Игорь Фроянов - Мятежный Новгород. Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX — начала XIII столетия
Мы полагаем, что в настоящее время, в условиях раскрепощения исторической мысли и на фоне новейших данных о возникновении государства у различных народов мира, позиция С. В. Бахрушина — С. В. Юшкова — В. В. Мавродина — А. И. Неусыхина приобретает большую научную значимость и перспективность. Это побуждает снова вернуться к рассмотрению вопроса о возникновении и развитии государства на Руси, в нашем случае — новгородской государственности.
Нуждается в новом осмыслении и внутриобщественная борьба, сопровождавшая рождение государства, его последующий рост, а также деление общества на различные слои, категории и группы. Здесь, как и в вопросе о государстве, теоретические установки предопределяли наперед конкретно-исторические исследования. Это в первую очередь относится к знаменитому тезису из «Манифеста коммунистической партии» К. Маркса и Ф. Энгельса: «История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов».{63} Речь у основоположников марксизма шла о всей истории, дошедшей до нас в письменных источниках, что явствует из примечания Ф. Энгельса к английскому изданию «Манифеста» 1883 г.{64} Данное изречение превратилось в нечто похожее на молитву, с которой начинались обобщающие работы по истории сельских и городских движений на Руси XI–XIII вв.{65} Не обошлось тут и без влияния «руководящих указаний» И. В. Сталина, в частности, следующего места из Краткого курса: «Классовая борьба между эксплуататорами и эксплуатируемыми составляет основную черту феодального строя».{66} Эти слова «вдохновляли» наших ученых при изучении, например, Русской Правды и летописи как источников по истории классовой борьбы в Древней Руси.{67}
Доведенное до автоматизма следование как упомянутым, так и другим теоретическим постулатам привело по крайней мере к двум серьезным просчетам. Первый из них заключался в недооценке, а то и в полном невнимании к проявлениям социальной борьбы, доклассовой по своему характеру. Этому способствовали и расхожие представления о «первобытном коммунистическом обществе», так сказать — «золотом веке общины», где не было причин для социальных волнений, конфликтов и потрясений. Попытки отдельных ученых представить переход народов Азии и Европы от доклассового общества к античному, от военной демократии к рабству и феодализму как совершавшийся посредством «генетической революции», в ходе которой феодальная верхушка ниспровергла родоплеменную знать,{68} были объявлены несостоятельными, причем не с точки зрения фактов, а с точки зрения абстракций исторического материализма: «Теория, „генетической революции” не может быть принята, так как революционная смена одного общественного строя другим имеет место в классовом антагонистическом обществе, где революция рабов отменяет рабовладельческую форму эксплуатации, сменяющуюся феодальной, а революция крепостных крестьян, в свою очередь, отменяет феодальную форму эксплуатации… Исторический материализм, марксистско-ленинское учение об истории человеческого общества знает революционное ниспровержение только антагонистических обществ. В обществе, где еще нет классов, в обществе, где уже нет классов, революции не бывает».{69} Идея «генетической революции» увяла, едва взойдя на ниве исторической науки.
Второй просчет вытекал из первого и состоял, главным образом, в стремлении подвести под классовую борьбу любое действие масс или отдельных представителей народа, если оно каким-то образом было направлено против древнерусской знати: князей, бояр, богатых купцов, церковных иерархов. «Формы социального протеста народных масс против феодального строя, — резюмировал В. Т. Пашуто, — были разнообразны: от бегства от своего владельца до вооруженного „разбоя”, от нарушения границ феодальных имений (переорания — перепахивания меж и уничтожения перетесов, т. е. зарубок на пограничных столбах и деревьях), поджогов принадлежавших князьям бортных деревьев (с ульями диких пчел) до открытого восстания».{70} Классовая борьба, таким образом, охватывала все эмпирические проявления социальных коллизий, не оставляя места доклассовым по своей сути столкновениям и конфликтам. Наши исследователи утратили элементарное чувство меры, что с особой наглядностью продемонстрировал Л. В. Черепнин в работе, рассматривающей общественно-политические отношения Древней Руси в связи с Русской Правдой, в которой чуть ли не каждая статья или норма подается как отклик законодателей на обострение классовой борьбы, раздиравшей древнерусское общество.{71} Надуманность подобных представлений очевидна каждому исследователю, не скованному цеховыми интересами школы Б. Д. Грекова. Но именно они лежат в основе преувеличенных оценок значения классовой борьбы в историческом развитии Руси XI–XIII вв. Для М. Н. Тихомирова «картина ожесточенной классовой борьбы» в Древней Руси оставалась «яркой и незабываемой», подтверждающей слова «Манифеста Коммунистической партии» о том, что «угнетающий и угнетаемый находились в вечном антагонизме друг к другу…».{72} Согласно В. В. Мавродину, «в какую бы форму не выливалась классовая борьба, являющаяся результатом раскола общества на враждующие классы, она проходит красной нитью через всю историю Древней Руси».{73}
Наши историки, признавая наличие первобытных пережиточных явлений в экономической, социальной и политической сферах, не хотят, однако, допустить подобное в области борьбы общественных сил, наполняя ее исключительно классовым (а в определенных случаях — внутриклассовым) содержанием. С логикой тут явно не в порядке.
Все это не могло не отразиться на разработке соответствующих сюжетов из новгородской истории. В обобщающих трудах, касающихся Руси в целом, почти каждое из народных волнений в Новгороде изображалось как классовое.{74} В исследованиях, написанных на новгородскую тему, находим то же самое.{75} Была, впрочем, предпринята попытка выявить специфические черты классовых конфликтов в новгородском обществе. Если, по словам В. Л. Янина, в других «княжествах недовольство эксплуатируемых проявляется спорадически, заявляя о себе время от времени вспышками народных движений, то в Новгороде классовая борьба постоянно осуществляется в откровенных формах, будь то словесная схватка на вече или вооруженное столкновение на улице. С другой стороны, история Новгорода не дает примеров сколько-нибудь существенных успехов черного люда в его классовой борьбе. Напротив, в ходе этой борьбы происходит неуклонное и постоянное укрепление боярского государства, формируются новые органы государственного аппарата, получают более четкую и законченную форму древние государственные институты».{76} В. Л. Янин призывает не ограничиваться разбором отдельных восстаний или же общими рассуждениями о борьбе политических группировок, обращая больше внимания на ту часть проблемы, которая связана с изучением народных движений. По его убеждению, «такое сложное явление, как классовая борьба, может и должно быть исследовано во всех возможных аспектах».{77} Развитие государства как «аппарата принуждения» В. Л. Янин поставил в прямую зависимость от развития классовой борьбы, полагая при этом, что «изучение новгородской государственности является одним из аспектов изучения классовой борьбы в Новгороде».{78} Эти установки, конечно же, вели исследователя к односторонним выводам, мешая восприятию всего спектра «мятежных» переживаний новгородского общества, хотя, впрочем, позволили автору сделать предметом научного анализа внутриклассовую борьбу боярства, которая внешне объединялась с классовой борьбой. Но надо идти дальше, привлекая внимание к тем граням народных волнений, которые остаются вне поля зрения современной историографии.{79}
Итак, проблемы новгородской государственности, социальной и политической борьбы далеко, как мы старались показать, не исчерпаны. Здесь открывается широкое поле деятельности и предстоит еще очень большая работа. Наша книга — попытка, разумеется не бесспорная, опыта познания на этом поприще.
Очерк первый
У ИСТОКОВ НОВГОРОДСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ
Современной науке известны три главных отличительных признака государства: 1) размещение населения по территориальному принципу, а не на основе кровных уз, как это было при старой родовой организации; 2) наличие публичной власти, отделенной от основной массы народа; 3) взимание налогов, для содержания публичной власти.{1} «Именно совокупность этих трех характеристик позволяет говорить о том, что в данном обществе завершился политогенез и окончательно сложилось государство. Вполне очевидно, однако, что все они вовсе не обязательно возникают строго синхронно: конкретные условия исторической реальности могут в разных случаях ускорять или замедлять появление того или другого из таких необходимых элементов сформировавшегося государства».{2} И тем не менее вести речь о сложившемся государстве можно лишь тогда, когда существуют все названные признаки.{3} Отсутствие какого-либо из них указывает на незавершенность процесса складывания! государства и позволяет заключить только об элементах государственности.{4}
