Алексей Шляхторов - Как Золотая Орда озолотила Русь. Не верьте лжи о «татаро-монгольском Иге»!
Это непонимание переросло мало-помалу в ненависть, а потом ещё и в зависть. По отношению к грекам латиняне испытывали смесь зависти и презрения, идущего от более или менее подавляемого чувства неполноценности. Латиняне упрекали греков в том, что они манерны, трусливы, непостоянны. Но прежде всего они обвиняли их в богатстве. Это была рефлекторная реакция воинственного и бедного варвара на богатого цивилизованного человека [87]. В 968 г. ломбардец Лиутпранд, епископ Кремонский, посланный германским императором Оттоном I в Константинополь, вернулся оттуда с ненавистью в сердце, порожденной тем, что ему выказали мало знаков внимания. Мало того, какой-то Никифор (императоришко греческий) бросил ему в лицо: «Вы не римляне, а варвары» [88]. И – понеслось. Грубые банальные обзывательства переросли в религиозное обвинение, предшествующее схизме: «Все ереси родились и преуспели у вас, а мы, люди Запада, положили им конец и умертвили их». Как по Гоголю. Только не смешно. И последнее унижение: при отъезде византийские таможенники отняли у Лиутпранда пять пурпурных плащей [89], вывоз которых был запрещен, – система, непостижимая для варвара, который жил в условиях рудиментарной экономической организации.
Тем более обидно и досадно, когда новгород-киевский варвар Олег и его мужланы-русы имеют здесь всё, что захотят. Только древние русы пользовались после 907 г. огромной привилегией беспошлинно торговать в Константинополе, «не платяче мыта ни в чем же». В договоре же 944 г., подписанном после неудачного похода князя Игоря на Царьград, их права несколько ограничивались запретом закупать дорогие шелковые ткани («паволоки») больше чем на 50 «золотников» – византийских монет-солидов. Согласно договору, подписанному в 971 г. в Доростоле великим киевским князем Святославом и византийским императором Иоанном Цимисхием, возобновлялись выгодные поездки купцов-русов в Царьград.
И вот – новое оскорбление с Запада: «Эти дряблые, изнеженные люди, с широкими рукавами, с тиарами и тюрбанами на головах, лгуны, скопцы, бездельники, ходят одетые в пурпур, а герои, люди, полные энергии, познавшие войну, проникнутые верой и милосердием, покорные Богу, преисполненные добродетели, – нет!» [90] Запад беднее, но – организованнее в военно-духовном плане. Византия, наоборот, вступает в упадок. Лучшее войско – русы, викинги, тевтоны – все сплошь наёмники. Когда в 1203 г., во время IV Крестового похода, западное войско готовилось к взятию Константинополя под официальным предлогом, что император Алексей III является узурпатором, то церковники успокаивали угрызения совести [91] у некоторых светских участников этого предприятия, подчеркивая раскольнический характер византийцев. «Епископы и клирики сообща говорили и полагали, – писал хронист Робер де Клари [92], – что битва является законной и что можно напасть на них, ибо в старину они повиновались римскому закону, а ныне ему больше не подчиняются. Епископы говорили также, что напасть на них будет не грехом, но, напротив, великим деянием благочестия» [93].
Конечно, церковный союз, то есть примирение Византии с Римом, почти постоянно оставался на повестке дня. И переговоры об этом имели место.
Однако нападения на Византийскую империю, предпринятые норманнами Робера Гвискара в 1081 г., Боэмундом в 1185 г., взятие Константинополя западными рыцарями в 1204 г., взятие вероломное, под надуманными и просто дурацкими предлогами, с жесточайшим грабежом богатейшего города Европы, а также неудача проекта церковной унии вызывали глубокую враждебность между теми, кого оскорбительно называли «латинянами» (но не христианами) и «греками» (но не римлянами) [94]. Неотесанным варварам, которые противопоставляли свою простоту неестественности этой цивилизации церемониала, была непонятна застывшая в этикете светская учтивость. В 1097 г., во время приема лотарингских крестоносцев императором Алексеем I, один из них, раздраженный всем этим этикетом, уселся на трон, «находя неподобающим, чтобы один человек сидел, когда столько храбрых воинов пребывают стоя» [95]. Такие же реакции у французов – участников II Крестового похода, например, несдержанность Людовика VII и его советников перед манерами византийских посланцев с витиеватым языком их речей: епископ Лангрский, «будучи больше не в силах выносить длинные фразы оратора и толмача, сказал им: «Братья мои, соблаговолите не говорить столь часто о славе, величии, мудрости и благочестии короля; он себя знает, и мы его знаем тоже; скажите ему быстрее и без обиняков, чего вы хотите» [96]. Оппозиция была также и в политических традициях. Люди Запада, для которых главной политической добродетелью была верность – честная верность феодала, – считали лицемерием византийские методы, целиком пропитанные соображениями государственной пользы. «Ибо у них, – писал еще Одон Дейльский, французский хронист II Крестового похода, – общепринято мнение, что никого нельзя упрекать в клятвопреступлении, если он это позволил себе ради интересов святой империи» [97]. Одним словом, «моя твоя не понимай».
На ненависть латинян греки отвечали отвращением. Анна Комнина, дочь императора Алексея, которая видела участников I Крестового похода, описывает их как грубых варваров. То были воины, а негоциантам-грекам война претила; они были в ужасе от того, что люди церкви, епископы и священники, лично участвовали в сражениях. Превыше всего византийцам внушала ужас алчность людей с Запада, «готовых продать за обол жену и детей» [98]. Богатство Византии было, наконец, последним укором и первым предметом зависти латинян. Во времена первых Крестовых походов изумление вдохновляло всех хронистов, которые проходили через Константинополь, на восхищенное описание. Для этих варваров, которые вели убогую жизнь в примитивных и жалких местечках, Константинополь с его, возможно, миллионным населением, монументами и лавками был откровением. В 1097 г. Фульхерий Шартрский в числе других таращил глаза: «Сколь благороден и прекрасен Константинополь! Сколько в нем монастырей и дворцов, построенных с изумительным искусством! Сколько удивительных изделий выставлено на его площадях и улицах!» [99] Однако потом жаба стала душить всё сильнее.
Привлекали, среди всего прочего, реликвии. Робер де Клари, уже после взятия и ограбления, перечисляет, что обнаружили крестоносцы в 1204 г., после того как захватили Константинополь, в одной лишь церкви Фаросской Богоматери: «Мы нашли там две части подлинного Животворящего Креста толщиной с ногу и длиной в пол-аршина. Нашли там также наконечник копья, коим пронзили ребро Господа. Мы нашли там также одеяние Богородицы и столько других богатых реликвий, что я не смог бы их описать» [100]. Отменная добыча для благочестивых воров, которые будут хранить свои трофеи, и для жадных грабителей, которые их дорого продадут [101].
Даже для тех людей Запада, которые не видели ее чудес, Византия была в средние века источником почти всех богатств, ибо оттуда шли самые ценные [102] товары ее собственного или чужеземного производства: роскошные ткани, шелк, полновесная до конца XI в. золотая монета [103], которую на Западе называли просто-напросто «безантом», этот «доллар Средневековья». Кстати, наш знаменитый торговый путь «из варяг в греки» тоже был тесно связан с византийским богатством и могуществом. Дело в том, что до I Крестового похода Западная Европа была вынуждена мириться с практически монопольным положением Византии как посредника между Европой и Востоком. А север и северо-запад этой самой Европы не могли попасть в Византию удобней, чем через водную речную систему путей Руси. Вот откуда сила, богатство и уважение страны, только что появившейся на свет в качестве самостоятельного государства. Сколько соблазнов пробуждали византийские богатства! И в духовной сфере также можно было довольствоваться подчас восхищенным и признательным заимствованием. Западные теологи XII в. заново открыли для себя греческое богословие [104], и некоторые из них приветствовали свет, который шел с Востока: orientale lumen [105]. Но это не могло уже погасить всю зависть и злобу. И вот завершение: штурм крестоносцами Константинополя 13 апреля 1204 г., грабеж и жестокая резня мужчин, женщин и детей, когда латиняне наконец-то утолили зависть и ненависть к византийцам. «Никогда еще с сотворения мира ни в одном городе не была взята подобная добыча», – говорит участник IV Крестового похода хронист Виллардуэн, и ему вторит византийский хронист Никита Хониат: «Сами сарацины более добры и сострадательны по сравнению с этими людьми, которые носят на плече знак Христа» [106].
И далее – уже о нас: по сравнению с мусульманами, по отношению к которым единственной официальной позицией христиан была священная война, совсем иначе выглядели другие: те, которые еще поклонялись идолам, рассматривались как возможные христиане. Если западная Германия была христианизирована более или менее мирно англосаксонскими миссионерами, то Каролинги, начиная с Карла Великого, чье поведение по отношению к саксам было типичным, стали проводить воинственную и насильственную христианизацию. На первых порах каролингские государи занимали в отношении язычников оборонительную позицию, но после 955 г., когда Оттон I одержал двойную победу над венграми, начался длительный период агрессивной политики обращения язычников силой. В начале X века (епископ) Бруно Кверфуртский упрекал германского короля Генриха II в том, что он, ведя войну против христиан-поляков, забывает о язычниках-лютичах, которых надлежит, согласно евангельскому завету, обращать в христианство силой оружия [107]. Польский хронист Галл Аноним, определяя географическое положение Польши, пишет: «У северного моря ее соседями являются три очень свирепых варварских народа, населяющих Силезию (область лютичей), Померанию и Пруссию, против которых польский князь ведет бесконечную войну, дабы обратить в (истинную) веру» [108].
