Барбара Такман - Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура
Учитывая обстоятельства невероятного похода Бонапарта в Сирию5, «Воззвание» было пустым жестом, таким же искусственным, как героические позы на подмостках театра. Однако оно задало тон событиям, развитие которых имело не менее героическую, но совершенно реальную кульминацию в наше время, когда Израиль наконец стал снова «нацией среди наций». Ведь после Наполеона стало аксиомой, что какая бы держава ни вступала в схватку на Ближнем Востоке, рано или поздно кто-нибудь предлагал возродить Израиль, и равной аксиомой стало то, что кто-то будет предаваться радужным мечтам, что тем самым сумеет не только приобрести сферу влияния в стратегически важной области, но и привлечь на свою сторону предполагаемые богатства и влияние мирового еврейства. Любые политические шаги на благо евреев предпринимались лишь в качестве второстепенных мер в сварах европейских держав, как это было, когда Великобритания приняла Палестинский мандат в XX в. Но надо отдать должное Наполеону: идею придумал он.
За этой идеей стояла давняя мечта французов подчинить себе Левант. С 1671 г., когда Людовик XIV всерьез заинтересовался советом Лейбница, который, надеясь отвлечь его от агрессии против Германии[55], предложил ему восстановить древний канал через Суэцкий перешеек, когда-то соединявший Средиземноморье с Красным морем. «Истинный удар следует нанести в Египте, — писал Лейбниц. — Тут вы найдете истинный торговый путь в Индию… Тут вы приобретете для Франции вечную власть над Левантом»6. И действительно французы получили преобладающее влияние в торговле с Левантом, тогда как англичане сдали свои позиции, сосредоточившись на торговле с Индией по маршруту вокруг Африки. Но в следующем столетии и Франция тоже обзавелась доминионами и амбициями в Индии, что привело к открытому столкновению и в конечном итоге к поражению в Семилетней войне (1756–1763) с Англией. Согласно планам премьер-министра Людовика XV Шуазеля, Франция в этой борьбе должна была получить контроль над Египтом и Аравией, прорыть канал в Красное море и подчинить себе Сирию, Месопотамию и Персию и тем самым разгромить англичан в Индии. Теперь, поколение спустя, пришел черед Бонапарта.
Но его мечты отличал размах: в этих мечтах он видел себя вторым Александром Македонским, восстановившим империю от Египта до Инда или, возможно даже, до Ганга. Египет представлялся ему отправной точкой, нанеся удар в которой — «et que Dieu en soit benit»[56] — можно разгромить Англию. Он пророет новый Суэцкий канал, который превратит Средиземное море во французское озеро и посредством которого вся торговля с Индией и Левантом перейдет в руки французов. Его амбициям было тесно в Европе, и он полагал, что только на Востоке с его огромными территориями, его богатствами, его многочисленным населением может быть выстроена настоящая империя. Восток всегда был плацдармом, где завоевывалась эпическая, бессмертная слава. Наполеон жаждал не торговли, богатств или даже власти, он жаждал Бессмертия с большой буквы, бессмертия Александра Македонского и Юлия Цезаря. «Все здесь мимолетно, моя слава уже увядает», — сказал он своему верному секретарю Луи Бурьену. А ведь в то время ему не было еще и тридцати. «Этот уголок Европы слишком мал, чтобы мне ее дать. Мы должны отправиться на Восток. Все великие люди мира снискали там себе известность»7.
И потому в возрасте тридцати лет, в возрасте Александра Македонского, он вторгся в Египет, завоевал Каир и несмотря на то, что в его флот был уничтожен в битве при Абукире Нельсоном[57], отмахнулся от этой неудачи и продолжал всемерно притворяться, что все еще способен завоевать Сирию, а за ней Турцию, Персию и Индию и наконец, имея за спиной новую империю, вернуться в Европу, чтобы стать властелином мира. В феврале 1799 г. он взял Эль-Ариш на Синайском полуострове между Египтом и Палестиной, несколько дней спустя вторгся в Палестину, 7 мая захватил Яффу и 18 марта подошел к стенам Акры. «Судьба Востока — в крепости Сен-Жан д’Акр[58]»8, — сказал он. Едва Акра окажется в его руках, он намеревался пойти маршем на Дамаск, Алеппо и Константинополь. «Тогда я разрушу Турецкую империю и построю великую империю новую на Востоке, которая сохранит мое имя в вечности». Он так и не избавился от этого видения. Двадцать лет спустя, диктуя свои мемуары среди камней и скал Святой Елены, он повторил: «После взятия Акры… я достиг бы Константинополя и Индии. Я изменил бы лик мира».
Ввиду таких грандиозных перспектив Наполеон, став лагерем в Рамлехе, в 25 милях от Иерусалима, издал свое «Воззвание» к евреям. Что может быть уместнее для человека великой судьбы, чем восстановить трон Давида росчерком пера или, точнее, взмахом сабли? Притягательности места, времени и обстоятельств невозможно было противиться. А обстоятельства складывались так, что Бонапарт, возможно, действительно верил, что вот-вот войдет в Иерусалим.
Его осада Акры натолкнулась на яростное сопротивление мамлюков, которых поддерживала английская военная эскадра под командованием сэра Сидни Смита. Однако 16 апреля Наполеон одержал крупную победу в сражении у горы Табор, наголову разбив турецкую армию, которая шла на выручку Акре из Дамаска. Перед глазами у него уже маячило падение Акры, за которой в его власти окажется вся Палестина, а после его ждет победное вступление в Иерусалим. Он был так уверен в победе, что позволил отправить в Париж официальную депешу, датированную 17 апреля, то есть сразу после победы при Таборе (в «Ле Монитер» она была опубликована 22 мая), где говорилось: «Bonaparte a fait publier une proclamation dans laquelle il invite tous les Juifs de l’Asie et de l’Afrique a venir se ranger sous ses drapeaux pour l’erablir l’ancienne Jerusalem»[59]. Более того, собственно «Воззвание», датированное 19 апреля, было провозглашено так, словно бы из «штаб-квартиры в Иерусалиме», куда он ожидал войти со дня на день. Но Наполеону не суждено было войти ни в Иерусалим, ни даже в Акру. Ибо, устремив глаза на вечную славу и бессмертие, он споткнулся о то, что было прямо у него под ногами — британские орудия сэра Сидни Смита. «Этот человек заставил меня упустить мою судьбу»9, — суммировал он коротко и горько, когда все закончилось. Акра продолжала обороняться, и к концу месяца осады Смит, сняв с кораблей всех свободных матросов, штурмом высадился на берег, как шестьсот лет назад сделал это с мечом в руке под Яффой король Ричард Львиное Сердце. Французская армия, сильно ослабленная болезнями, недоеданием и всеми напастями, какие одолевали ее предшественников под командованием Филиппа IV[60], была разбита, и 20 мая Наполеон признал свое поражение и с жалкими остатками армии вернулся тем же путем, каким пришел. Мечте был положен конец, империи не суждено было возникнуть. Это было первое и самое горько поражение Наполеона, которое он не мог забыть даже на вершине своего триумфа. «J’ai manqué a ma fortune a St. Jean d’Acre»[61]10, — услышал шепот сожаления императора в момент победы при Аустерлице его брат Люсьен.
Возможно, в черный час отступления он порвал оригинал документа со своим велеречивым обещанием евреям, и, без сомнения, меры, принятые впоследствии, чтобы скрыть этот эпизод, объяснялись нежеланием вспоминать об унизительном провале. Но Восточная экспедиция Наполеона имела важные результаты: она пробудила широкий интерес к Востоку, который дал толчок научным исследованиям и шквалу романтической лирики. Розетский камень, ключ к расшифровке египетских иероглифов, был найден одним из множества ученых и инженеров, которых Наполеон привез с собой в Египет, чтобы они, двигаясь по следам армии, составляли карты его империи. В 1803 г. Ульрих Зеетцен отправился в Сирию и провел два года, изучая речь и обычаи арабов, а затем на протяжении четырех лет путешествовал под видом араба по Палестине и Синаю, дошел до самого Каира и даже в под видом паломника пересек Красное море и добрался до Мекки. Удивительные путевые заметки Зеетцена существуют лишь в виде разрозненных писем в немецких журналах или в неопубликованных рукописях, плесневеющих в немецких музеях, за исключением отрывков в переводе на английский, опубликованных под заголовком «Краткий рассказ о странах, примыкающих к Галилейскому морю, Иордану и Мертвому морю» в Лондоне в 1813 г. Зато французский писатель и политический деятель Фансуа Рене Шатобриан, проезжавший через эти места в 1806 г., написал истинный бестселлер «Itineraire de Paris a Jerusalem»[62], который был также переведен на английский и широко читался в Англии.
В 1810 г. леди Эстер Стэнхоуп, племянница и многолетний секретарь Уильяма Питта, горюя по почившему дяде, раз и навсегда покинула Англию, чтобы поселиться в горах Ливана. «Не могу сказать, почему так случается, — писал один знавший ее человек, — но тоску по Востоку обыкновенно испытывают люди с гордым сердцем, когда одолеваемы печалью». Это замечание Александра Кинглейка суммирует романтическую славу, какую леди Эстер принесла Востоку в ту романтическую эпоху. Подобно пророчице, она жида в мистическом уединении личного королевства, которое постепенно сокращалось и в конечном итоге превратилось из роскошного дворца с садами, охраняемого тысячами рабов, в одинокий нищий домик, где она умерла тридцать лет спустя, так и не дождавшись, когда на своем священном белом муле будет сопровождать Мессию при вхождении его в Иерусалим. Для туриста из Англии, удостоившегося привилегии быть представленным этой даме, визит к леди Эстер был так же обязателен, как осмотр пирамид11.
