Анри Пиренн - Средневековые города и возрождение торговли
Хильдеберт и Хлотарь, например, предприняли экспедицию за Пиренеи в 542 году, которая вышла неудачной. Но особенно Италия возбуждала жадность франкских королей. Они заключили союз сначала с Византией, потом с лангобардами, в надежде утвердиться по ту сторону Альп. Неоднократно терпя неудачи, они упорно делали новые попытки. В 539 году, Теодеберт перешел Альпы; области, которые он захватил, были вновь отвоеваны Нарсесом в 553 году. Делались многочисленные усилия в 584–585 году и от 588 до 590 года снова получить эти владения.
Появление германских племен на берегах Средиземного моря отнюдь не было моментом, обозначающим наступление новой эры в истории Европы. Как бы ни были велики последствия, какие с собой оно принесло, это не был ни подрыв основ, ни нарушение традиций. Целью завоевателей не было разрушить римскую империю, но осесть в ней и ею пользоваться. Что они сохранили, далеко превосходило то, что они разрушили, и что они принесли, это было ново.
Действительно, королевства, которые они основали на почве империи, положили конец поздней, так далеко раскинувшейся империи в Западной Европе. С политической точки зрения римский мир (orbis Romanus), теперь строго ограниченный на Востоке, утратил тот всемирный характер, который делал его границы совпадающими с границами христианства. Империя была далека от того, чтобы восстановить утраченные провинции. Цивилизация империи переживала ее авторитет. Через церковь, язык, превосходство своих институтов и законов, империя господствовала над завоевателями.
Среди смут, отсутствия безопасности, обеднения и анархии, которые сопровождали вторжения, сказывался естественно некоторый упадок, но в этом упадке сохранялся отменно римский облик. Германские племена были неспособны, да и не хотели обойтись без Рима. Они варваризировали жизнь, но не германизировали ее сознательно.
Нет лучшего доказательства этого положения, чем сохранение в последние дни империи от V до VIII столетия — ее морского характера, отмеченного выше. Важность Средиземного моря не стала меньше после периода вторжений. Море осталось для германских племен тем, чем оно было прежде для их соперников — центром Европы, mare nostrum. Море имело такое большое значение в политическом строе, что смещение последнего римского императора на Западе (476) не было достаточно, чтобы повернуть историческую эволюцию с направления, определенного временем. Она продолжала, наоборот, развиваться на той же самой арене и под теми же самыми влияниями. Нет ни одного указания, которое обозначало бы конец цивилизации, созданной империей от Гибралтарского пролива до Эгейского моря, от берегов Египта и Африки до берегов Галлии, Италии, Испании. Во время варварских вторжений новый мир сохранял, в своих существенных чертах, физиономию старого. Если внимательно следить за ходом событий от Ромула Августула до Карла Великого, то необходимо постоянно иметь в виду Средиземное море.[2]
Все великие события политической истории развивались на его берегах. От 493 года до 526 Италия, управляемая Теодорихом, сохраняла гегемонию над всеми германскими королевствами, гегемонию, через которую сила римской традиции продолжалась и обеспечивалась. После Теодориха эта сила обнаружилась более ясно. Юстиниан понемногу восстановил имперское единство (527–565). Африка, Испания, Италия были вновь завоеваны. Средиземное море обратилось снова в римское озеро. Но Византия, действительно ослабленная громадными усилиями, которые она обнаружила, не могла ни заключить, ни сохранить в неприкосновенности того удивительного дела, которое она совершила. Лангобарды захватили у нее северную Италию (568); вестготы освободились от ее ига. Тем не менее она не оставляла своих честолюбивых стремлений. Она удержала на долгое время Африку, Сицилию, южную Италию. Она не потеряла своего господства на западе — благодаря морю, господство над которым ее флот так обеспечивал, что судьба Европы в этот момент более, чем когда-либо, решалась на волнах Средиземного моря.
То, что верно для политического положения, сохраняет свое значение и для истории культуры. Едва ли можно оспаривать, что Боэций (480–525) и Кассиодор (477–562) были итальянцами, как были ими св. Бенедикт (480–534) и Григорий Великий (590–604) и что Исидор Севильский (570–636) был испанец. Италия сохраняла последние школы, в то же самое время она поддерживала распространение монашества на север от Альп. В Италии то, что оставалось от античной культуры, процветало рядом с тем, что было создано в лоне церкви. Все имущество и сила, которыми обладала церковь, сосредоточивались в области Средиземного моря.
Здесь церковь представляла зрелище организованной силы и выявляла дух громадной инициативы. Интересный пример этого представляет факт занесения христианства к англосаксам (596) с далеких берегов Италии, а не с соседних берегов Галлии. Миссия св. Августина бросает косвенный свет на историческое влияние, сохраняемое Средиземным морем. И это покажется нам более знаменательным, когда мы признаем, что евангелизация Ирландии обязана миссионерам, посланным из Марселя и что апостолы Бельгии Аманд (589–693) и Ремад (около 668) были аквитанцы.
Краткий обзор экономического развития Европы даст последний штрих сущности той теории, которая была здесь уже выше отмечена. Это развитие — чистое, прямое продолжение экономики Римской империи. В ней заложены все позднейшие главные черты и, кроме всего этого, тот средиземноморской характер, который здесь стоит вне сомнения. Можно быть уверенным, общее падение общественной активности было очевидно в этой области, как и во всех других. В последние дни империи здесь был ясно выраженный упадок, который катастрофа вторжений естественно усилила. Но было бы определенной ошибкой вообразить, что приход германских племен имел своим результатом замену городской жизни и торговой деятельности чисто аграрным бытом и общим застоем в торговле.[3]
Предполагаемая нелюбовь варваров к городам есть допускаемая басня, которой не соответствует реальность. Если на отдельных границах империи, некоторые города были преданы огню, разрушены и разграблены, то не менее верно и другое, что громадное большинство пережило эпоху вторжений. Статистический обзор городов, существующих в настоящее время во Франции, в Италии, даже на берегах Рейна и Дуная дал доказательство, что по большей части эти города стояли теперь на тех же самых местах, где стояли римские города, и что их имена часто являются переделкой римских названий.
Церковь, без сомнения, приняла деление на округа по административным округам империи. Как общее правило, каждый диоцез соответствовал городскому округу (civitas). Так как церковная организация не потерпела никаких перемен в эпоху германских вторжений, то результат был тот, что в новых королевствах, основанных завоевателями, она сохранила эти характерные черты в неприкосновенности. Действительно от начала VI столетия слово городской округ (civitas) получило специальный смысл епископского города, центра диоцеза. Церковь, переживая империю, на которую она базировалась, содействовала очень сильно сохранению римских городов.
Но не надо упускать из виду, с другой стороны, что эти города сами по себе долго сохраняли крупное значение. Их муниципальные институты не вдруг исчезли после прихода германских племен. Не только в Италии, но также и в Испании, и даже в Галлии, они сохранили своих декурионов (decuriones), корпорацию магистратов, облеченных судебной и административной властью, подробности которой не ясны, но существование и римское происхождение которой есть факт истории.[4] Они продолжали иметь должность городского опекуна (defensor civitatis), и практика составления настоящих законов находила себе место в делах муниципиев (gesta municipalia).
Хорошо установлено, что эти города были центрами экономической деятельности, которая была пережитком предшествующей культуры. Каждый город был рынком для прилегающей округи, зимней резиденцией для крупных земельных собственников округи и, если благоприятно был расположен, центром торговли тем более высоко развитой, чем ближе были берега Средиземного моря. Изучение Григория Турского дает доказательства в пользу того, что в Галлии тогда существовал класс купцов-профессионалов, живущих в городах. Он указывает, в некоторых чрезвычайно характерных пунктах, города Верден, Париж, Орлеан, Клермон-Ферран, Марсель, Ним, Бордо, и информация, которую он добавляет касательно их, всего более замечательна тем, что она внесена в его рассказ только случайно.[5] Конечно, надо позаботиться о том, чтобы не преувеличивать ценность этих сведений.
Равным образом, было бы большой ошибкой их недооценить. Конечно, экономический строй Меровингской Галлии базировался скорее на сельском хозяйстве, чем на каких-либо других формах хозяйственной деятельности. Последние, конечно, были более распространены в эпоху Римской империи.
