А Домнин - Поход на Югру
Переснарядились по-зимнему. И снова студный ветер сушит щеки, а рубаха мокра от пота.
Падает медленный снег на черные огнища на местах ночевок, падает на широкий лыжный след, уходящий вверх по Вычегде. Кружится над истоптанным болотом, где волки рвут брошенную ушкуйниками голову сохатого и хватают залитый кровью снег; над землянкой охотника-пармека, где причитают женщины, потому что чужие люди на лыжах унесли с собой весь запас рыбы и мяса.
Парма... Тайга... Есть ли ей конец на земле? Тишина и снег, расписанный следами зверюшек и птиц. Чудится, что где-то в ее глубине, за дремлющими елями откроется вдруг хрустальное царство мороза и лешего.
В верховьях Вычегды, близ волоков к Печоре и Каме, стоит почерневший домишко с изгородью. Видимо, это и есть Помоздинский погост. Яков еле сдержал себя, чтобы не побежать к нему во весь дух.
Избенка была пуста, с заиндевелыми внутри стенами и запахом гнили. Столешницу выгрызли крысы, в углах бахрома тенет и копоти.
А вокруг - ни следочка.
Ушли от избы подальше, стали рубить шалаши и нодьи. Нарочно весело и шумно, чтоб забыть запустенье и холод покинутого жилья.
Хлещет тишину топорный перестук. Мягко падают, прошуршав, снежные шапки с еловых лап и долго не оседает колючая белая пыль. Мелко вздрагивают ветки. И вдруг тяжелое дерево, словно выпрямившись от боли, замрет и рухнет со свистом, ломая мерзлые сучья.
Яков думает о Помозде и его сыновьях. Вернулся к избенке, постоял, сняв шапку, и поклонился ей, перекрестившись. Земля - мачеха. Куда ни беги - везде мачеха.
Вернулся к ушкуйникам притихший, будто враз осунулся и потемнел лицом. Омеля спросил:
- Ведь мы того охотника косоглазого, что повстречали, ограбили. Все, как есть, унесли. Сгинут теперь его ребятишки. И он.
Омеля знал, что такое голод. Яков зло ответил:
- Ну, сгинут, тебе что за дело? Мы с тобой путь прокладываем господину Великому Новгороду. Понял?
Савка врубился топором в толстую пихту. Рубил с остервенением, ухая при ударах. За ворот набился снег и таял, стекая струйками по спине.
Кто-то подошел сзади. Савка оглянулся - Яков. Тихо, будто в шутку, сказал:
- Тяжелая у тебя рука, Савка. Не доведись под нее попасть ненароком.
У Савки прошел по спине озноб. Стиснул зубы и отвернулся. Неужели чувствует Яков недоброе?
Ночь шла белесая и теплая. Дым от костров стелился низко, как полоса тумана, и щипал глаза.
- Правду говорят, что в Югре люди рогаты и с песьими головами? И будто через дыру в скале торги ведут? - спросил Омеля.
- Дурной ты, - выругался Яков. - Лучше спи, авось морозец совсем спадет.
- Почто?
- Храпу твоего не выносит: тает, как пар.
У костра прыснули. Яков не смеялся. Омеля потер лоб, не зная, обижаться или нет. Сказал:
- Напоперек спать не буду.
Ратники повалились со смеху.
Омеля постоял, плюнул и отошел.
Ночью Савка подполз к нему. Омеля лежал на пихтовой хвое, забросив руки за голову.
Белесая тьма колыхалась меж елей, выползала из-под хвои. Лес стал гуще и плотней придвинулся к костру. В вершине березки запутались звездочки и беспомощно подмигивали. Из темноты доносились шорохи. Казалось, кто-то осторожно бродит вокруг.
"Фу-бу! Фу-бу!" - по-страшному ухнуло в тайге.
Омеля вздрогнул, прислушался.
- Леший.
- Он, - шепнул Савка. - Заведет нас Яков в самые его лапы.
- Не должен, - недоверчиво протянул Омеля. Помолчал и добавил:
- Ну и жутко. Будто мы воры - в чужом терему хоронимся.
"Фу-бу! Фу-бу!" - снова повторилось в тайге.
- Шубу просит. Спросить у Якова да бросить ему шубу, лешему-то.
- Придумаешь, - вздохнул Савка. - И так косится на тебя Яков. Говорит: лопаешь за четверых, а в работе не тароват. Посмешки-то не зазря устраивает.
Савка увидел, как сузились глаза Омели, как заходили желваки на скулах.
- Не тороват, - ворчал Омеля, - да я, да я... - Он сжал кулаки и потряс ими.
"Фу-бу! Фу-бу!" - совсем близко проухал голос.
Омеля поднялся - большой и грозный, постоял и взялся за топор.
- Я им покажу - не тароват. Самого лешего за шиворот приволоку, вдруг выпалил он. - Все увидят! Эй, леший! На тебе шубу!
Тяжелыми шагами двинулся Омеля в белесую тьму.
С рассветом веселилось все войско. Виданное ли дело, с топором на филина идти?
- Он тебя в зад не клюнул? - приставал Яков к Омеле. Тот молчал и зло ворошил палкой в костре.
"Заело", - подумал Савка и ухмыльнулся.
Потеряли ратники счет дням и неделям. Истомились, устали. Распухли помороженные лица. Кончились сухари. Яков подбадривал:
- А у Югры соболей да серебра - хоть плотину крой. Глаза разбегаются.
Вел Яков людей по приметам на берестяном чертеже и старался держаться ближе к вершинам оврагов.
Однажды, чем-то встревоженный, отошел от стоянки. Кто-то лохматый метнулся к нему из-за ствола и облапил сзади. И рухнул, подмяв под себя. Огромный бурый медведь-шатун с рассеченной головой лежал на Якове, а над ним стоял Савка. Помог он Якову выбраться из-под туши.
- Не шмякнул он тебя, атаман?
- Зашиб малость. Не забуду руки твоей, Савка, - пикнуть зверю не дал. Век не забуду.
Сбежались ратники. Савка отошел и принялся свежевать зверя.
Яков тряхнул головой и подмигнул Омеле:
- Хочешь, мы тебя над Югрой князем посадим?
- Ни к чему, - огрызнулся Омеля.
- И правда, ни к чему. Проешь все царство за один прием.
Омеля покраснел, губы его скривились.
- Не тароват, говоришь! Едой попрекаешь? - Он двинулся вдруг на Якова.
Тот улыбался.
Омеля мрачно огляделся вокруг.
- Уйду.
Первый раз увидели воины этого добродушного детину в такой ярости. И с чего? С шутки рассвирепел.
"Самое время не дать ему остыть, - смекнул Савка, - самое время".
На стоянке, будто ненароком, он бросил ему:
- Замыслил что-то атаман. Ласков стал. Неспроста.
Омеля молчал. Савка не знал, с чего начать разговор. Вздохнул, потеребил бороду.
- Я бы на твоем месте не простил обиды, - снова начал он. - Яков думает, что мы без него пропадем. Да не пропадем! Дорога теперь известная.
Омеля обхватил колени и сидел, не двигаясь.
- А что Яков супротив тебя? - пел Савка. - А ничто. А тайга - она все укроет.
Омеля удивленно покосился на Савку, поморгал светлыми ресницами.
- Ты о чем это?
Тайга, говорю, все укроет.
Укроет...
Омеля насупился, потер лоб грязной рукавицей. Спокойно спросил:
- Ты вроде бы про смертоубийство?
Савка похолодел. Он увидел, как поджались у Омели губы. Непонятно устроена у него голова: вычудит такое, чего не ждешь.
- Какое смертоубийство? - заюлил Савка. - Перекрестись, Омеля. Я говорю, тайга - она страшная, все пропасть можем. Придумаешь смертоубийство! - И задом, задом попятился от Омели. Тот провожал его тяжелым, продолжительным взглядом.
"Пошто он мне про обиды толкует? - соображал Омеля. - Со своей корыстью толкует? Тайга - она все укроет... Не добро у него на уме..."
Трое ушкуйников ушли по следу лосиного стада и не вернулись. Ждали их день - и двинулись дальше.
Пал мороз, обжигавший горло и легкие. Воздух шуршал при дыхании.
Под снегом и льдом была топь. На широких сугробах-кочках стояли чахлые промерзшие сосенки. По сосенке на каждой кочке.
Молодой ратник, протаптывающий путь, взмахнул рукам и провалился под снег. Он барахтался в черной жиже, она дымилась белым густым паром и расползалась, съедая снег. Ушкуйники отступали.
Ратнику бросили вывороченную сосенку. Он не мог ухватиться за нее побелевшими пальцами, вцепился зубами. Глаза у него были желтыми и безумными.
Он окунался в топь без крика. Вода подернулась ледником, а под ним колыхались белые пузыри.
Теплые ключи!
Ушкуйники уходили от этого места торопливо, не чувствуя усталости. Пока не пала ночь.
А с нею пришел страх, от которого немели плечи и мутился разум.
На кочках горели маленькие костерки и люди жались друг и другу только бы не уснуть, только бы не уснуть.
Савку знобило. Он сжался в комок, чтобы сохранить тепло. Завел непутевый атаман. Никому не выйти из этой пустыни, нет ей конца. Так пусть сперва сам хлебнет черной водицы. Сейчас людям только шепни, взбудоражь их - разорвут Якова. Но Савка медлил.
Слипались веки.
Виделось ему, будто в сенокосный зной, разомлев от работы и жара, прилег он под копной у дороги. А сынок Тишата поднес к его губам жбан с ледяным квасом. У Тишаты облупленный от загара нос и широкие, как у матери, белые зубы. Он смеется, квас пахнет сухими цветами хмеля. Савка силится улыбнуться и не может. Лень и дремота растекаются по телу.
Как в маленькой ямке сжались маленькие люди, а над ними опрокинулось огромное звездное небо и тишина. Ужас и трепет проникали в сердце от этой огромности мира и беспредельного холодного безмолвия.
Яков запел молитву.
Он был похож на колдуна, на призрак - у сиротливого костерка, с возведенными к небу руками.
