Иван Солоневич - Россiя въ концлагерe
Марковичъ поворачивается и извлекаетъ откуда-то изъ-за спины, со стола, клочекъ бумаги съ отпечатаннымъ на немъ заголовкомъ: {130}
-- Вотъ, слушайте: "огненнымъ энтузiазмомъ ударники Бeлморстроя поджигаютъ большевистскiе темпы Подпорожья". Что? Плохо?
-- Н-да... Заворочено здорово, -- съ сомнeнiемъ откликается Борисъ. -Только вотъ насчетъ "поджигаютъ" -- какъ-то не тово...
-- Не тово? Ильиныхъ нравится? -- Нравится. Ну, и чертъ съ нимъ, съ вашимъ "не тово". Что, вы думаете, я въ нобелевскую премiю лeзу? Мнe дай Богъ изъ лагеря вылeзти. Такъ вотъ я вамъ и говорю... Если вамъ въ Москвe нужны штаны, такъ вы идете въ профкомъ и клянчите тамъ ордеръ. Такъ вы этого ордера не получаете. А если получаете ордеръ, такъ не получаете штановъ. А если вы такой счастливый, что получаете штаны, такъ или не тотъ размeръ, или на зиму -- лeтнiе, а на лeто -- зимнiе. Словомъ, это вамъ не штаны, а болeзнь. А я приду къ Ильиныхъ -- онъ мнe записку -- и кончено: Марковичъ ходитъ въ штанахъ и не конфузится. И никакого ГПУ я не боюсь. Во-первыхъ, я все равно уже въ лагерe -- такъ мнe вообще болeе или менeе наплевать. А во вторыхъ, лагерное ГПУ -- это самъ Ильиныхъ. А я его вижу, какъ облупленнаго. Вы знаете -- если ужъ непремeнно нужно, чтобы было ГПУ, такъ ужъ пусть оно будетъ у меня дома. Я, по крайней, мeрe, буду знать, съ какой стороны оно кусается; такъ я его съ той самой стороны за пять верстъ обойду...
Борисъ въ это время переживалъ тяжкiе дни. Если мнe было тошно въ УРЧ, гдe загубленныя человeческiя жизни смотрeли на меня только этакими растрепанными символами изъ ящиковъ съ "личными дeлами", то Борису приходилось присутствовать при ликвидацiи этихъ жизней совсeмъ въ реальности, безъ всякихъ символовъ. Лeчить было почти нечeмъ. И, кромe того, ежедневно въ "санитарную вeдомость" лагеря приходилось вписывать цифру -обычно однозначную -- сообщаемую изъ третьей части и означающую число разстрeлянныхъ. Гдe и какъ ихъ разстрeливали -- "оффицiально" оставалось неизвeстнымъ. Цифра эта проставлялась въ графу: "умершiе внe лагерной черты", и Борисъ на соотвeтственныхъ личныхъ карточкахъ долженъ былъ изобрeтать дiагнозы и писать exitus laetalis. Это были разстрeлы втихомолку -- самый распространенный видъ разстрeловъ въ СССР.
Борисъ -- не изъ унывающихъ людей. Но и ему, видимо, становилось невмоготу. Онъ пытался вырваться изъ санчасти, но врачей было мало -- и его не пускали. Онъ писалъ въ "Перековку" призывы насчетъ лагерной санитарiи, ибо близилась весна, и что будетъ въ лагерe, когда растаютъ всe эти уборныя, -- страшно было подумать. Марковичъ очень хотeлъ перетащить его къ себe, чтобы имeть въ редакцiи хоть одного грамотнаго человeка -- самъ-то онъ въ россiйской грамотe былъ не очень силенъ, -- но этотъ проектъ имeлъ мало шансовъ на осуществленiе. И самъ Борисъ не очень хотeлъ окунаться въ "Перековку", и статьи его приговора представляли весьма существенное препятствiе.
-- Эхъ, Б. Л., и зачeмъ же вы занимались контръ-революцiей? Ну, что вамъ стоило просто зарeзать человeка? Тогда вы {131} были бы здeсь соцiально близкимъ элементомъ -- и все было бы хорошо. Но -- статьи, -- это ужъ я устрою. Вы только изъ санчасти выкрутитесь. Ну, я знаю, какъ? Ну, дайте кому-нибудь вмeсто касторки стрихнина. Нeтъ ни касторки, ни стрихнина? Ну, такъ что-нибудь въ этомъ родe -- вы же врачъ, вы же должны знать. Ну, отрeжьте вмeсто отмороженной ноги здоровую. Ничего вамъ не влетитъ -- только съ работы снимутъ, а я васъ сейчасъ же устрою... Нeтъ, шутки -- шутками, а надо же какъ-то другъ другу помогать... Но только куда я дeну Трошина? Вeдь онъ же у меня въ самыхъ глубокихъ печенкахъ сидитъ.
Трошинъ -- былъ поэтъ, колоссальнаго роста и оглушительнаго баса. Свои неизвeстные мнe грeхи онъ замаливалъ въ стихахъ, исполненныхъ нестерпимаго энтузiазма. И, кромe того, "пригвождалъ къ позорному столбу" или, какъ говорилъ Марковичъ, къ позорнымъ столбамъ "Перековки" всякаго рода прогульщиковъ, стяжателей, баптистовъ, отказчиковъ, людей, которые молятся, и людей, которые "сожительствуютъ въ половомъ отношенiи" -- ну, и прочихъ грeшныхъ мiра сего. Онъ былъ густо глупъ и приводилъ Марковича въ отчаянiе.
-- Ну, вы подумайте, ну, что я съ нимъ буду дeлать? Вчера было узкое засeданiе: Якименко, Ильиныхъ, Богоявленскiй -- самая, знаете, верхушка. И мы съ нимъ отъ редакцiи были. Ну, такъ что вы думаете? Такъ онъ сталъ опять про пламенный энтузiазмъ орать... Какъ быкъ, оретъ. Я ужъ ему на ногу наступалъ: мнe же неудобно, это же мой сотрудникъ.
-- Почему же неудобно? -- спрашиваетъ Юра.
-- Охъ, какъ же вы не понимаете! Объ энтузiазмe можно орать, ну, тамъ, въ газетe, ну, на митингe. А тутъ же люди свои. Что, они не знаютъ? Это же вродe старорежимнаго молебна -- никто не вeритъ, а всe ходятъ. Такой порядокъ.
-- Почему же это -- никто не вeритъ?
-- Ой, Господи... Что, губернаторъ вeрилъ? Или вы вeрили? Хотя вы уже послe молебновъ родились. Ну, все равно... Словомъ, нужно же понять, что если я, скажемъ, передъ Якименкой буду орать про энтузiазмъ, а въ комнатe никого больше нeтъ, такъ Якименко подумаетъ, что или я дуракъ, или я его за дурака считаю. Я потомъ Трошина спросилъ: такъ кто же, по его, больше дуракъ -- Якименко или онъ самъ? Ну, такъ онъ меня матомъ обложилъ. А Якименко меня сегодня спрашиваетъ: что это у васъ за... какъ это... орясина завелась?.. Скажите, кстати, что такое орясина?
Я по мeрe возможности объяснилъ.
-- Ну, вотъ -- конечно, орясина. Мало того, что онъ меня дискредитируетъ, такъ онъ меня еще закопаетъ. Ну, вотъ смотрите, вотъ его замeтка -- ее, конечно, не помeщу. Онъ, видите ли, открылъ, что завхозъ сахаръ крадетъ. А? Какъ вамъ нравится это открытiе? Подумаешь, Христофоръ Колумбъ нашелся. Подумаешь, безъ него, видите ли, никто не зналъ, что завхозъ не только сахаръ, а что угодно воруетъ... Но чортъ съ ней, съ замeткой. Я ее не помeщу -- и точка. Такъ, этотъ... Какъ вы говорите? {132} Орясина? Такъ эта орясина ходитъ по лагерю и, какъ быкъ, оретъ: какой я умный, какой я активный: я разоблачилъ завхоза, я открылъ конкретнаго носителя зла. Я ему говорю: вы сами, товарищъ Трошинъ, конкретный носитель идiотизма...
-- Но почему же идiотизма?
-- Охъ, вы меня, Юрочка, извините, только вы еще совсeмъ молодой. Ужъ разъ онъ завхозъ, такъ какъ же онъ можетъ не красть?
-- Но почему же не можетъ?
-- Вамъ все почему, да почему. Знаете, какъ у О'Генри: "папа, а почему въ дырe ничего нeтъ?" Потому и нeтъ, что она -- дыра. Потому онъ и крадетъ, что онъ -- завхозъ. Вы думаете, что, если къ нему придетъ начальникъ лагпункта и скажетъ: дай мнe два кила -- такъ завхозъ можетъ ему не дать? Или вы думаете, что начальникъ лагпункта пьетъ чай только со своимъ пайковымъ сахаромъ?
-- Ну, если не дастъ, снимутъ его съ работы.
-- Охъ, я же вамъ говорю, что вы совсeмъ молодой.
-- Спасибо.
-- Ничего, не плачьте. Вотъ еще поработаете въ УРЧ, такъ вы еще на полъ аршина вырастете. Что вы думаете, что начальникъ лагпункта это такой же дуракъ, какъ Трошинъ? Вы думаете, что начальникъ лагпункта можетъ устроить такъ, чтобы уволенный завхозъ ходилъ по лагерю и говорилъ: вотъ я не далъ сахару, такъ меня сняли съ работы. Вы эти самыя карточки въ УРЧ видали? Такъ вотъ, карточка завхоза попадетъ на первый же этапъ на Морсплавъ или какую-нибудь тамъ Лeсную Рeчку. Ну, вы, вeроятно, знаете уже, какъ это дeлается. Такъ -- ночью завхоза разбудятъ, скажутъ: "собирай вещи", а утромъ поeдетъ себe завхозъ къ чертовой матери. Теперь понятно?
-- Понятно.
-- А если завхозъ воруетъ для начальника лагпункта, то почему онъ не будетъ воровать для начальника УРЧ? Или почему онъ не будетъ воровать для самого себя? Это же нужно понимать. Если Трошинъ разоряется, что какой-то тамъ урка филонитъ, а другой урка перековался, такъ отъ этого же никому ни холодно, ни жарко. И одному уркe плевать -- онъ всю свою жизнь филонитъ, и другому уркe плевать -- онъ всю свою жизнь воровалъ и завтра опять проворуется. Ну, а завхозъ. Я самъ изъ-за этого десять лeтъ получилъ.
-- То-есть, какъ такъ изъ-за этого?
-- Ну, не изъ-за этого. Ну, въ общемъ, былъ завeдующимъ мануфактурнымъ кооперативомъ. Тамъ же тоже есть вродe нашего начальника лагпункта. Какъ ему не дашь? Одному дашь, другому дашь, а всeмъ вeдь дать нельзя. Ну, я еще тоже молодой былъ. Хе, даромъ, что въ Америкe жилъ. Ну, вотъ и десять лeтъ.
-- И, такъ сказать, не безъ грeха?
-- Знаете что, Иванъ Лукьяновичъ, чтобы доказать вамъ, что безъ грeха -- давайте чай пить съ сахаромъ. Мишка сейчасъ чайникъ поставитъ. Такъ вы увидите, что я передъ вами не хочу {133} скрывать даже лагернаго сахара. Такъ зачeмъ бы я сталъ скрывать не лагерную мануфактуру, за которую я все равно уже пять лeтъ отсидeлъ. Что, не видалъ я этой мануфактуры? Я же изъ Америки привезъ костюмовъ -- на цeлую Сухаревку хватило бы. Теперь я живу безъ американскихъ костюмовъ и безъ американскихъ правилъ. Какъ это говоритъ русская пословица: въ чужой монастырь со своей женой не суйся? Такъ? Кстати, о женe: мало того, что я, дуракъ, сюда прieхалъ, такъ я, идiотъ, прieхалъ сюда съ женой.
-- А теперь ваша жена гдe?
