Люсьен Мюссе - Варварские нашествия на Европу: германский натиск
Заключение
Когда около 600 г. христианская Европа получила передышку, ее равновесие уже было нарушено. Античный мир был равен Средиземноморью. Примерно до 550 г. первые поколения варварских государств, порожденных завоеваниями, ничего не меняли в этом основополагающем факте: на Западе господствовали королевства, созданные восточными германцами на берегах Средиземного моря или в непосредственной близости от него. То, чего добились англосаксы в Британии и франки на севере Галлии, еще не имело большого значения, так как речь шла о традиционно маргинальных областях. Однако в середине VI в. все изменилось: Юстиниан уничтожил государства Теодориха и Гензериха, не заменив их ничем достойным упоминания, в то время как сын и внук Хлодвига более чем в два раза увеличили свое королевство, включив в него регионы, традиционно обладавшие большой значимостью (как принято думать о роли Лиона и Арля в Поздней Римской империи). В то же время большая часть древней независимой Германии, дотоле упрямо противившейся притяжению Средиземноморья, вошла в состав государства, центр которого находился на древней территории Рима. Этот центр тяжести Запада сместился к северу от Луары и Альп. Там ему предстояло долгое время оставаться в неподвижности. Эта решающая революция поистине отмечает собой поворотный момент от античности к средневековью[210]. Нашествия, разумеется, повинны в этом лишь наполовину — поскольку первоначально они сохраняли прежнее положение вещей, — но без них необходимые условия для этого переворота никогда бы не возникли.
Книга вторая
НЕРЕШЕННЫЕ ПРОБЛЕМЫ И НАПРАВЛЕНИЯ ИССЛЕДОВАНИЯ
Предисловие
БУДУЩАЯ РАБОТА НАД ИСТОЧНИКАМИ
При всей редкости и расплывчатости источников, необходимо проделать значительную работу, которая позволит с большей отдачей использовать те из них, что имеются в нашем распоряжении. Историк, изучающий завоевания, лишен рабочих инструментов, сравнимых с теми, к которым ежедневно прибегает исследователь античности: у него нет ни эпиграфического «Corpus», ни «Просопографии», ни «Realenzyklopadie», ни даже аналога «Thesaurus». Некоторые осуществляемые в настоящее время начинания частично возместят эти лакуны (Prosopographia Imperii Christiani или Nouveau Du Cange). Однако еще не пришло время для слишком широких обобщений. Остро необходимы неполные, но критические описания.
Наиболее насущны эти потребности в области эпиграфики. За последние сто лет историк античности привык не делать и шагу, не опираясь на письменные памятники; историк раннего средневековья почти полностью их игнорирует. С подобным неравенством трудно примириться. Без всякого сомнения, начиная с V в. эпиграфические тексты становятся чрезвычайно редкими, а их содержание чаще всего носит исключительно частный характер. Однако тщательное изучение почти всегда позволяет извлечь из них какую-то пользу для общей истории. Пример тому можно найти в работах Кристиана Куртуа. Его большая компиляция Les vandales et L" Afrique [N 233] основана на критическом описании африканских надписей. В другой работе он обновляет пласт меровингской хронологии, используя надписи из Лионе[211].
Прежде чем использовать эпиграфические документы, необходимо собрать их в критических публикациях. Отставание в этом отношении очень велико. Во Франции за последние 80 лет не сделано ничего серьезного; другие страны (особенно Испания) находятся в лучшем положении, но список заголовков, приведенный в общей библиографии [N 1-12], не должен вводить в заблуждение. Почти все подлежит критике. Конечно, прежде, чем браться за общие corpus, лучше всего было бы составить хорошие региональные или локальные описания, наподобие работы Гозе для Трира [N 4]. Следовало бы одновременно провести тщательное исследование формул и палеографии этих надписей[212]. Никакое поощрение историков к изучению этой благодатной темы не может быть излишним.
Исследование археологических источников продвинулось несколько дальше, хотя многие описания восходят к донаучному периоду не только по той причине, что знание хронологии и типологии тогда находилось в зачаточном состоянии, но главным образом потому, что погоня за «предметом» коллекционирования в то время преобладала над скрупулезным изучением контекста, без чего любая находка теряет свою основную ценность[213]. Против подобных ошибок предостерегает Manuel des fouilles Э. Салена [N 306] и, в меньшей степени, Civilisation merovingienne [N 308]. Чтобы быть в курсе развития технологии, можно извлечь необходимую информацию из превосходного Revue archeologique de L" est et du Centre-Est (Дижон). Но этот журнал не в состоянии научить сложному искусству ведения раскопок.
К тому же раскопки, даже хорошо проведенные и опубликованные, — это только начало. Они поставляют едва подготовленные материалы, которые приобретают свое истинное значение только в рамках обобщающих работ. Последние должны быть двух видов. Несомненно, особенно необходимо типологическое обобщение: установление географической и хронологической протяженности, а также вариаций в пространстве и времени какого-то определенного типа предметов, декоративных мотивов, планов строений… На французском языке прекрасные примеры можно найти в работах Дениз Фоссар[214]. Региональные обобщения, гораздо более рискованные, требуют подлинного мастерства при оценке сложного материала, и к ним можно приступать лишь на продвинутой стадии исследования; в качестве примера можно привести работу Карла Бонера по региону Трира [N 409]. Однако в их ожидании неоценимые услуги оказывают критические каталоги находок, опубликованных или хранимых в музеях[215]. Подчеркнем, что во всех случаях первостепенное значение имеет точная картография типов и находок; в Германии этому аспекту специально посвящен важный печатный орган археологической науки: Archeologica Geographica (Гамбург, печатается с 1950 г.).
Археологи развили разные ветви своей дисциплины неравномерным образом. Погребальные находки ценятся больше всего: мы располагаем бесчисленными прецедентами и проверенными техниками. Изучение поселений раннего средневековья (и его королларии, вроде исследования бытовой керамики) почти повсеместно до сих пор находится в младенческом состоянии. В Галлии одна Рейнская область, в широком смысле, перестала быть terra incognita; Англия достигла несколько большего, отчасти благодаря своему обозрению Medieval Archaeology. Монументальная археология варварской эпохи едва начинает приноравливаться к истинно научным дисциплинам — во Франции в основном под влиянием работ Жана Юбера[216]. Только Италия взялась за систематическое региональное описание скульптур раннего средневековья[217]. Следовало бы распространить его на весь Запад. Даже не рассчитывая на впечатляющие открытия, которые тем не менее следуют одно за другим в быстром темпе, благодаря постоянному увеличению количества опубликованных работ, историк может ожидать самого существенного углубления своих познаний в результате разумного осмысления археологических материалов[218].
Учет и обобщение литературных источников до сих пор требуют больших усилий. Поучительна новизна работ Пьера Курселя[219]. Им трудно подражать, однако описание текстов, относящихся к тому или иному конкретному сюжету, еще многому может нас научить[220]. Немало работы еще предстоит проделать в области агиографических документов[221]. Наконец, очень плодотворным может оказаться изучение словаря. Если в юридической области эта работа уже проделана, то в сфере истории идей этот процесс только начинается, особенно под влиянием голландки Кристин Морманн, занимающейся патристической эпохой. Остается место и для продолжения этих усилий. В каждом разделе этой книги мы попытаемся в эскизном виде рассмотреть термины, обозначающие различные варварские народы: трудно поверить, что до сих пор эта проблема не стала темой ни одного по-настоящему серьезного обобщения. Понятно, как необозримо поле, ожидающее своих добровольных тружеников.
Глава VI
ОБЩИЕ ПРОБЛЕМЫ
I. Откуда происходит «варварство» раннего средневековья
А) «Варварские нашествия» или «Великое переселение народов»?
Традиционно в этом терминологическом споре французские и немецкие медиевисты высказывают противоположные мнения. В сущности, это надуманный вопрос. Однако о нем следует напомнить.
Слово «варвар» — наследие греческого языка. В глазах эллинов варваром был всякий, кто не разделял с ними ни языка, ни нравов, ни греческой цивилизации, даже если он был выходцем из такой высокоцивилизованной империи, как Персия. Это представление было взято на вооружение и в таком двуязычном государстве, как Римская империя. В ней варваром был всякий, кто не принадлежал ни к греческой, ни к латинской культуре. Таким образом, варварами оказывались просто неассимилированные чужестранцы. Разумеется, этот термин не являлся лестным: римляне были слишком высокого мнения о себе, чтобы ценить чужаков. Однако он и не постыден, и также верно, что после полной победы над Римом завоеватели часто сами применяли его к себе за неимением лучшего родового названия. Таким образом, назвать завоевания V в. «варварскими» — значит всего лишь констатировать очевидный факт, даже тавтологию: Империя была завоевана извне!
