Константин Победоносцев - Великая ложь нашего времени
Нельзя говорить о личности или ее воспитании, если унифицировать, особенно в многонациональном государстве, народное образование и воспитание. Вот против такой унификации всю жизнь и боролся Победоносцев.
«Плохо дело, — говорил он, — когда школа отрывает ребенка от среды его, в которой он привыкает к делу своего звания — упражнением с юных лет и примером, приобретая бессознательное искусство и вкус к работе… Понятие народное о школе есть истинное понятие, но, к несчастью, его перемудрили повсюду в устройстве новой школы. По народному понятию, школа учит читать, писать и считать, но, в нераздельной связи с этим, учит знать Бога и любить Его и бояться, любить Отечество, почитать родителей. Вот сумма знаний, умений и ощущений, которые в совокупности своей образуют в человеке совесть и дают ему нравственную силу, необходимую для того, чтобы сохранить равновесие в жизни и выдерживать борьбу с дурными побуждениями природы, с дурными внушениями и соблазнами мысли»
И в своих рассуждениях Победоносцев исходил не из «общих положений и начал», а из явлений «самой жизни», из ее насущных потребностей и задач на будущее. Потому-то его и считали реакционером, что он утверждал вечные ценности — Бог, Отечество, родители — и тем самым хотел укрепить человека, сделать его независимым от всех земных кумиров, от всех соблазнов чужого разума, возводимых толпой в ранг религиозных догм. «Но никогда еще, кажется, — писал Победоносцев в статье „Печать“, — отец лжи не изобретал такого сплетения лжей всякого рода, как в наше смутное время». Благодаря этой лжи и начали потом формировать с малолетства «строителей коммунизма» или «строителей капитализма», то есть различного рода «винтиков», лишенных нравственного самодержавия, которое возможно обрести лишь в устойчивом чувстве равенства и ответственности перед Богом. Стремление же к равенству кошельков или, напротив, стремление добиться их неравенства ведет к революциям (или контрреволюциям), стремление к политическому равенству ведет к всеобъемлющему обману и самообману, то есть к узаконению лжи, и лишь только бессомнительное чувство равенства перед Богом ведет к единению и дает возможность жить по правде и любви.
Как известно, Толстой враждебно относился к Победоносцеву и на то у него были свои причины, но вспомните его личные педагогические усилия, его отношение к прессе, которую он отождествлял с проституцией, его отношение к прогрессу, к современной ему семейной жизни и ко многим другим вопросам, и вы обнаружите, что анархиствующий великий писатель не так уж и развился в своих взглядах с грозным оберпрокурором св. Синода. Откровенно близки Победоносцеву были Достоевский и Леонтьев. Достоевского Толстой назвал нравственной опорой, а Блок назвал Достоевского обскурантом. Вспомним и другого Блока, с его проклятьем в адрес Белинского за хулу гоголевской «Переписки…», или Блока, который на исходе своей жизни отчаянно ругал и цивилизацию, и интеллигенцию, но не протянул руку через десятилетия ни Достоевскому, ни Победоносцеву…
Но сколько ни говори о реакционности Достоевского, Толстого, Леонтьева, Победоносцева, в толпу их все равно не собьешь, даже при общих взглядах на какие-то важные явления жизни они все равно оставались несовместимыми. Толпа, партия (та же толпа, но только организованная) комплектуется совсем из другого материала. Любая толпа живет чужими мнениями и чужими мыслями, но непременно собственными интересами, хотя и не всегда своекорыстными, толпа откликается не на зов, а на клич, поэтому она всегда агрессивна.
Самостоятельная мысль одного человека в своем развитии никогда не может во всем совпадать с самостоятельной мыслью другого человека, малейшее расхождение — и уже болезненный разрыв. Самостоятельно мыслящий человек не может иметь при себе и толпы, потому что толпа в какой-то момент способна принять мысль, но она просто не в состоянии поспевать за ее развитием, это толпу обижает, но толпа не только обидчива, она еще и мстительна. Толпе нужен лозунг, но не мысль, поэтому самостоятельно мыслящий человек всегда обречен на пожизненное одиночество, когда народ начинает жить не по нравственным заветам и обычаям, а по случайной прихоти, которая его вдруг чем-то соблазнила.
«Старые учреждения, старые предания, старые обычаи — великое дело. Народ дорожит ими, как ковчегом заветов предков. Но как часто видела история, как часто видим мы ныне, что не дорожат ими народные правительства, считая их старым хламом, от которого нужно скорее избавиться. Их поносят безжалостно, их спешат перелить в новые формы и ожидают, что в новые формы немедленно вселится новый дух» («Духовная жизнь»).
Эти слова написаны были Победоносцевым задолго до революции 1905 года. Когда же настал ее срок, то стало ясно, что царствующий монарх (Николай II) во имя сохранения гражданского мира склоняется пожертвовать именно «старыми учреждениями». Победоносцев был неотъемлемой и непереставляемой частью этих «учреждений», и он в 1905 году выходит в отставку с поста обер-прокурора св. Синода. Дальнейшие события развивались так, что стали отторгаться и «старые предания», и «старые обычаи», и новая жизнь отторгла от себя самого верного и строгого апостола старой России — Константин Петрович Победоносцев умер в 1907 году. Духовно безнадзорной России и царствующему роду Романовых история отведет на агонию еще десять лет, агонию, опошленную «духовным» наставничеством антихриствующего Григория Распутина.
Так закончится первый этап эпохи великой смуты в России, не оставивший ей ничего, кроме надежды на возрождение в будущем.
У Блока, как великого поэта, не возникало в поэзии ни ложных образов, ни случайных слов. Поэму «Возмездие» он не закончит, но появятся у него статьи, в которых зазвучат горькие упреки в адрес отечественной интеллигенции, он станет отрицать прогресс и ополчится против «цивилизованного одичания», а затем вдруг примет революцию и в январе 1918 года напишет знаменитую поэму «Двенадцать».
…И идут без имени святого
Все двенадцать — вдаль.
Ко всему готовы,
Ничего не жаль…
…Так идут державным шагом —
Позади — голодный пес,
Впереди — с кровавым флагом…
В белом венчике из роз —
Впереди — Исус Христос.
Некоторые современники после написания Блоком «Двенадцати» обвинили его в том, что он продался большевикам. Блок никогда и никому не продавался, он безоглядно отдавался своим прозрениям, прозрениям порой удивительным, и оказывался в таких случаях прав. «Двенадцать» нельзя понять, если не памятовать написанное в том же январе 1918 года стихотворение «Скифы», и этим двум произведениям можно было бы дать общее название — «Возмездие». Поэт всем своим существом ощущал, как рушится великая Россия, а с нею и великая христианская культура, и как ликует по этому поводу близорукая Европа, и с гордой болью бросал ей гневные пророческие слова:
Идите все, идите на Урал!
Мы очищаем место бою
Стальных машин, где дышит интеграл,
С монгольской дикою ордою!
Но сами мы — отныне вам не щит,
Отныне в бой не вступим сами,
Мы поглядим, как смертный бои кипит,
Своими узкими глазами…
Сквозь кошмар и ужас холодной январской поры восемнадцатого года Блоку мнились ужасы планетарного масштаба:
Не сдвинемся, когда свирепый гунн
В карманах трупов будет шарить,
Жечь города, и в церковь гнать табун,
И мясо белых братьев жарить!..
И почти обреченный призыв:
В последний раз — опомнись, старый мир!
На братский пир труда и мира,
В последний раз на светлый братский пир
Сзывает варварская лира!
Но отзвука нет, и возникает образ Христа с кровавым флагом, символизирующим искупительную жертву, впереди — Голгофа, на которую, вслед за державно шагающими матросами, предстоит взойти русскому народу во имя возрождения великой России и спасения Европы от «цивилизованного одичания».
Поначалу наш молодой АГИТПРОП, взросший на терроризме всесильного общественного мнения предреволюционной эпохи, попытался разом покончить со всем, что являлось русской культурой, и выпустил на поле боя оголтелый и беспощадный Пролеткульт. Атака с ходу не удалась. Тогда началось планомерное и методичное искажение целостной культуры. Легче всего было разделаться с Победоносцевым и Столыпиным, так как они являлись прежде всего крупными государственными деятелями царской России, читай, контрреволюционерами Им приклеили зловещие ярлыки, а их труды навеки изъяли из читаемого оборота. Поскольку марксизм-ленинизм был провозглашен как последняя инстанция истинности, то не составляло большого труда списать всю русскую философию от славянофилов и Леонтьева до Бердяева и Флоренского в мертвый архив, не имеющий никакой научной ценности- Не обошли вниманием и литературу. Гоголя разделили на две части: на больного (реакционное) и здорового (обличительное). Толстого тоже: на глупого (философия) и здорового (художественность). Блок спасся благодаря «Двенадцати», где неожиданно узрели гимн революции, — не убоялись даже образа Христа в белом венчике. А позже, чтобы поднять цену советской поэзии, обойму советских поэтов начали открывать именем Блока. На весь XIX век выделили только четыре штатные единицы по ведомству литературной критики и философии и утвердили на эти должности тоже порядком обструганных Белинского, Чернышевского, Добролюбова и Писарева. Даже родоначальника советской литературы и социалистического реализма Горького и то подавали в несколько «обкусанном» виде.
