Дмитрий Володихин - Малюта Скуратов
Сколь достоверна эта информация? Вопрос непростой…
Указ, которым вводилась опричнина, с большой точностью очерчивает территорию нового царского «удела». Это относится и к городам и областям, взятым в опричнину по всей стране, и к опричному сектору в самой Москве: «…На двор же свой и своей царице великой княгине двор повеле место чистити, где были хоромы царицы и великой княгини, позади Рожества Пречистые и Лазаря Святаго, и погребы и ледники и поварни все и по Курятные ворота; такоже и княже Володимерова двора Ондреевича место принял и митрополича места. Повеле же и на посаде улицы взяти в опришнину от Москвы реки: Чертольскую улицу и з Семчинским сельцом и до всполия, да Арбацкую улицу по обе стороны и с Сивцевым Врагом и до Дорогомиловского всполия, да до Никицкой улицы половину улицы, от города едучи левою стороною и до всполия, опричь Новинского монастыря и Савинского монастыря слобод и опричь Дорогомиловские слободы, и до Нового Девича монастыря и Алексеевского монастыря слободы. А слободам быти в опришнине: Ильинской, под Сосенками, Воронцовской, Лыщиковской. И некоторые улицы и слободы поймал государь в опришнину, и в нех улицах велел быти бояром и дворяном и всяким приказным людям, которых государь поимал в опришнину. А которым в опришнине быти не велел, и тех ис всех улиц велел перевести в ыные улицы на посад…»[211]
Опричная резиденция Ивана IV просуществовала в Москве до мая 1571 года, когда она погибла в огромном московском пожаре. Возможно, ее восстановили хотя бы частично: царь недолго жил там и в середине 1570-х[212].
Для постройки Опричного двора — главной политической резиденции государева «удела» — было снесено множество зданий на Неглинной, напротив Кремля. Московский опричный дворец располагался в том месте, где соединяются улицы Воздвиженка и Моховая; точно определил его положение дореволюционный историк И. Е. Забелин[213].
Все квадратное в плане пространство, отданное под постройку, было окружено высокой стеной с тремя воротами. На сажень она состояла из тесаного камня и еще на две сажени — из кирпича. Рядом с дворцом располагались, по всей видимости, казармы опричной стражи («особый лагерь» в не очень точном переводе по Шлихтингу). Видимо, общая численность московского опричного отряда, охранявшего царя, составляла 500 человек. Северные ворота играли роль «парадных». По свидетельству Генриха Штадена, они были окованы железными полосами и покрыты оловом. Сторожил их засов, закрепленный на двух мощных бревнах, глубоко врытых в землю. Украшением ворот служили два «резных разрисованных льва» (вместо глаз у них были вставлены зеркала), а также черный деревянный двуглавый орел с распростертыми крыльями, обращенный «в сторону земщины». На шпилях трех главных палат также красовались орлы, повернутые к земщине. Опричный дворец был надолго обеспечен всем необходимым, значительную часть его территории занимали хозяйственные постройки: поварни, погреба, хлебни и мыльни; «над погребами были сверху надстроены большие сараи с каменными подпорами из досок, прозрачно прорезанных в виде листвы…». Поскольку строительство производилось на сыром месте, двор пришлось засыпать песком «на локоть в вышину». Даже церковь поставили на сваях. Главная палата стояла напротив восточных ворот, в нее можно было войти по двум лестницам (крылечкам). Перед лестницами высился помост, «…подобный четырехугольному столу; на него всходил великий князь, чтобы сесть на коня или слезть с него. Эти лестницы поддерживались двумя столбами, на них покоилась крыша и стропила. Столбы и свод украшены были резьбой под листву. Переход шел кругом всех покоев и до стен. Этим переходом великий князь мог пройти сверху от покоев по стенам в церковь, которая стояла на восток перед двором, вне ограды…»[214].
Помимо московского Опричного двора в разное время строились иные царские резиденции: в Старице, Вологде, Новгороде. На территории Александровской слободы опричный дворец стали воздвигать, по всей видимости, одновременно или вскоре после московского[215]. Туда Иван Васильевич переехал из Москвы не ранее второй половины 1568 года и не позднее марта 1569 года. В московском дворце Иван IV провел относительно немного времени. Зато Александровская слобода, а позднее Старица на долгие годы становились настоящими «дублерами» русской столицы. Часть сооружений опричной поры сохранилась там до наших дней.
Палаты видных опричников возводились по соседству с резиденциями Ивана IV — как в Москве, так и в Александровской слободе.
Опричные владения в Москве располагались компактно. Это широкая полоса старинных улиц, идущая от Кремля и Большой Никитской к югу и юго-западу; доходит она до Новодевичьего монастыря, занимая значительную часть той петли, которую делает Москва-река между нынешними Смоленской и Пречистенской набережными. Улица Волхонка и Чертолье оказались в ядре опричной Москвы, от них до Опричного двора Ивана Грозного — совсем недалеко. Теоретически здесь могли находиться палаты Скуратовых-Бельских.
Но так ли было на самом деле?
Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский действительно погиб на ливонском фронте, но не в 1570-м (как у Сытина), а в 1573 году. Похоронен он, по свидетельствам источников, на территории Иосифо-Волоцкого монастыря, а не в Москве. И сам царь, и семейство Скуратовых-Бельских делали большие вклады на помин его души именно в Иосифо-Волоцкую обитель. Там же, с большой долей вероятности, принял монашеский постриг брат Малюты Неждан, получивший во крещении имя Иван. Если где-то и существовал семейный склеп Скуратовых-Бельских, то, вернее всего, именно там.
В распоряжении науки нет никаких известий, доказывающих, что монаршего любимца перезахоронили — скажем, по просьбе родни.
Что ж, возможно, речь идет о каком-то родственнике Малюты, принявшем смерть за отечество. Как минимум двое Скуратовых, помимо самого Григория Лукьяновича, действительно приняли воинскую смерть. Это некие Федор и Владимир Скуратовы. Но первый из них погиб в 1578 году. Следовательно, речь может идти о втором. Владимир Скуратов, судя по тому, как расположено его имя в синодике кремлевского Архангельского собора, скорее всего, погиб в 1550-х или начале 1560-х. Однако точную дату установить по синодику невозможно. 1570-е годы — допустимы.
Таким образом, где-то близ Антипьевской церкви родовое гнездо Скуратовых действительно могло располагаться.
Но именно «могло», а не «мы точно знаем, что располагалось». В XVI веке жил некий Иван Скурат Хлопов, не имеющий к роду Малюты никакого отношения. А Дмитрий Федорович Скуратов, очень похоже, был его родней, а не отпрыском семейства Бельских…
Тайну сию открыла бы, наверное, могильная плита, упомянутая у П. В. Сытина. Однако автору этих строк не удалось отыскать ее в московских музеях.
Собрание древних надгробий в Музее истории Москвы изучил крупный специалист по некрополю допетровской Москвы С. Ю. Шокарев. Малютиного могильного памятника он там не обнаружил[216]. Мнение С. Ю. Шокарева, высказанное автору этих строк в порядке консультации, содержит изрядную долю скепсиса. В частности, он говорит: «Информацию о захоронении Малюты Скуратова в церкви Похвалы Богородицы на Чертолье, о существовании там его “палат” и подземного хода под Москвой-рекой я встречал в разных не очень авторитетных сочинениях… Думаю, мы имеем дело с московской легендой. Созвучие слов “Чертолье” и “черт” создало за этой местностью славу своеобразного инфернального места, потому московское предание и поместило здесь место жительства Малюты». Что ж, это очень похоже на правду. От газетной сенсации до легенды, которую распространяют экскурсоводы и публицисты, совсем недалеко…
Вернемся к заметке из «Вечерней Москвы». В ней четко сказано: археологические находки, сделанные при строительстве Дворца Советов, «…будут переданы в Исторический музей». Коллекцией могильных плит Государственного исторического музея занимался блистательный специалист по эпиграфике В. Б. Гиршберг. Но в фундаментальном своде такого рода памятников, созданном трудами В. Б. Гиршберга, надпись на этой могильной плите отсутствует[217].
Не упоминается она и в научных публикациях, касающихся работы археологов на новостройках 1930-х годов. В ту пору «археологическая лихорадка» охватила строительные организации Москвы. Много рушила тогда советская власть на территории древней столицы, много строила нового. А значит, приходилось на протяжении многих лет копать, копать и копать, обнажая подземные потроха города. Как вспоминал через много лет знаменитый археолог А. В. Арциховский, в те годы «…на каждой шахте и дистанции, в каждом участке были “археологические корреспонденты” из рабочей среды, собиравшие находки и вызывавшие, когда надо, археологов. Показательно, что, например, при находках древних надписей рабочие не отпускали с места находки археолога до тех пор, пока он не прочитает надпись. Бежали за горячей водой, мыли плиту, а потом люди, отрабатывавшие свою смену, становились в кружок и ждали, пока будет прочитана надпись (ждать приходилось иногда очень долго, если попадалась сложная вязь). А затем охотно и дружно двигали эти тридцатипудовые плиты»[218]. Тут виден неподдельный энтузиазм, интерес рабочего человека к родной старине. Что ж худого? По большому счету, ничего. Однако подобная атмосфера создает ожидание сенсации, и порой сенсация выпархивает из ничего… Тот же Арциховский, перечисляя важнейшие находки, сделанные в годы первометростроевской эпопеи на землях Москвы, приводит примеры древних могильных плит[219]. Но отчего-то и среди них не упомянута та самая — скуратовская.
