Г. Штоль - История Древней Греции в биографиях
Такой быстрый успех совсем вскружил голову Павсания, питавшего в себе изменнические замыслы – при помощи персов поработить себе всю Грецию. Если он и прежде гордо и повелительно относился к своим союзникам, то теперь уже совершенно обнаруживал наклонности персидского сатрапа. Он говорил с союзными предводителями не иначе как гневно и грубо, простых солдат подвергал телесным наказаниям и заставлял их по целым дням стоять с тяжелым железным якорем на плечах и т. п. Никто прежде спартанцев не смел ни взять соломы для постели или корма для скота, ни приблизиться к колодцу, чтобы зачерпнуть воды; рабы с бичами в руках отгоняли назад тех, которые осмеливались подойти. Когда однажды Аристид жаловался на это и хотел сделать некоторые представления, Павсаний принял суровый вид дал понять, что он не имеет времени его слушать. Как много разнилось поведение Павсания от поведения Аристида, этого скромного гражданина, всегда спокойного и кроткого, думавшего, оставляя в стороне мелочность партий, только о высших интересах родины! Рядом с ним ял юный Кимон, рыцарь душой и гуманный человек, естественно, что ионяне отделились от спартанцев и примкнули к своим одноплеменникам, афинянам и к их предводителям, которые в то же время и больше всех содействовали благоприятному результату похода.
Предводители ионян предложили Аристиду принять на себя главное начальство и удовлетворить желания союзников, которым уже давно не по нутру грубость спартанцев. Аристид отвечал, что он понимает уместность и необходимость их предложение, но дабы он мог быть убежден в их верное ти, нужно предпринять нечто такое, что сделало бы не возможным отпадение народной массы. Тогда Улиад из Самоса и Антогор из Хиеса составили заговор и носами своих кораблей налетели у Византии на плывший впереди корабль Павсания с обеих сторон. Павсаний вскочил и угрожал, что он докажет им, что они нанесли удар не его кораблю, но Своим собственным городам. Они отвечали, что он может идти и благословлять счастье, которое благоприятствовало ему при Платее, потому что одно только уважение к этому счастью удерживает еще греков от того, чтобы воздать ему должное мщение.
Таким образом, союзники действительно отпали от Спарты и присоединились к афинянам; греческий флот у Византии распался на два флота – ионийско-аттический и спартанскопелопоннесский. Как скоро стало известно в Спарте такое положение вещей, эфоры потребовали Павсания к ответу, а вместо него послали некоего Доркида. Когда этот последний появился, новое положение окрепло уже до такой степени, что его нельзя было изменить. Вследствие этого Доркид возвратился с пелопоннесскими кораблями восвояси. В Спарте были в высшей степени раздражены таким исходом дела; поговаривали о том, чтобы нападением на Аттику отомстить афинянам за разрыв эллинского союза и вынудить у них восстановление старого порядка. Впрочем, более благоразумные люди одержали верх. Они выставили на вид, что для Спарты лучше отказаться от дальнейших предприятий на море, так как граждане, как это уже случилось с Павсанием, в удалении от Спарты только более и более отделяются от отеческих нравов и обычаев. К тому же не имелось достаточных средств, чтобы отмстить афинянам. Таким образом, спартанцы, не делая много шума, отказались от гегемонии на море и предоставили афинянам и ионийцам продолжать там войну с персами.
Мягкому характеру Аристида афиняне обязаны тем что они, не прибегая к насильственным мерам и без разрыва со Спартой, приобрели гегемонию на море и беспрепятственно могли развивать свое могущество в этой области. Теперь следовало устроить и укрепить вновь образовавшийся союз.
И в этом случае Аристид был главным деятелем и вдохнул в это новое учреждение свой дух кротости и гуманности. Новый союз имел характер амфиктионии, соединении свободных государств вокруг общего религиозного центра. Остров Делос со своим знаменитым святилищем Аполлона, звезда моря, как называет его Пиндар, и был для ионийских греков этим центром, где представители союза собирались на совещание, куда союзники стекались праздновать национальные торжества.
Туда перенесена союзная касса, образовавшаяся из взносов отдельных союзных государств. Однако не все члены платили деньги, а только меньшие государства, не находившие для себя выгодным ставить корабли для союзного флота. Более же значительные государства, напротив, вместо денег всегда выставляли известное число кораблей с войском. Тем не менее в союзную кассу, заведование которой было предоставлено афинянам, ежегодно поступала сумма в 460 талантов. Афиняне стояли во главе союза, им принадлежало председательство в союзном собрании, где депутатами от всех союзников постановлялись решение насчет ведения войны, употребления денег и других союзных дел. Они предводительствовали флотом, существенно влияли на ход войны, созывали собрание и собирали деньги.
Аристиду, как человеку, пользовавшемуся всеобщим доверием, поручено было исследовать положение отдельных союзных государств, их средства и затем определить сумму ежегодных взносов каждого из них и число кораблей, которое они могли выставить. Он исполнил это дело с должной справедливостью и с таким беспристрастием, что союзники впоследствии, когда цифра их взносов была увеличена вдвое и втрое, называли время Аристида золотым веком. Заведуй этим важным делом Фемистокл или другой какой-либо менее совестливый человек, то там, где легко можно было определить выше или ниже взносы отдельных городов, он вряд ли остался бы недоступен подкупу.
Аристид бедняком отправился в командировку и вернулся из нее еще беднее. Все удивлялись бескорыстию и справедливой раскладке налога Аристидом; только Фемистокл, говорят, насмешливо выразился, что эта похвала должна относиться не к человеку, а к ящику, в котором хранились собранные деньги. Плутарх замечает, что этим он хотел отмстить Аристиду за сделанное им некогда откровенное замечание. Однажды как-то Фемистокл сказал, что считает наибольшим достоинством в полководце уменье подметить и проникнуть в намерение неприятеля; на это Аристид отвечал: «Конечно, без этого нельзя; но лучшая и истинно свойственная полководцу добродетель – это бескорыстие».
Аристид, ВатиканПосле того как Аристид организовал союз, он предложил членам его произнести клятву верности союзу и сам принес присягу от имени Афин. После произнесения слов присяги в море брошены были куски металла, в знак того, что клятва потеряет свою силу разве тогда только, когда металл всплывет на поверхность воды.
Приведя в порядок дела союза и возвратившись и Афины, Аристид не участвовал уже более в военных предприятиях. Он предоставил главное начальство над флотом любимому и покровительствуемому им Кимону и доживал свои дни в покое, любимый и уважаемый всеми. В изгнании своего противника, Фемистокла, он не принимал никакого участия. Он умер в 467 году до P. X. и оставил, как говорят, такое ничтожное состояние, что им не могли быть покрыты издержки на погребение.
Его похоронили на государственный счет и воздвигли надгробный памятник в Фалерне. Благодарные сограждане назначали в приданое обеим его дочерям по 3000 драхм, а его сыну Лизимаху 100 мин серебра и 100 плефров, покрытых лесом, и столько же безлесной земли; кроме того, ему отпускалось ежедневно по 4 драхмы. Когда Лизимах после себя оставил дочь Поликриту, то по народному определению решено было содержать ее на общественный счет.
Аристид был первоначально не без состояния; по своему поземельному имуществу, как было уже замечено, он принадлежал к классу пентакосиомедимнов, но, исповедуя государственными делами, он тратил часто на государственные потребности Собственные деньги, так что по смерти его состояние оказалось значительно расстроенным. Думая только о службе отечеству, он презирал обладание земными благами, в которых не чувствовал нужды при своем простом образе жизни. Рассказывают, что однажды родственник Аристида, факельщик Каллий, обвинялся в тяжком преступлении, и истец, после изложения обвинительных пунктов, обратился к судьям со следующими словами: «Вы знаете, что Аристиду, сыну Лизимаха, удивляется вся Греция. Что вы думаете, как обстоит у него в доме, когда вы видите его являющимся общественные места в такой изношенной мантии? Не нужно ли предположить, что человек, мерзнущий на улице, голодает дома и нуждается в самом необходимом? И такого-то человека Каллий, его двоюродный брат, богатейший из афинян, оставляет терпеть нужду с женой и детьми, хотя сам часто пользуется им и извлекает для себя пользу из его влияния у вас». Каллий, вследствие такого обвинения больше всего раздраживший и восстановивший против себя судей, обратился к Аристиду и просил его засвидетельствовать перед судом, что он, Аристид, сколько раз и как сильно ни просил его Каллий, никогда ничего ни хотел взять, а всегда возражал, что он более имеет прав гордиться своею бедностью, чем Калистид своим богатством, и что только тот стыдится своей бедности, кто беден против желания. Аристид действительно показал это на суде. Каждый из присутствовавших ушел с чувством, что он скорее бы согласился быть бедным Аристидом, нежели богатым Каллием.
