Вадим Астанин - Упрямство Песценния Нигера
Император Публий Гельвий Пертинакс был убит 28 марта 193 года н.э. Правление его длилось восемьдесят семь дней.
После убийства Пертинакса в Городе начались волнения. Одни ждали наступления тирании, другие искали убийц императора. Преторианцы заперлись в лагере. Когда обстановка более-менее разрядилась, и преторианцы увидели, что мстить им никто не собирается, они: "выведя самых громкоголосых из своей среды, объявляли о продаже императорской власти, обещая вручить власть тому, кто даст больше денег, и с помощью оружия беспрепятственно провести его в императорский дворец".
На призыв преторианцев откликнулись двое: Тит Флавий Сульпициан и Марк Дидий Сальвий Юлиан Север. Причём Дидий Юлиан опоздал к началу торгов: "Юлиан, узнав о созыве сената, пришёл вместе со своим зятем в сенат, он нашёл двери запертыми и встретил там двух трибунов, Публиция Флориана и Векция Апра, которые стали убеждать его занять свободное место. Когда он стал говорить им о том, что уже провозглашён другой император, они задержали его и повели в преторианский лагерь. Когда они прибыли в лагерь, там префект Рима и тесть Пертинакса Сульпициан произносил речь на сходке и требовал для себя императорской власти. Юлиан, стоя на стене, давал непомерные обещания, но его никто не хотел впускать. Сначала Юлиан уговаривал преторианцев не делать императором того, кто отомстит за Пертинакса, а затем написал на таблицах, что он восстановит память о Коммоде. Тогда он был впущен в лагерь и провозглашён императором; преторианцы просили только не причинять никакого зла Сульпициану за то, что он хотел стать императором".
Геродиан об этих постыдных торгах пишет так: "Некоему же Юлиану, уже бывшему консулом, слывшему обладателем огромных денежных средств, было сообщено об объявлении воинов, когда он под вечер пировал, пьянствуя и опохмеляясь, – его невоздержанная жизнь вызывала нарекания. И вот жена, дочь и толпа сотрапезников уговаривают его соскочить с ложа, поспешить к стене и узнать о том, что делается; по дороге они все время советуют ему схватить лежащую под ногами власть и, если бы кто-нибудь оспаривал её, превзойти всех щедростью, так как он владеет несметными деньгами. Подойдя к стене, он начал кричать, обещая дать всё, сколько они желают, и говорил, что у него имеется очень много денег и сокровищницы, наполненные золотом и серебром. В то же самое время и Сульпициан, также из бывших консулов, ставший префектом Рима (он был отцом жены Пертинакса) явился, стремясь купить власть. Его, однако, воины не допустили к себе из страха перед его родственными отношениями с Пертинаксом – как бы не оказалось какого-либо обмана с целью покарать за его убийство. Спустив лестницу, они подняли на стену Юлиана: отворить ворота они не хотели ранее, чем узнают о количестве денег, которое будет им дано. Поднявшись, он пообещал им восстановить память о Коммоде, почести и изображения, которые уничтожил сенат, а также дать им свободу делать всё, которую они при нём имели, а каждому воину столько серебра, сколько они не надеялись ни потребовать, ни получить, с деньгами не будет задержки – он сейчас же затребует их из дома. Убеждённые этим и окрыленные такими надеждами, воины провозглашают Юлиана императором и требуют, чтобы он вдобавок к своему собственному и унаследованному имени стал называться Коммодом".
Дион Кассий описывает покупку власти Дидием Юлианом следующим образом: "Когда распространилась весть о несчастии, постигшем Пертинакса, одни побежали к себе домой, а другие – в военные казармы, заботясь о своей собственной безопасности. А Сульпициан, который как раз в это время был отправлен Пертинаксом в военный лагерь, чтобы навести там порядок, и ещё оставался там, стал прилагать усилия к тому, чтобы его самого провозгласили императором. Между тем Дидий Юлиан, ненасытный стяжатель и бесстыдный расточитель, который всегда имел склонность к заговорам и переворотам и был за это сослан Коммодом в свой родной город Медиолан, – этот самый Дидий, услышав о смерти Пертинакса, поспешил в лагерь и, вставши у ворот, стал призывать воинов передать ему власть над римлянами. За этим последовала постыдная и недостойная Рима сцена: словно на рынке, как на какой-то распродаже, и сам Город, и вся его держава стали продаваться с торгов. Продавцами выступали люди, убившие своего императора, а покупателями – Сульпициан и Юлиан, надбавлявшие цену в состязании друг с другом, один – изнутри, а другой – снаружи. Понемногу увеличивая ставки, они дошли до суммы в пять тысяч денариев каждому воину, причём Юлиану сообщали: "Сульпициан дает столько-то, а ты сколько надбавишь?", а Сульпициану говорили: "Юлиан обещает столько-то, а ты сколько дашь сверх этого?" И Сульпициан победил бы, поскольку уже находился внутри лагеря, носил звание префекта Города и первым назвал сумму в пять тысяч, если бы Юлиан не перестал набавлять цену мало-помалу и не предложил бы сразу на целых тысячу двести пятьдесят денариев больше, чем соперник, прокричав об этом громким голосом и показав цифру на пальцах. Воины, зачарованные величиной надбавки и вдобавок опасавшиеся, что Сульпициан будет мстить за Пертинакса, что внушал им Юлиан, впустили последнего в лагерь и провозгласили императором".
Геродиан: "Тогда впервые начали портиться нравы воинов, и они начали ненасытно и постыдно стремиться к деньгам и пренебрегать подобающим уважением к правителям. То обстоятельство, что никто не выступил против дерзко осуществлённого столь жестокого убийства государя и не воспрепятствовал столь непристойному объявлению и продаже власти за деньги, было начальным толчком и причиной их непристойного и непокорного настроения и на будущее время, так как их корыстолюбие и презрение к правителям возросло и привело к пролитию крови".
Получив таким образом верховную власть, Дидий Юлиан, по представлению воинов назначил префектами претория Флавия Гениала и Туллия Криспина. Элий Спартиан пишет, что Юлиан: "действительно пообещав преторианцам по двадцати пяти тысяч каждому, дал им по тридцать тысяч". Геродиан же, напротив, сообщает, что: "он солгал воинам и обманул их, так как не мог выполнить то, что обещал; ведь и собственных денег было у него не так много, как он хвастался, не было их и в государственных сокровищницах – всё уже ранее было опустошено из-за разнузданности Коммода и его нерасчётливых и беспорядочных расходов".
Так или иначе, но вечером того же дня Юлиан, в сопровождении отряда воинов прибывает в сенат, где господа сенаторы своим постановлением удостоили его трибунских полномочий, проконсульских прав и включили в список патрицианских фамилий.
Геродиан: "Подняв военные значки и вновь прикрепив на них изображения последнего (Коммода), они стали готовиться сопровождать Юлиана. Юлиан, принеся в лагере установленные императорские жертвы, вышел в сопровождении воинов, охраняемый большим их числом, чем это принято; ведь купив власть путём насилия и вопреки воле народа, с позорной и непристойной дурной славой, он, естественно, боялся, что народ будет ему противиться. Итак, воины во всеоружии и сомкнутым строем в виде фаланги, чтобы в случае надобности сразиться, имея в середине своего государя, потрясая над головой щитами и копьями из опасения, как бы на их шествие не бросали с домов камни, отвели его во дворец..."
Дион Кассий: "Итак, ближе к вечеру Юлиан спешно направился на форум и в сенат, ведя с собой великое множество преторианцев с многочисленными военными штандартами, словно на какую-то битву, чтобы и нас, и народ захватить врасплох, напугать и привлечь на свою сторону. А воины прославляли его на все лады, в том числе называя его Коммодом".
Жена и дочь Юлиана, Манлия Скантилла и Дидия Клара объявляются Августами, после чего, вслед за мужем и отцом отбывают в Палатинский дворец. Префектом Рима Юлиан назначает своего зятя Корнелия Репентина вместо соперника по торгам Тита Флавия Сульпициана. Клодий Альбин поддержал Дидия Юлиана из тех соображений, что мать новоизбранного императора Рима происходила родом из родного города Альбина (Гадрумета).
Само избрание вызвало страх у сенаторов и ненависть у народа. Сенаторы опасались за свою жизнь. Дион Кассий пишет: "Когда весть о случившемся дошла до каждого из нас и мы осознали, что произошло, нас охватил страх перед Юлианом и воинами, и более всего напуганы были те, кто совершил что-либо во благо Пертинаксу или во вред Юлиану. Я был одним из таких людей, ибо удостоился от Пертинакса различных почестей, в том числе назначения на должность претора, и к тому же, выступая на судебных заседаниях в защиту некоторых граждан, я не единожды доказывал противоправность многих деяний Юлиана. Всё же мы появились на публике, причем сделали это отчасти вследствие нашего незавидного положения (мы сочли небезопасным оставаться дома, ибо такое поведение уже само по себе могло навлечь на нас подозрения). Совершив омовение и пообедав, мы, пробившись через толпу воинов, вошли в курию и услышали Юлиана, выступавшего с речью, которая была вполне в его духе. "Я вижу, – сказал он в частности, – что вы нуждаетесь в правителе, и лично я, как никто другой, достоин править вами. Я мог бы назвать все присущие мне достоинства, если вы ещё не знаете о них и не знакомы со мной на деле. Поэтому я даже и не просил о том, чтобы меня сопровождало большое число воинов, но явился к вам совсем один, дабы вы могли утвердить то, что они вручили мне". "Я пришел один" – так говорил он, в то время как курия была полностью окружена тяжеловооруженными воинами, многие из которых были и в самом зале заседаний; и при этом он ещё и напоминал нам о том, что за человек он был; вот почему мы одновременно и ненавидели его, и боялись".
