Сергей Утченко - Древний Рим. События. Люди. Идеи.
Так или иначе, Марк Антоний был яркой, выдающейся личностью — это бесспорно. Широкая натура, человек с размахом, человек, не лишенный авантюризма, но и большого обаяния. Смел до дерзости, страстен до безрассудства, хладнокровен в опасности, энергичен, ловок, остроумен, распутен и сластолюбив, словом, человек настроения, минуты, прихоти. Он не был, конечно, ни великим полководцем, ни выдающимся государственным деятелем в точном смысле этих понятий, но, совмещая в какой–то мере качества того и другого, озаряя их блеском своего темперамента, оказавшись, наконец, в центре решающих событий, он сам стал крупным явлением истории последних лет Римской республики.
Как исторический деятель Марк Антоний был, на наш взгляд, типичным порождением той эпохи, которая уже безвозвратно уходила в прошлое, — эпохи эллинизма. Быть может, именно этим обстоятельством определялась и объяснялась его постоянная тяга к Востоку. Всем своим обликом, всей своей деятельностью, всем сочетанием противоречивых качеств и талантов он походил на тех блестящих авантюристов, которые были эпигонами Александра. Недаром Плутарх сопоставляет его с таким искателем славы и приключений, как Деметрий Полиоркет.
Но, как бы то ни было, теперь, после заседания сената 17 марта и после похорон Цезаря, Марк Антоний, который к тому же имел в своих руках власть консула, оказался фактически первым лицом в Риме. Тем энергичнее ему пришлось действовать.
Дело в том, что имя Цезаря и его растущую популярность стремились использовать не только ближайшие сподвижники покойного диктатора. Например, в Риме появился некто Герофил (или Амаций), который называл себя внуком Мария, а следовательно, и родственником Цезаря. Он соорудил жертвенник на том месте, где был сожжен труп Цезаря. Вокруг Лже–Мария начали группироваться солдаты, плебеи, рабы, приносившие жертвы убитому, призывавшие к отмщению. Про появившуюся в те дни комету пустили слух, что это душа Цезаря, ставшего богом и вознесшегося на небо.
Движение ширилось и могло оказаться опасным для официальных преемников диктатора. Тогда Антоний, используя свою власть консула, арестовал Лже–Мария, а затем и казнил его без всякого суда. Окончательно движение было подавлено вторым консулом — Долабеллой, который повелел приверженцев Герофила из числа свободных сбросить с Тарпейской скалы, а из числа рабов — распять на крестах. Интересно отметить, что движение Лже–Мария имело явно выраженную религиозную окраску.
Подавление этого движения резко изменило отношение народа к Антонию. Аппиан прямо говорит о «невыразимой ненависти», которую навлек на себя Антоний.
И действительно, его положение было крайне сложным, ему приходилось лавировать между сенатом и народом. В данный момент он был вынужден искать опоры в сенате. Поэтому он внес предложение вызвать из Испании Секста Помпея, выдать ему в возмещение конфискованного имущества отца 50 млн. драхм и назначить его командующим флотом. Сенат с радостью принял это предложение, а Антоний, воспользовавшись благоприятной обстановкой, добился от сената права на создание личной охраны. Однако сенаторы были неприятно поражены, когда вскоре выяснилось, что Антоний набрал в свои отряды 6000 чел.
В соответствии с решением сената от 17 марта Антоний, ссылаясь на волю Цезаря, назначал угодных ему лиц на высшие должности, вводил в состав сената, а иных даже возвращал из ссылки. Всем этим людям, как рассказывает Плутарх, римляне дали насмешливое прозвище «друзей Харона», ибо все милости и назначения неизменно объявлялись волей умершего. Затем Антоний провел закон, уничтожающий на вечные времена диктатуру. В обмен на все эти просенатские акции ему удалось добиться нового распределения провинций: его коллега по консулату Долабелла получал Сирию, сам же Антоний — Македонию. В обоих этих провинциях находились в данный момент войска, подготовленные Цезарем для намечавшегося парфянского похода.
И тем не менее положение Антония продолжало оставаться сложным и не всегда ясным. Оно осложнилось еще в большей степени тогда, когда в Риме появился внучатый племянник Цезаря, усыновленный им и назначенный по завещанию его наследником, — девятнадцатилетний Гай Октавий.
Он прибыл в Рим из Аполлонии, где, по распоряжению Цезаря, проходил курс военных и гражданских наук. Хотя его ближайшие родственники — мать и отчим — советовали ему отказаться и от усыновления, и от наследства, избрав жизнь частного человека, как менее опасную при данных обстоятельствах, он не послушался этого совета и сразу же включился в политическую борьбу. Антоний поначалу отнесся к юноше весьма пренебрежительно. Аппиан довольно подробно описывает первую встречу и разговор, состоявшийся между Октавием и Антонием. Разговор этот, конечно, вымышлен, но общая его направленность отражена, видимо, верно. Молодой Октавий почтительно, но твердо заявил о своем желании отомстить убийцам приемного отца, а также о необходимости выполнить волю покойного и раздать народу завещанные ему средства. Для этого он просил Антония вернуть из имущества Цезаря то золото, которое было собрано покойным для ведения предстоящей войны с Парфией.
Антоний был поражен и возмущен смелостью, даже наглостью этого мальчишки. Он дал ему резкую отповедь, подчеркнув прежде всего, что Цезарь, оставив своему приемному сыну наследство и славное имя, отнюдь не передавал управления государственными делами. Поэтому он, Антоний, вовсе не намерен давать сейчас отчет в этих делах. Что же касается наследства, то денежные средства, перенесенные в свое время в его дом, истрачены на подкуп влиятельных лиц, дабы они не препятствовали принятию решений в интересах Цезаря и его памяти, а государственную казну покойный диктатор, как известно, оставил пустой. Поэтому он, Антоний, ничем не может помочь молодому человеку в его денежных затруднениях.
После этой встречи Октавий, который теперь стал называться Гаем Юлием Цезарем Октавианом, начал сложную игру, возбуждая римский народ против Антония, вызывая сочувствие к себе и, наконец, лавируя сам между сенатом и народом.
Пожалуй, наиболее удачным ходом в этой политической игре со стороны Октавиана оказался блок с Цицероном, который ему удалось установить. Цицерон, как и большинство сенаторов, относился к Антонию с глубоким недоверием, подозревая его — и не без оснований — в стремлении к единоличной власти. Октавиан же своим скромным и почтительным отношением к знаменитому консуляру сумел внушить тому не только полное доверие, но и надежду на то, что неопытный еще, но усердный и почтительный молодой человек может оказаться неплохим орудием в руках столь умудренного в политических битвах деятеля, каковым, без сомнения, считал себя сам Цицерон. В письмах к своему другу Аттику он неоднократно говорит о «почтительном и дружеском» отношении к нему со стороны наследника Цезаря и даже о полной его «преданности».
В скором времени Цицерон начинает, по его же собственному выражению, «словесную войну» с Марком Антонием, открыто обвиняя его в тиранических намерениях. В сенате и перед народом он произносит 14 речей против «тирана», которые были самим же оратором, по аналогии с речами Демосфена против Филиппа Македонского, названы «филиппиками». В этих речах Марк Антоний обвиняется во всех смертных грехах и говорится о том, что в случае его победы город Рим, жизнь и имущество наиболее достойных граждан будут выданы на поток и разграбление солдатам. Самодержавные замашки Антония известны всем — недаром не кто–либо другой, а именно он предлагал в свое время царскую корону убитому диктатору. В соответствии с правилами политического красноречия, принятыми в Риме, личные выпады в этих речах перемежаются с обвинениями политического характера: Антоний то сравнивается с Катилиной и даже Спартаком, то подчеркивается, что им полностью командует его властолюбивая жена Фульвия (кстати, бывшая некогда женой знаменитого трибуна Клодия), а сам он давно уже обезумел от пьянства.
Отношения между сенатом и Марком Антонием, с одной стороны, между Антонием и Октавианом — с другой, обостряются настолько, что «словесная война» грозит перерасти в войну с оружием в руках, в войну гражданскую. Цицерон в старой роли «спасителя отечества» и в новом амплуа вождя колеблющегося сената открыто провоцирует этот вооруженный конфликт. Первым поводом к нему можно считать решение комиций о передаче Антонию в управление Цизальпийской Галлии, которая более ранним решением сената была назначена Дециму Бруту (одному из заговорщиков). Брут, как и следовало ожидать, отказывается подчиниться этому новому решению и укрепляется с войском в Мутине. Тогда Антоний срочно мобилизует свои силы и осаждает Мутину. Так начинается новая гражданская война.
Эта новая война (или, точнее говоря, новый этап гражданской войны) была вызвана крайним обострением противоречий среди различных классов и различных политических группировок свободного населения. Из сказанного выше нетрудно сделать вывод о том, по каким основным линиям развивались эти противоречия. Прежде всего определился раскол между «республиканцами», как иногда называют сторонников сената, и цезарианцами. Однако сторонники сената не были вполне едины: часть из них относилась к цезарианцам совершенно непримиримо, но какая–то часть готова была идти на компромисс, что достаточно ярко проявилось, например, в заседании сената от 17 марта. С другой стороны, не наблюдается единства и в лагере цезарианцев, особенно с того момента, как выступает наследник Цезаря — Октавиан. Вся эта борьба — борьба политических группировок — была отражением более глубоко скрытых социальных, классовых противоречий. Н. А. Машкин пытается определить роль в этой борьбе таких группировок, как сенаторское сословие, городской плебс, население италийских городов, ветераны. Но если, например, сенаторское сословие или городской плебс можно считать определенной и единой социальной группировкой (даже несмотря на свойственные им внутренние противоречия), то в том случае, когда речь идет об италийском населении, конечно, приходится иметь дело с различными классами и социальными слоями. Каковы же были их позиции в развернувшейся борьбе?
