Василий Попов - Большая ничья. СССР от Победы до распада
Во второй половине 70-х гг. здоровье Брежнева стало ухудшаться: слабела память, ослабла способность сосредоточиваться на сложных политических вопросах. Постепенно, по словам академика Е.И. Чазова, Брежнев превратился в «дряхлого, склерозированного старика». Именно в связи с ухудшением состояния здоровья Брежнева, отмечали все наблюдатели, произошла новая расстановка сил в высшем эшелоне власти: в тесном сотрудничестве находились руководители внешней политики, министерства обороны и КГБ — А.А. Громыко, Д.Ф. Устинов и Ю.В. Андропов, тогда как А.Н. Косыгин «олицетворял собой довольно влиятельное совминовское лобби». Важную роль играли также ответственный за идеологию М.А. Суслов и бессменный заведующий общим отделом ЦК КПСС К.У. Черненко. В результате произошла так называемая фрагментация власти генерального секретаря, распад центральной власти на отдельные «вотчины» — оборонную, внешнеполитическую, идеологическую, полицейскую — не связанные единым руководством. Шесть лет, после того как в 1976 г. Брежнев перенес обширный инфаркт, в стране «фактически не было» руководителя, объединяющего и координирующего всю работу государства и партии.
Устинова, Громыко и Андропова многие историки называли главными ответственными за усиление консервативных тенденций во внутренней и внешней политике СССР во второй половине 70-х — начале 80-х гг.{285}
Поедем охотиться!
Как отмечалось в докладе председателя Совета Министров СССР А.Н. Косыгина на сентябрьском пленуме ЦК КПСС в 1965 г., решение экономических задач возможно только тогда, когда «централизованное плановое руководство будет сочетаться с хозяйственной инициативой предприятий и коллективов, с усилением экономических рычагов и материальных стимулов развития производства, с полным хозяйственным расчетом»{286}.
Для своего времени мысль о сочетании самостоятельности предприятий с централизованным управлением была прогрессивной. Однако, по свидетельству некоторых экономистов, всегда «трезвому реалисту» Косыгину в этом вопросе были свойственны иллюзии, поскольку он недооценивал «цепкость мертвящей бюрократии, ее способность к росту и экспансии». Вопреки расхожему мнению, как свидетельствовал ближайший косыгинский сподвижник и председатель Госплана СССР Н.К. Байбаков, Брежнев поддерживал реформу, поскольку он «сознавал роль материальных стимулов». Однако, в отличие от Косыгина, он никогда не вдавался в тонкости и сложности экономического анализа и не владел необходимыми для этого знаниями. Так, Н.К. Байбаков в своих воспоминаниях писал, что когда он докладывал Брежневу проект народнохозяйственного плана на 1973 г., тот, утомившись слушать, заявил: «Николай, ну тебя к черту! Ты забил нам голову своими цифрами. Я уже ничего не соображаю. Давай сделаем перерыв, поедем охотиться». После охоты «повеселевший» Брежнев «согласно кивал головой» и на заседании Политбюро «поддержал» проект плана{287}.
Антиреформаторское большинство в Политбюро возглавлял Н.В. Подгорный. Он заявил: «На кой черт нам эта реформа, мы и так двигаемся неплохо». Этот критический настрой разделяли многие министры и члены ЦК КПСС. Реформа предусматривала замену показателя «объем валовой продукции» показателем «объем реализованной продукции», который дополнялся установлением задания по объему производства в натуральном выражении важнейших видов промышленной продукции.
Предусматривалось также изменение отношений между предприятиями и государственным бюджетом: у предприятия оставалась значительная часть прибыли, необходимая для образования фондов стимулирования. Вместо территориальных советов народного хозяйства (совнархозов) были воссозданы отраслевые министерства.
Еще в 1962 г. «Правда» опубликовала статью профессора Е.Г. Либермана «План, прибыль, премия». Сторонники этого идейного течения ратовали за предоставление большей автономии предприятиям, за то, чтобы им было позволено получать прибыль, которая, в свою очередь, обеспечит капитал для инвестиций и создаст материальную заинтересованность у рабочих и администрации. В случае проведения этих идей в жизнь решения руководства предприятий определялись бы не командами сверху, а рыночными законами спроса и предложения. Как считают западные ученые, по своей сути эти идеи были разрушительны для существовавшей в Советском Союзе экономической системы.
По мнению большинства ученых, главное содержание экономической реформы состояло в переходе от преимущественно административных форм руководства промышленным производством к преимущественно экономическим. Полная самостоятельность предприятий должна была, по мысли Косыгина, привести к отказу от централизма путем постепенной эволюции системы государственного управления народным хозяйством в систему государственного регулирования деятельности предприятий{288}. Однако, учитывая настроения, царившие в высших эшелонах власти после недавней отставки Н.С. Хрущева, в своем докладе на пленуме Косыгин избегал употреблять слово «реформа», упомянув лишь, что предлагаемые меры есть «нечто вроде реформы». Ближайшие родственники брежневского премьера отмечали, что привычка скрывать свои мысли и чувства, приобретенная за годы сталинской службы, осталась у Косыгина «навсегда».
Как свидетельствуют факты, экономическая реформа середины 60-х гг. сыграла положительную роль: количественные и качественные показатели в 1966–1968 гг. улучшились, был дан толчок росту эффективности производства, совершенствованию системы материального поощрения работников. Однако реформа не была доведена до конца, полагают экономисты, и уже к концу 60-х гг. «практически начала свертываться». Не произошло и реального расширения прав предприятий{289}.
Реализация косыгинской реформы по времени совпала с событиями 1968 г. в Чехословакии, что резко ослабляло позиции сторонников реформ на всех уровнях управления. Трудной для Советского Союза оставалась проблема разработки новейших технологий, необходимых для укрепления военно-индустриального комплекса. Значительная их часть, как свидетельствуют факты, в 70-е гг. заимствовалась на Западе, когда Советский Союз делал все возможное, чтобы обойти эмбарго на поставку в нашу страну стратегического оборудования.
По мнению многих ученых, по своей сути косыгинская реформа «покушалась» на монополию государственной собственности, ее абсолютное доминирование в советской экономике, которое и приводило в конечном счете к застою. В этом заключалось внутреннее противоречие всей реформы.
Ряд историков считал, что в рамках реформы проводилась контрреформа — упразднение совнархозов и восстановление центральных отраслевых министерств, которые по замыслу реформаторов должны были стать проводниками научно-технического прогресса, а на деле превратились в оплот консервативных политических тенденций. Бюрократия (министерская и местная) осуществляла полный контроль за кадрами предприятий, налагала на них бремя «добровольных» обязательств и тем значительно снижала эффективность их работы.
Некоторые отечественные ученые вслед за западными при оценке косыгинской реформы отмечали, что она «имела роковые последствия для плановой системы». Во-первых, централизованные плановые задания не удалось органично сочетать с материальными стимулами и самостоятельностью предприятий — по мере проведения реформы две эти разнонаправленные тенденции все больше «противостояли и подрывали друг друга». Второе противоречие заключалось в том, что реформа произвела на свет новый тип предприятия, имеющего «обособленный от государства коллективный экономический интерес», поскольку труд работников этого предприятия в силу новых условий хозяйствования уже не был связан непосредственно с обществом в целом. Появилось понятие «мы», т. е. трудовой коллектив данного предприятия, и — «они», т. е. Госплан, министерства, другие предприятия. Поскольку речь шла о коллективах, насчитывающих нередко десятки тысяч человек, этот переворот в мышлении свидетельствовал о серьезных, кардинальных изменениях в социальной структуре советского общества. Вместе с новым социальным слоем возникли новые стереотипы поведения людей. Таким образом, начала формироваться «армия могильщиков централизованного директивного планирования», разрушался фундамент партии, которым «служили заводские парторганизации»{290}.
Мнение автора
Высказанная Ю. Ольсевичем и П. Грегори версия заслуживает внимания, поскольку последующее движение нашей страны по пути рыночных реформ показало, что сегодня все меньшее число людей связывают свое будущее с социалистической моделью развития. Таким образом можно допустить, что некоторая часть населения еще в брежневские годы была воспитана в духе рыночной экономики, пройдя школу косыгинской реформы. Однако, на наш взгляд, этот аспект нельзя преувеличивать, придавать ему слишком большое значение, поскольку даже на предприятиях, затронутых косыгинской реформой, среди ее работников в основе своей преобладала психология социального иждивенчества, характерная для советских времен и выраженная в формуле «мы делаем вид, что работаем, а они делают вид, что платят нам». Было бы исторической натяжкой наши сегодняшние представления о рыночной экономике переносить в прежнюю эпоху и приписывать современные черты сознанию промышленных рабочих 60–80-х гг., весьма апатичных в своей массе к повышению производительности труда, которая не стояла в прямой связи с их заработной платой.
