Арсений Ворожейкин - Небо истребителя
Вскоре я увидел впечатляющую картину. Каждую девятку Ту-2 атаковали по две эскадрильи истребителей. В воздухе стало тесно. Летчикам трудно было маневрировать, что мешало им хорошо прицеливаться. А ведь сила Як-3 в маневре и огне. Этот верткий самолет прекрасно вооружен: на нем установлены 20-миллиметровая пушка и два пулемета крупного калибра. Плохо было и то, что две атаки продолжались неоправданно долго — на протяжении 75 километров полета бомбардировщиков.
Вторая группа Ту-2 появилась через пять минут после первой и не была атакована. Полк, поднятый на перехват, в слепящих лучах солнца прошел мимо цели, а пока разворачивался и догонял «противника», тот был уже над аэродромом. Третью группу бомбардировщиков удалось атаковать, но атаки получились затяжными и малоэффективными.
Когда я приземлился, августовское солнце хотя и садилось за горизонт, но было еще жарким. И этот зной, и красное небо на западе напоминали мне жаркое лето боев на Курской дуге. Там мы действовали успешно. Здесь же истребителям никто не мешал бить «противника»: у него не было даже истребителей прикрытия. Но атаки были нерешительными, а результаты фотострельб оказались неудовлетворительными. Даже ведущие групп выполнили не все упражнения. Зато дивизия точно провела полет, как предусматривалось в подготовленных нами «Временных указаниях…». Я все больше убеждался, что методика атак большими группами в плотном строю ошибочна, что тактической огневой единицей должна стать пара истребителей. Надо было решительно ломать бюрократические препоны. Из-за них в годы войны было немало неоправданных потерь.
Хорошо помню август 1943 года. Солнечное утро. Наш аэродром был расположен близ села Большая Писаревка, недалеко от Харькова. После успешного боевого вылета мы возвратились домой. Я приземляюсь первым. Мой «як», вздыхая мотором, резво бежит по земле. Чтобы уменьшить пробег, нажимаю на тормоз, но вместо знакомого подергивания машины — в глазах огненный блеск, слышатся выстрелы. «Растяпа, вместе с рычагом тормоза нажал кнопку пушки», — ругаю себя. И тут же что-то острое впилось в щеку, горячим хлестнуло в левую руку, а из левого крыла истребителя с треском и шипением вырывается что-то яркое, ослепляя меня. Над головой с оглушительным ревом на недопустимо малой высоте проносится самолет, взгляд упирается в черные кресты «Фокке-Вульфа-190», атакующего моего напарника. Две длинные очереди громыхают над аэродромом. «Як» обволакивается черным дымом, вяло кренится, опускает нос и врезается в землю. А фашистский истребитель спокойно сближается со штурмовиком.
Только тут я сообразил: истребители противника налетели на аэродром, мой самолет подожгли, ведомого сбили. А что с остальными? Разглядывать некогда: мой самолет вот-вот должен взорваться. Скорее из кабины!.. Но земля стремительно летит под крыло, скорость еще большая. Жму на тормоза! Самолет упруго приседает, грозя встать на нос. Чуть отпускаю тормоза и опять надавливаю на них. Слышится тявкающая стрельба пушек. Мне некогда смотреть, что делается над аэродромом. Воображение рисует волну вражеских истребителей, обрушившихся сверху…
Тело сжимается в комок, голова вдавливается в плечи, спина прижимается к бронированной спинке. А огонь все больнее хватает за лицо. Загораживаюсь рукой. Как долго не гаснет скорость! Пламя и дым, словно красно-черный флаг, развеваются над головой. Задыхаюсь. Чувствую, что дальше находиться в кабине невозможно. Резко нажимаю на педали, машина разворачивается, скорость уменьшается. Вываливаюсь из кабины и кубарем качусь подальше от самолета.
Над аэродромом невероятная сутолока. Где немецкие истребители? Противника нет. В западном направлении на полной скорости уходит «фоккер», второй летит чуть выше. Беспорядочно носятся наши самолеты. Горит сбитый «як». Подбитый штурмовик, дымя, неуклюже тащится к земле. Крыло моей машины пылает.
Первыми ко мне подбежали техник и медицинская сестра.
— Товарищ капитан! Вы весь в крови, ранены… — участливо и тревожно произнес техник. Он хотел вместе с девушкой оказать помощь. А я до того был взбешен, что не помня себя закричал, показывая на самолет:
— Чего встали? Тушите пожар!
Все объяснялось просто. Два «охотника» «Фокке-Вульф-190» во время нашей посадки заняли исходное положение для атаки со стороны утреннего солнца, откуда мы заходили на посадку. Солнце их хорошо маскировало. Один вражеский истребитель атаковал, другой прикрывал его.
После этого трагического случая я понял важность внезапной атаки из своего рода воздушной засады, но каждый раз мне с большим трудом удавалось получить разрешение на свободную «охоту» у своих командиров. В наших инструкциях такой вид боевых действий не был предусмотрен.
6.
В воскресенье Латис, Ткаченко, Щиров и я на легковой машине выехали на Рижский залив. Великолепный песчаный пляж был переполнен. Андрей Григорьевич предложил:
— Я позагораю на песочке. Кто со мной?
Согласились Артур Иванович и шофер. Мы с Сергеем Щировым решили искупаться. Разделись все, кроме Ткаченко.
— Я впервые на солнце, — сказал он, — а здесь не Черное море. Вода холодная. Искупаюсь в середине дня.
На берегу залива сидели девушка и уже немолодая женщина. Обе показались мне знакомыми. Я сразу же вспомнил, как по служебным делам ехал из Бреста в Москву и со мной в одном купе оказалась эта девушка в форме сержанта. В Москве мне пришлось по предложению Зои остановиться у нее. Мать девушки, которая сейчас сидела под зонтом рядом с ней, встретила меня тогда гостеприимно. Сейчас, увидев их, я подошел:
— Здравствуйте, Наталья Михайловна, здравствуйте, Зоя.
Они с удивлением смотрели на меня. Пришлось напомнить им февраль 1946 года.
— Ой, Арсений Васильевич! — в один голос воскликнули обе и пригласили меня под свой тент.
Я представил Щирова. Разговорились. Оказалось, что в Риге живет с мужем вторая дочь Натальи Михайловны. Зоя учится в институте, у нее каникулы. Вот они и приехали в Прибалтику.
Когда закончились расспросы, я предложил женщинам искупаться. Мать отказалась, а Зоя согласилась. У воды она стала закручивать косу и скреплять ее шпильками. Мы с Сергеем залюбовались ее фигурой. Зоя, видимо, это заметила и отвернулась.
Жесты — не просто движения. По ним угадываются
характер человека, его привычки и даже уровень воспитания. Нельзя было не восхититься проворными, изящными движениями рук девушки, поворотом ее головы. Закрыв черные волосы самодельной клеенчатой шапочкой, Зоя робко взглянула на залив и, словно почувствовав на себе его свежесть, поежилась и повернулась к нам:
— Только я большая трусиха в воде.
В мягком голосе я уловил нотки волнения и, поняв, что она неважно плавает, подбодрил:
— У летчиков есть девиз: чтобы хорошо летать — надо летать. Чтобы не бояться плавать — надо плавать.
Вода и солнце, словно смывая и выжигая все наносное, делают людей естественными и доверчивыми друг к другу. По побледневшим щекам Зои стекала вода. В ее голубых глазах, довольных, но чуточку усталых, отражался весь Рижский залив. Зоя сняла с головы шапочку и, поправляя волосы, с благодарностью взглянула сначала на меня, потом на Сергея:
— Как хорошо!
— Зоя! — раздался голос Натальи Михайловны, — ты же вся продрогла. Да и мужчинам после купанья тоже, наверно, не жарко. Полежите на песке, погрейтесь.
Андрей Григорьевич и Артур Иванович сидели на топчане и увлеченно играли в шахматы. Шофер, точно судья, внимательно глядел на доску. Я возбужденно воскликнул:
— Братцы, да вы купались ли?
Ткаченко оторвался от шахмат, взглянул на небо, потом на часы и удивился:
— Увлеклись мы, время уже перевалило за полдень, — и пошел к воде.
После обеда Андрей Григорьевич от перегрева на солнце почувствовал себя неважно. Купаться и загорать у него уже не было желания, и мы возвратились в гарнизонную гостиницу.
7.
Хороша Прибалтика летом! Если погода не пасмурная, то солнце не палит, как на юге, а ласкает. Однако эта ласка, если ей поддаться, может и подвести, как подвела Ткаченко. У него поднялась температура. И хотя погода в понедельник была летная, он не мог выполнять запланированные полеты на проверку техники пилотирования.
Мы стояли у стартового командного пункта и наблюдали за организаций работы на аэродроме. Воздух был наполнен гулом моторов, в небо один за другим начали уходить «яки». Настроение Ткаченко резко изменилось. Позабыв про температуру, он оживился и заявил:
— А все-таки с буденновцем я слетаю! Во время войны он в бой летал мало, как и многие комдивы. И сейчас налет у него небольшой. Надо проверить его технику пилотирования.
— Давай-давай, лети, — с иронией отозвался я и сочувственно заметил: — Тебе бы в постели лежать, а тебе, как юнцу, море по колено.
