Франсиско Луке - Луна доктора Фауста
Пронзительно запел горн. Разом вспыхнули стены хижин, и, перекрывая треск горящего дерева, забили барабаны. По толпе индейцев прокатился вопль ужаса, и они, заметавшись в пламени и грохоте, бросились прочь от наступавшего на них огня туда, где их поджидали верховые испанцы. В этот миг на них набросили сети. Кое-кто из индейцев, опомнившись, делал попытку выскочить, но тотчас падал наземь пронзенный или зарубленный, и постепенно индейцы смирились и стихли. Санчо де Мурга, убив старика, занес меч над ребенком, но Доминго Итальяно выбил оружие у него из рук.
- Довольно проливать невинную кровь! - закричал он в ярости.Довольно, а не то тебе придется иметь дело со мной!
Санчо взглянул на него с ненавистью, но все же приказал своим людям:
- Ладно, хватит, мы набрали в плен достаточно.
Не прошло и получаса, как все было кончено: взято в плен шестьсот человек, сто пятьдесят убито, остальные спаслись бегством. У испанцев было легко ранено десятеро; а под Спирой выстрелом из арбалета убили лошадь.
- Дорого бы я дал,- сказал губернатор,- чтобы узнать, какой негодяй стрелял в меня. Я сжег бы его живьем. Или он так косоглаз, что не видел, куда посылает стрелу, или задался целью убить меня.
Гуттену вспомнились его тревожные мысли в ту ночь, когда экспедиция вошла в сельву, и беспокойство охватило его с новой силой. "Да, убийца, как и обещал Федерман, воспользовался первой же стычкой. Но кто он, и за что мстит, и должен ли я рассказать о своих подозрениях Спире?"
Солдаты согнали индейцев на ту самую площадь, где еще так недавно извивался в ритуальном танце колдун. Невольники с ужасом косились на огромных псов.
- Нам не соврали,- громогласно объявил Лопе де Монтальво с высоты коня.- Здешние бабы и вправду редкостно хороши. Еще краше тех, что были в Коро.
- Они с ними из одного племени,- объяснил стоявший подле Лионсио.
- Ну, пусть остерегутся! Пощады я им не дам! Слыханное ли дело: шесть месяцев поста!
Слова эти были встречены дружным хохотом солдат.
Губернатор в сопровождении Гуттена подошел к тому месту, где, скованные по десять человек, стояли индейцы.
- Славно! - воскликнул Спира.- Судьба была к нам благосклонна: захватили сотню пленных. Поглядим, каковы они.
Оценивающим взглядом он окинул колонну Мурги.
- А эти нам зачем? - ткнул он пальцем в двоих индейцев.- К чему нам эти заморыши, когда в избытке столько крепких и сильных туземцев? Да ведь они и ста шагов не пройдут. Вон их! Замените теми двумя!
- Это дело поправимое, ваша милость,- ответил Мурга и, выхватив меч, одним ударом снес голову индейцу. Обезглавленное тело соскользнуло наземь.
- Не смей! - выкрикнул Эстебан Мартин, увидев, что палач заносит меч для нового удара.
- Мурга! - строго сказал губернатор.- Ты служишь не у Федермана. Заруби себе на носу: мы обращаем индейцев в рабство только потому, что нам нужны носильщики, и убиваем их, только если они оказывают сопротивление.
Спира, угадывая намерения своих воинов по отношению к индеанкам и опасаясь, что его запреты действия не возымеют, приказал Веласко:
- Поступай, как находишь нужным. Возьми женщин в заложницы. Мы убьем их, если индейцы что-нибудь предпримут против нас; остальных отпусти с миром, и пусть они унесут убитых.
Пленниц было около четырехсот. Через два часа пожар утих, и никого, кроме индеанок, в поселке не осталось. Гуттен отошел подальше, подвесил под деревьями свой гамак. Не успел он уйти, как до него донесся рев Веласко:
- Ну, ребята, не трусь, повеселимся на славу!
Филипп, дрожа от лихорадочного озноба, прислушивался к шуму дикой оргии, разыгрывавшейся в пятидесяти шагах от него. Сквозь густую листву проникал свет луны - такой же огромной и кроваво-красной, как и в ту ночь в Коро. На верхней ветке гигантской сейбы сидел Себальос - он должен был поднять тревогу в случае приближения индейцев. Монотонный напев флейт и стук барабанов навевали на Филиппа дремоту, и в полусне ему явственно послышался голос отца: "Никогда не делай ничего, о чем потом придется пожалеть". Уже больше года минуло с той поры, как прозвучали эти слова. Образ отца померк, и на его месте появился Фауст. "Оставайся дома, Филипп, никуда не езди. Место твое - подле императора. Лучше разносить по стране дурные и добрые вести, чем гоняться за призраком Дома Солнца"... Чей-то каркающий смех раздался совсем близко, и разбуженный Филипп, увидев перед собой монаха в низко надвинутом капюшоне, осенил себя крестным знамением.
- Успокойтесь,- монах откинул капюшон, и Филипп узнал Хорхе Спиру.- Я не привидение и не дьявол, а облачение "кающегося" надел, чтобы вселить мир в мою душу, которая страждет из-за тех бесчинств, которые творят наши солдаты. Я удалился в чащу леса, не желая слышать воплей их мерзостного ликования, и испрашивал прощения у господа... Как вы себя чувствуете? Не унялась ли ваша лихорадка? В тревоге о вашем здравии я решил вознести молитву о вас, хотя душа, подобная вашей, не нуждается ни в посредниках, ни в заступниках. Отдыхайте, набирайтесь сил: утром мы выступаем. Храни вас бог. Эй, часовой! - крикнул он Себальосу.- Гляди в оба! Чуть что - стреляй из аркебузы!
Спира исчез, а Филипп снова задремал, и ему привиделось живое и веселое лицо юной герцогини Медина-Сидонии. "Как она прекрасна! Я до сих пор храню тот вышитый платок, который она бросила мне на турнире..." Потом герцогиня исчезла, и Филипп увидел севильскую девку, ради которой он отказался от мечты сделаться вторым Парсифалем. Филипп ощутил нестерпимое желание сжать ее в своих объятиях, повалить на грязное многогрешное ложе. Стихла музыка, замер во тьме грубый хохот солдат. Филипп почувствовал: рядом кто-то стоит. Открыл глаза: обнаженная женщина с длинными распущенными волосами глядела на него с земли. Среди пленниц он такой не видал.
- Кто ты? Откуда?
В ответ она звонко рассмеялась, отошла на три шага и снова замерла. "Иди сюда",- поманила она Филиппа, и тот покорно вылез из гамака. "Иди же",- повторила она, медленно удаляясь в чащу, а Филипп следовал за ней, пока не раздался аркебузный выстрел и крик Себальоса:
- Остановитесь, дон Филипп, остановитесь ради всего святого! - Часовой проворно слез с дерева.- Это дьяволица, принявшая обличье женщины! Это ее видели мы в ту ночь, когда сбежали носильщики! Это и есть Мария Лионса, владычица лесов и диких зверей!
Из чащобы долетел насмешливый хохот.
13. АКАРИГУА
Из Долины Красоток, как отныне испанцы стали называть Варавариду, отряд двинулся на Баркисимето. По дороге на них напали индейцы, но экспедиция не понесла никакого урона: никто не был даже ранен.
Веласко и Монтальво ехали рядом, разглядывая эту цветущую землю.
- Как ты думаешь,- спросил Веласко,- сколько индеанок понесут с этой веселой ночки?
- Никак не меньше двухсот. Нас было триста девяносто, а их четыреста. На мою долю досталось семь.
- И на мою тоже. Если попадем в здешние края через год, ручаюсь, увидим кучу ребятишек с чертами нашей породы. И, конечно, индейцы будут их называть "дети коня".
Солнце садилось. Гуттен, чуть отстав от Спиры и остальных, вспоминал вчерашнее происшествие. Как походило оно на детскую встречу с дровосековой женой и на обед в гостинице "Три подковы"! Разумеется, и вчера он встретился с ведьмой. Что стало бы с ним, не опомнись он вовремя?
Спира, изнывая от зноя, стащил с головы свою кожаную шапку, обнаружив плешь, о которой Гуттен и не подозревал. Внезапно в памяти его воскресла запруженная толпой площадь, и на ней - жена Гольденфингена на высоком помосте, и падре, подносящий к ее губам распятие на длинной палке, и монах-францисканец, поджигающий кучу хвороста... Спира одного с ним роста, и у него точно такая же лысина на затылке, и голоса удивительно схожи...
- Ваша милость,- поравнявшись с губернатором, спросил Филипп.- Вам приходилось когда-нибудь сжигать ведьму?
- Сотни раз,- без колебаний отвечал тот, надевая шапку.- Я ведь вам говорил.
- А не знавали ли вы некую трактирщицу по имени Берта?
Спира стремительно повернулся в седле и глянул ему прямо в глаза.
- Это уж не та ли, что пролетала на помеле по семь лиг?
- Та самая,- кивнул Филипп, окончательно укрепившись в своем подозрении.
- Нет, ее я не знал, хотя о деле этом наслышан,- сказал Спира, даже не пытаясь скрыть, как неприятен ему этот разговор.
Он дал шпоры своему коню и галопом ускакал в голову колонны.
Гуттен побледнел. Вот почему так усердствовал Спира, чтобы несчастный Андреас покинул Германию: он боялся, что какой-нибудь очевидец казни расскажет мужу, кто повинен в гибели его жены. Вот почему он был так немилостив с Гольденфингеном, вот почему он отдалил его от себя и послал с передовым отрядом в сьерру! Так, может быть, Гольденфинген и есть тот мститель, о котором говорил Федерман?
Спира между тем уже повернул назад и, приблизившись к Филиппу, с насильственной улыбкой спросил:
