Олег Гончаренко - Изгнанная армия. Полвека военной эмиграции. 1920—1970 гг.
Спустя всего десять лет после октябрьского переворота причину неожиданной лёгкости произошедшего объяснил соотечественникам в изгнании молодой ветеран Гражданской войны Иван Савин. «…Мы всю жизнь свою ныли. Смешно сказать: пережарит ли кухарка жаркое, падут ли 0,003 акции какого-либо банка, случайно купленные и полузабытые, суше, чем обычно, поздоровается Она, — мы неизменно ворчали: “Ну и жизнь! Вот, кто-нибудь перевернул бы её верх дном!” Теперь её перевернули. Кажется, надолго….И только теперь…мы поняли, наконец, что “ну и жизнь!” — была настоящей жизнью… Революцию подготовили и сделали мы. Революцию подготовили и сделали кавалеры ордена Святой Анны третьей степени, мечтавшие о второй, студенты первого курса, завидовавшие третьекурсникам, и наоборот: штабс-капитаны до глубины души, оскорбленные тем, что Петр Петрович уже капитан… учителя математики, презиравшие математику и всем сердцем любившие что-нибудь другое, судебные следователи, страстно мечтавшие быть послезавтра прокурорами…»{21}
К этому можно добавить лишь обобщение профессора Ильина, рисующего социальную составляющую ниспровергателей самодержавного строя: «…Неустроившиеся семинаристы, недоучившиеся студенты, писаря, фельдшера, школьные учителя, фармацевты, приказчики, конторщики, почтальоны, “квалифицированные” рабочие и всевозможный “третий элемент” (пресловутые земские статистики из политических ссыльных). Из них-то и вербовался основной кадр коммунистов — всех этих “кожаных” комиссаров, револьверных комендантов и одержимых “товарищей”».
1.2. ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПРОТИВОСТОЯНИЕ В РОССИЙСКОМ ОБЩЕСТВЕ И ВОЗНИКНОВЕНИЕ ОСНОВНЫХ СОЦИАЛЬНЫХ ГРУПП ПОТЕНЦИАЛЬНЫХ ЭМИГРАНТОВ
В мартовские дни 1917 года часть русских крестьян, вдохновляемых либеральной интеллигенцией на сокрушение устоев, в предчувствии грядущего общероссийского хаоса учинила в разных губерниях такие бунты, «бессмысленные и беспощадные», против законных землевладельцев-помещиков, что по степени жестокости многие из них превзошли все иные, случавшиеся в России доселе. Дух «пугачевщины» снова носился над пылающими усадьбами России 1917 года. Не отставали от крестьянства и «просвещенные» классы. Представители русской интеллигенции, сея в обществе семена недоверия и враждебности к самодержавию, армии и флоту, его естественным защитникам и охранителям, пускались во все тяжкие, где устно, где печатно, натравливая солдат и матросов на офицеров, генералов и адмиралов в армии и на флоте. Впрочем, и иные генералы из числа разночинцев, быстро перестроившись в «друзей народа», спешили делать громкие заявления: «…ведите русскую жизнь к правде и свету под знаменем свободы (от чего свободы? — Примеч. авт.). Но дайте и нам реальную возможность за эту свободу вести войска в бой под нашими старыми боевыми знаменами, с которых — не бойтесь — стерто имя Самодержца, стерто прочно и в сердцах наших. Его больше нет (доклад делался за год до расстрела царской семьи 16 июля 1917 года. — Примеч. авт.), но есть Родина»{22}. Некоторые генералы, принадлежавшие к высшей военной среде, повели себя недостойно.
Русский публицист утверждал: «Одни еще до 2 марта (генерал Лукомский) сочиняли манифесты об отречении, другие (генерал-адъютант Алексеев) подсказывали ответы соратникам об отречении, а третьи (генерал Рузский) прямо употребили насилие… Старшие военачальники (генерал Брусилов) стали срывать с себя царские вензеля и топтать их ногами на глазах и в угоду черни; стали разъезжать (генерал Гутор) по фронту в грузовиках в обнимку с обозниками; стали пожимать руки солдатам-комитетчикам и перестали подавать руку офицерам»{23}.
Часть интеллигенции и профессура не отставала от либеральных военных. Именно ей был преподан разлагающий пример бесцеремонного отношения к национальным духовным святыням, оправдывавшим разрушение известным утверждением героя Достоевского о том, что «теперь все позволено».
«Отмена» самодержавия нашла неожиданную поддержку в среде православных иерархов. Словно бы стремясь превзойти образовавшееся в России Временное правительство по части политических нововведений, 5 марта 1917 года. Синод распорядился, чтобы во всех церквях Петроградской епархии многолетие Царствующему Дому «отныне не провозглашалось». А всего за несколько дней до выпуска первого обращения — 6 марта 1917 года Митрополит одной из главных кафедр страны — Киевской — Владимир (Богоявленский) поспешил направить от своего имени по всем епархиям телеграммы с распоряжением о том, что «моления следует возносить за Богохранимую Державу Российскую и Благоверное Временное правительство Ея».
В церковных богослужебных книгах определениями Синода от 7 и 18 марта 1917 года предписывалось упразднение молитв о царской власти, и таким образом Дом Романовых в сознании молящегося как бы «утрачивал» свои сакральные права. Это свидетельствует лишь о том, что и вторая составляющая симфонического правления в России поразительно скоро утратила монархические черты, перейдя на положение «республиканского» института.
А через год с небольшим в Петрограде прошли первые публичные лекции консультанта наркома юстиции Щпицберга. Из них потрясенная аудитория узнала, что правительством уже готовятся декреты о запрещении церковного причастия, как «колдовского акта»[1]. Лектор озвучил планы об изъятии священных сосудов и готовящемся закрытии церквей, прямо объявляя духовенство «контрреволюционным». У всякого слушавшего Шпицберга не возникало сомнений в неизбежности готовящихся крупных гонений на церковь, ибо докладчика уже ни раз привлекали в качестве «специалиста по церковным вопросам» перед очередным антицерковным мероприятием.
Слушавшие и посещавшие лекции не протестовали: столь невероятным казались им «химерические замыслы» большевиков на второй год их правления. Хотя еще в самом начале большевистской эры общей реакцией населения на произвол властей был поток «писем протеста», манифестации, забастовки на производстве и даже стихийное повстанческое движение в сельских местностях. В дальнейшем социальный протест принял радикальную форму в виде создания армии на добровольческих принципах, призванной восстановить в государстве порядок вещей. Можно с некоторой долей уверенности утверждать, что на всём протяжении Гражданской войны участниками антибольшевистской борьбы двигала скорее «идея высшего подвига», выражавшаяся в изгнании ложных социальных учений из пределов страны и проведения Учредительного собрания для определения дальнейшего исторического пути развития страны.
Великобритания и Франция — союзники бывшей императорской армии и её условных правопреемников — армий Белого лагеря делали все, чтобы не оказывать военную и финансовую помощь в объемах, которые бы позволили им победить своего противника. Возрождение былой экономической мощи России в случае победы военных над международными авантюристами, захватившими валявшуюся под ногами власть, пугало Запад, не желавший помочь будущему конкуренту в лице России, случись ей преодолеть тяготы смутного времени, а тем более восстановить монархический строй правления, ведущий к возрождению её былой мощи. Впрочем, до восстановления монархии и в случае победы над большевиками, было не так близко, ибо борцам с большевизмом не хватало единомыслия в собственных рядах. Вопросы будущего России, формы правления и даже текущие задачи стратегии и тактики неизбежно превращали соратников по борьбе с III Интернационалом в непримиримых оппонентов. Утраченное в партийных спорах и взаимных противодействиях драгоценное время в своё время привело Белую армию на Юге, да и во многих других частях страны к ситуациям, когда никакие, даже самые хорошо обученные, воинские части не могли справиться с непомерной задачей противостояния многократно превосходившему их в численности противнику. Пятимиллионная армия командарма Фрунзе не возникла в одночасье, а явилась плодом планомерной работы столь различных по убеждениям и политическим целям людей, умело сплоченных враждебной национальной России силой, понимавшей, что разногласия в частностях несущественны перед лицом основной цели.
Сказалось и системное финансирование военного проекта большевиков — ведь даже для содержания малочисленного вооруженного отряда, не говоря уже о регулярной армии, требуется хорошо налаженный приток средств. Разрушив государственное финансирование прежней армии, большевики получили щедрое финансирование первых отрядов Красной гвардии из иностранных источников, позволивших создать основу регулярной армии[2] и удерживать власть до той поры, пока с 1918 года их правительством не стали проводиться плановые мобилизации в стремительно растущие региональные армии для борьбы с белыми.
