Жан Флори - Боэмунд Антиохийский. Рыцарь удачи
Роберт Гвискард к тому времени стал влиятельным персонажем на политической арене. Он более не был мелким рыцарем, чье скромное происхождение и боевое крещение в калабрийских горах охотно подчеркивали источники[32]. Уже в ту далекую пору (1050–1053 гг.) он посчитал выгодным взять в жены молодую Альбераду, тетку местного мелкого сеньора Герарда де Буональберго, возможно, норманна по происхождению, который предложил ему при таком условии стать «его рыцарем»[33]. Это была помощь, столь необходимая в тот момент, когда Роберт начинал свою карьеру с рискованного завоевания Калабрии. Через несколько лет, в 1058 году, завоевавший славу Гвискард мог рассчитывать на лучшую партию. Воспользовавшись классическим предлогом кровного родства[34], он аннулировал свой брак и взял в жены Сигельгаиту, дочь Гаймара, князя Салерно, «благородную по крови, прекрасную ликом и мудрую деву». Вильгельм Апулийский справедливо подчеркивает, насколько выгоден был Гвискарду этот брак, «прибавивший ему немало чести», а его потомству — знатных предков со стороны супруги: действительно, в роду Сигельгаиты были лангобардские короли, прежние завоеватели Италии[35].
Альберада (в силу набожности?), казалось, не затаила злобы против первого мужа: в 1118 году она уступила монастырю Святой Троицы в Венозе дар во спасение своей души, а также во спасение душ Рожера Помареда и Ричарда Сенешаля (двух других ее супругов), Роберта Гвискарда, «непобедимого герцога», и Боэмунда, ее сына[36]. В 1122 году другой грамотой, которая сегодня признана подлинной, она подтвердила новое дарение, преподнесенное аббатству Святой Троицы с теми же целями[37].
Перед аннулированием брака, возможно, в 1052 году (во всяком случае, до 1057 года) Альберада произвела на свет сына Гвискарда, названного Марком[38]. Ордерик Виталий рассказал о том, как Марк получил имя «Боэмунд» — имя, которое до него не носил ни один человек, но которое впоследствии многие представители англо-нормандской знати давали своим сыновьям в его честь: «На самом деле окрестили его Марком. Но отец его, услышав на пиру легенду об одном “великане Боэмунде”, дал ребенку это прозвище, шутки ради. Впоследствии же его имя прогремело на весь мир, и многие люди на трех земных континентах прославляли его. Именно так это имя, неизвестное в те времена на Западе, завоевало популярность в Галлии»[39].
Для князей Антиохии это имя стало династическим — как имя Людовик во Французском королевстве или Вильгельм в герцогстве Аквитанском. С конца XI века знаменитое на весь мир прозвище Боэмунд вызывало восхищение у христиан Запада, беспокойство — у греков и страх — у мусульман.
2. По следам Роберта Гвискарда
О молодых годах Боэмунда почти ничего не известно. После второго брака Гвискарда он, вероятно, рос при «дворе» своего отца, где мог общаться с людьми разного происхождения: с норманнами, разумеется, а также с «итальянцами», лангобардами, греками и даже сарацинами. Общество Южной Италии и Сицилии было этнически разношерстным и мультикультурным. Норманны, навязавшие свою власть с жестокостью, о которой упоминают все источники, сумели сохранить и закрепить эту особенность, в частности, на Сицилии, лучшим примером чего чуть позже стал двор Рожера II[40]. В результате такого смешения, слияния и ассимиляции сложилась самобытная культура, характерная для норманнских государств Италии. Это уникальный пример сосуществования в Средние века, вызывавший удивление как путешественников, так и современных историков.
Юный Марк сумел извлечь из сложившегося положения пользу, наблюдая за поведением греков и сарацин, с которыми ему вскоре предстояло сойтись в борьбе — демонстрируя не только отвагу, но широко прибегая к хитрости и мошенничеству. Он знал разговорный язык норманнов, как и латынь, которой пользовался в Антиохии при составлении писем и грамот, подписанных его рукой. Он изучил греческий язык (когда — неизвестно): в октябре 1085 года в Таренте им была подписана грамота, составленная на греческом языке[41]; как мы увидим дальше, он был способен вести на этом языке переговоры с армянином, сдавшим ему Антиохию. Возможно, он немного знал и арабский язык.
Его отношения с мачехой Сигельгаитой, энергичной и воинственной женщиной (известно, что она сражалась бок о бок со своим супругом), очевидно, не всегда были мирными. Она яростно отстаивала интересы своих детей — трех сыновей и семи дочерей, рожденных в браке с Гвискардом. Главным ее желанием было, чтобы ее первенца Рожера Борса[42] признали законным наследником, отодвинув в тень старшего сына Роберта, Боэмунда, который из-за этого затаил против нее злобу.
Ордерик Виталий, монах из аббатства Сент-Эвруль, сообщает по этому поводу о сплетнях (не имеющих исторической основы, но, вероятно, пущенных самим Боэмундом или его соратниками), которые, возможно, ему передали англо-нормандцы, встречавшиеся с Боэмундом в конце его жизни. По словам Ордерика, Сигельгаита ненавидела Боэмунда. Двадцатью годами ранее она пыталась отравить его, когда он воевал вместе с отцом в Албании. Узнав о такой подлости, Роберт Гвискард якобы поклялся на Евангелии и мече убить свою супругу, если его сын умрет. Испугавшись, Сигельгаита опередила Роберта, отравив его самого, в то время как Боэмунд укрылся в безопасном месте в Италии. Ордерик пишет, что перед смертью Гвискард обратился к своим рыцарям с настоящей речью о крестовом походе, побуждая их продолжить дело его жизни: победить греческого императора и освободить Иерусалим от сарацин. Для этого, якобы заявил умиравший, им следует выбрать лучшего на свете предводителя — его сына Боэмунда: этот герой, утверждал Гвискард, в искусстве войны и в доблести не уступает ни греку Ахиллу, ни франку Роланду[43].
Этот рассказ сильно отдает обычной пропагандой Боэмунда. Он напоминает другие тексты, написанные, как мы увидим далее, в той же манере[44]. Скорее всего, это вымысел, но он тем не менее свидетельствует как о злопамятности Боэмунда в отношении своей мачехи, так и о его стремлении снять с отца вину за выбор Рожера Борса в качестве наследника. Более того, Боэмунд в рассказе предстает настоящим преемником миссии, выпавшей на долю его отца, — освобождения Иерусалима; а чтобы выполнить эту миссию, требовалось обуздать басилевса.
Вернемся в 1058 год. Второй брак Гвискарда увеличил его амбиции. Норманн планировал объединить под своей властью все земли Южной Италии, пока еще поделенной на княжества — порой процветавшие, но соперничавшие друг с другом. На западном побережье Гвискарда манили приморские города Гаэта и Амальфи, обогатившиеся в процессе торговли с греческим Востоком, Сирией-Палестиной и фатимидским Египтом[45]; на севере — лангобардские государства Капуя, Беневенто и Салерно; на востоке — сама Сицилия, которую Гвискард намеревался завоевать вместе с юным братом Рожером, на что указывают слова присяги, данной в Мельфи.
В былые времена остров зависел от Византийской империи, но вот уже более двух веков он находился в руках сарацин. Следовательно, его завоевание не являлось ни моральной, ни политической проблемой и могло быть с легкостью освящено папством, которое усматривало в нем выгоду. Что и было сделано во время кампании, продлившейся три десятилетия, начиная с 1060 года, о чем свидетельствует хронист Гвискарда, Жоффруа Малатерра. Оба брата приняли в ней участие как «рыцари Христа», опирающиеся на поддержку Бога и порой получающие помощь от самого святого Георгия, небесного воителя[46]. Они делили между собой каждый из завоеванных городов, учреждая в них своего рода совместные «сеньории», вплоть до взятия Палермо в январе 1072 года. После этой даты, по взаимному соглашению, порой терявшему силу из-за братских, но довольно быстро стихавших распрей, Роберт предоставил Рожеру довести до конца (и только в своих собственных интересах) завоевание острова, «возвращенного в лоно христианской церкви». Сам же Гвискард посвятил себя исключительно делам Южной Италии.
Напротив, в этом регионе не было недостатка в политических осложнениях. Южные районы Италии, в теории находившиеся в подданстве византийского императора, в действительности были владениями лангобардских, греческих или норманнских князей — соперников Гвискарда. Установить свою власть на этих землях (например, над Беневентом) мечтало и папство, одновременно притязавшее на то, чтобы быть сюзереном норманнских князей. Повсюду царил беспорядок, однако после победоносной битвы при Чивитате (1053 г.) норманны стали бесспорными хозяевами Южной Италии. Их главенство признал собор Мельфи, состоявшийся в 1059 году.
