Пантелеймон Кулиш - Отпадение Малороссии от Польши. Том 1
Родной край Стефана Батория, Седмиград, или Трансильвания, был самым безопасным убежищем религиозного вольнодумства, встревожившего все западные правительства в XVI веке. По своему воспитанию, Баторий пренебрегал католическим догматизмом; но, сделавшись королем польским, должен был приноравливаться к религиозному взгляду «шляхетского народа». Не восставая против разноверия, он все-таки стоял на стороне господствующей в Польше веры и, в её интересах, содействовал всякому законному предприятию своих подданных. Согласно с такою политикою, помогал он и иезуитам распространять латинскую проповедь, не только к ущербу немецкого нововерства, но и ко вреду древней греческой религии, которая водворилась было в Польше раньше латинства. Этим способом наша малорусская церковь, надруйнованная уже папистами, подверглась новому руйнованью, как со стороны фанатических пионеров нововерства, так и со стороны энергических его противников.
И разум, и совесть оправдывали короля Стефана в том покровительстве, которое он оказывал иезуитам во вред православию. Не говоря уже о государственной политике, которая велела ему сообразоваться с видами римского папы, — на латинство смотрел он, как на такую веру, которая распространяет в народе просвещение, тогда как вероучение греческое было в его глазах проповедью закоснелости, вместе и бесплодной, и вредной для умственной деятельности.
В самом деле, среди наших православников редко встречался тогда человек образованный, между тем как польско-русские паписты своею бывалостью и ученостью стояли иногда наравне с просвещенными немцами, французами, даже итальянцами. Иезуиты же именно тем и славились, что «хорошо» воспитывали молодежь, и начали свою работу в Польше основанием нескольких образцовых школ.
Тогда было еще рано уразуметь, что иезуитская наука стремилась не к тому, чтобы возбуждать человеческий дух к свободной деятельности, а к тому, чтобы в области знания поддерживать авторитет римской церкви. Притом же иезуиты усыпили осторожность лучших людей в Польше и в польской Руси кажущимся бескорыстием своего ордена, который подвизался для общественной пользы, довольствуясь одною щедростью своих покровителей и приверженцев. Иезуитские коллегии, или гимназии высших наук, вместо плодотворной образованности, давали своим питомцам обольстительную, но бесполезную умственную роскошь, а между тем формировали их способности так, что, выйдя в свет, блестящие молодые люди не имели силы первенствовать в своем обществе, и делались орудиями коноводов его, иезуитов.
Баторию некогда было углубляться в метод и направление иезуитской педагогики. В течение десятилетнего царствования своего (1576 — 1586) он слишком сильно был озабочен военными и политическими делами. Он сделал, или лучше сказать — помог сделать польскому обществу ошибку, вредоносные последствия которой проявились только в третьем поколении его подданных.
На беду шляхетскому народу, прославленный Баторием престол тридцать шесть лет занимал такой король, который не имел ни его ума, ни его твердого характера. То был Сигизмунд III, слепой приверженец римского папы, бессмысленный покровитель и слуга иезуитов.
Баторий отдал иезуитам почти все имущества Полотского владычества, или епископии, основываясь на том, что Полотскую землю сам он отвоевал у Москвы, поэтому-то и право «подаванья хлебов духовных» (jus patronatus) принадлежало не кому иному, как завоевателю. Но, передавая церкви и монастыри из православных рук в католические, он объявил панам полочанам, что отречется от права подаванья, если они документами докажут, что церкви или монастыри основаны и уфундованы их предками. Сигизмунд орудовал подаваньем духовного хлеба, не обращая внимания и на самые документы, а так как фундушевые записи погибали в домашних усобицах, пожарах и т. п., то иезуиты пользовались такими случаями, подобно судебным кляузникам, — изобретали казусы к тяжбам, подучивали латинцев к захвату церковных имуществ и, имея на своей стороне короля с его грамотами, умножали имущества католической церкви на счет православной.
Да и без казуистики, без передачи достояния малорусской церкви в руки служителей польской, Сигизмунд III подрывал весьма чувствительно «древнее русское благочестие», как величали мы свою веру относительно протестантов с одной стороны и папистов с другой. Титулуясь верховным подавателем духовных столиц и хлебов, он весьма часто раздавал православные владычества и архимандрии людям светским; а эти люди, принявши духовный сан, жили в монастырях панами и смотрели на подвластных попов и чернецов так, как смотрел мытник на мытницу, торговец на «крамную комору», арендатор на аренду.
Под патронатом чужеземных королей церковь наша теряла свое достоинство со времен Ягайла. В царствование Сигизмунда III подавание духовных столиц и хлебов рукою подкупною и иезуитски лукавою довело ее до последнего упадка. На апостольских седалищах восседали в ней не только книжники и фарисеи, но даже неграмотные мытари и грешники.
Между тем энергические строители единой, как говорили паписты, спасающей, истинно вселенской церкви, иезуиты, втирались в наши панские дома в виде врачей, юристов, наставников молодежи и приятных собеседников. Не любя никого вне интересов католичества, и не видя ничего достойного уважения ни в какой вере, кроме римской, эти религиозные пройдохи умели внушать к себе привязанность и уважение даже в таких малорусских кружках, которые называли римского папу антихристом.
Появились они в русских провинциях Польши, как уже сказано, вслед за тем, когда Лютерова и Кальвинова наука веры, путем шляхетской вольности, пришла к нам из Германии вместе с молодыми людьми, которые искали за границею не только самого просвещения, но и искусства общежития. Иезуиты были не что иное, как отлично дисциплинированные фаланги, которые папа посылал в Польшу вытеснять церковное вольнодумство из его позиций и учить общество католической нравственности.
Товарищи (braciszki) Иисуса, «ангелы и духи» Христова наместника, иезуиты приспособлялись ко всякому порядку и беспорядку панской жизни. Они дружились одинаково и с самыми веселыми, и с самыми мрачными характерами. Даже там, где иезуита открыто презирали, не отказывался он от своей преданности магнату.
Прикрываясь личиною христианского смирения, терпел товарищ Иисуса сарказмы знатных и незнатных людей, лишь бы не лишиться своего места между панскими собеседниками. Когда же притворная покорность не останавливала иного ярого последователя Лютера, Кальвина и самого Ария, иезуит лучше всех умел принять на себя спокойный вид умственного превосходства. Перед глазами у отцов кощунников, смиренные и вместе высокомерные тунеядцы приобретали себе почитателей между их детьми. Знали они, как бьется неопытное сердце, когда перед ним оскорбляют высокую добродетель вместе с глубокою ученостью, и тайно от света уловляли впечатлительные души не только в полуграмотных православных семьях, но и в протестантских, вооруженных заграничным просвещением.
Иезуиты рассчитывали разом и на высшие и на низшие свойства человеческой природы. К строгости христианских правил присоединяли они якобы христианскую снисходительность к слабостям ближнего. Они налагали на молодых своих питомцев иго слепого послушания высшим веленьям церкви, и услаждали это иго потачками тайным удовольствиям. С лицемерною кротостию мудрости разрешали они своих юных друзей не только от старопольского целомудрия, но и от рыцарской честности.
Этим путем дальновидные наставники входили в тесные с ними связи, делались их товарищами в предосудительных поступках, их руководителями на поприще житейской политики, и навсегда обеспечивали себя помощниками в клерикальных интригах.
Если этим способом удавалось иезуитам привлечь на лоно римской церкви наследника древнего русского дома, то под их дружеским руководством, он радел этой церкви в своих маетностях так точно, как Сигизмунд Ваза — в своих королевщинах.
Плененный в послушание спасающей веры, вельможный пан естественно подавал духовные хлебы своего патроната или римским католикам, или таким православным людям, которые не были способны поддерживать нашу церковь, напротив, своим беспутством помогали разорять ее.
Низшая шляхта, панские мещане и мужики, кто добровольно, а кто и по принуждению, приставали к вере своего пана. Бывали такие парафии и архимандрии, в которых наследственное ктиторство, именуемое патронатом, принадлежало не одному, а нескольким дедичам. Тут иезуиты, или их орудия, местные ксендзы, старались обратить в русскую веру тех патронов, чьи предки больше других участвовали в фундации, а успевши в этом, подавали их руками королю просьбу, и король, «снисходя к благочестивому желанию достойнейших представителей веры», отдавал церковь или монастырь с их имуществами под власть католического бискупа.
