тебе свою казну. Вот это видел? - показал Егорке кукиш. - Того и гляди стрельцов сюда пригонят, а уж они-то с нашим братом солдатом шутковать не станут.
- Стрельцы? - недоверчиво спросил Фомка. - Так ведь и они - мужики.
- Мужики, да не нам ровня. Какие такие у тебя есть животы7? Порты, да рубаха, да крест нательный. А у стрельца - хозяйство. За него он любому голову отвернет. Тронет боярин стрельца, он и на боярина с бердышем полезет. Одарит его боярин рублем, он за этот рубль кого хошь удавит.
- За рубль-то, пожалуй, и я подерусь, - сказал Фомка.
- Рубль рублю рознь. Мне он нужен, чтобы с голоду не подохнуть.
- У нас на Севере стрельцы худо живут, - проговорил Провка, перебиваются.
Напомнил Провка про родную сторонку, и замолчали солдаты, думая каждый о своем горе, оставленном далеко за сотни верст от Коломенского...
Егорка вдруг стукнул себя по лбу.
- Задумка есть. Надо стрельцов, что в Москве остались, подговорить сообща стоять. Обсказать им, так, мол, и так, мы супротив вас, стрельцы московские, ничего худого не держим, только помогите с боярами управиться или уж совсем ни во что не встревайте...
- То верно, - медленно проговорил Провка, - им бояре тож опостылели. Потолковать стоит со стрельцами.
- А иноземцев забыли, - сказал Фомка, - Патрик Гордон8 недавно тут вертелся, ускакал, видать, за своими немцами.
- Соединимся со стрельцами - с иноземцами управимся, - убежденно произнес Егорка.
Лунка, слушая их, крутил головой, наконец плюнул с досады.
- Эк вас разобрало! Ничего у вас не выйдет. Ну, да как хотите.
И пошли Егорка Поздняков с Провкой Силантьевым к Москве, не оглядываясь. А стоило бы оглянуться, еще раз посмотреть на своих однополчан, ибо со многими из них не суждено было им встретиться на этом свете.
Чтобы сократить путь, двинулись они буераками да оврагами и не видели, как пропылила к Коломенскому телега с захваченным восставшими сыном Василия Шорина, как бросились за ней следом возвращающиеся в Москву люди, как снова подступил народ к дворцовым стенам, вновь требуя выдачи ненавистных бояр. Не видели этого Егорка с Провкой. А очень скоро, когда продрались они сквозь кустарник, в грудь им уперлись острия стрелецких бердышей.
Егорка отшатнулся, но его ухватили за руки. На Провке тоже висели двое в белых полтевских кафтанах.
- Что вы, робята! - взмолился Провка. - За татей пас посчитали? Заплутали мы, отпустите Христа ради.
Стрельцов было десятеро, и не могли знать Егорка с Провкой, что нарвались они на головной дозор, который шел впереди спешащего на помощь царю большого стрелецкого отряда из Москвы.
- Да это солдаты, - сказал один из стрельцов, сухой плечистый старик с длинной редкой бородой, - я знаю, они в Кожевниках стоят. Пущай себе идут.
- Ишь ты, солдаты, - скороговоркой заговорил другой, низкорослый, губастый, - отколь видно, на лбу, что ль, написано? Может, они гилевщики, что государя убить хотели на Коломенском! Ишь ты, отпустить... Пустим, а что тогда?
Пока стрельцы препирались, на бугор взбежал темнолицый десятник, осмотрелся, махнул рукой. Скоро послышался звяк железа, топот сотен каблуков, и один за другим стали появляться стрелецкие отряды (в белых кафтанах - приказа Ивана Полтева, в клюквенных- Артамона Матвеева, в голубых - Аврама Лопухина) в полном вооружении - словно на войну.
"Вот и договорись тут", - подумал Егорка и, переглянувшись с Провкой, тихонько вздохнул.
Старик стрелец побрел к десятнику, стал что-то объяснять, показывая сухим пальцем на солдат. Десятник ругался, тряс кулаком...
Вернувшись, стрелец всадил в землю бердыш, стараясь не глядеть в глаза солдатам, вытащил из-за пазухи кусок веревки.
- Ничего не поделаешь, солдатушки. Велено вести вас связанных в Москву... Эх, пропади все пропадом!..
Егорку с Провкой посадили под замок в глухом подклете какой-то избы неподалеку от Разбойного приказа. Подклет не отапливался ни зимой, ни летом, было в нем сыро и холодно даже в жаркие дни, стены были покрыты вонючей плесенью, и приятели поняли, что изба не жилая, - какой добрый хозяин станет гноить дом за здорово живешь. Единственное волоковое окошко, похожее на дыру, пропускало скудный свет. А когда глаза привыкли к темноте, увидели солдаты вбитые в стены толстые ерши и на них в кольцах ржавые цепи...
