Роман Почекаев - Мамай. История «антигероя» в истории
Однако в степной части Крыма, длительное время находившегося под контролем Мамая, его образ уже не является столь отрицательным и отталкивающим. Он остался в памяти местного населения как могущественный и влиятельный местный правитель, хотя и жестокий: согласно запискам турецкого путешественника XVII в. Эвлии Челеби, «жители Крыма не приходят к нему [холму с могилой Мамая. — Р. П.] на поклон, заявляя: "Да проклянет его Аллах." А был он великим султаном».[569] Впрочем, тот же Эвлия Челеби отмечал, что и в его время имя Мамай являлось одним из наиболее часто встречающихся в Бахчисарае,[570] т. е. не было «проклятым» или табуированным. О том же свидетельствует и широкое распространение имени Мамай среди ногайских правителей XVI в. В частности известны имена двух сыновей знаменитого ногайского бия Мусы — Мамая и Шейх-Мамая, также возглавлявших Ногайскую Орду. Причем в степных преданиях их деяния порой приписывались золотоордынскому временщику и наоборот.[571]
Интересно отметить, что Мамай в преданиях нередко упоминается с эпитетом «черный». Но отражает ли этот эпитет его личные качества или только то, что он принадлежал к роду кара-киятов («черных», т. е. западных киятов — в отличие от киятов, оставшихся в Монголии или в восточном крыле Улуса Джучи), — этот вопрос пока остается для нас открытым.
Одним из феноменов украинской народной культуры является образ «козака Мамая», которому посвящены народные поэтические произведения, живописные произведения, множество современных исследований и даже кинофильмы. Безусловно, не следует считать золотоордынского бекляри-бека прообразом этого народного украинского персонажа, однако и современные авторы признают, что в этом собирательном образе нашли отражение некоторые черты биографии бекляри-бека.[572]
Резюмируя вышесказанное, можно отметить, что в народной памяти Мамай в основном сохранился в образе «официального врага Руси» и деспотичного повелителя областей Южного Крыма. Однако в значительной степени этот образ уже лишен той ипостаси «вселенского зла», в каковой он представлен в официальных идеологических произведениях — в частности, в «памятниках Куликовского цикла». В народной литературе Мамай конечно, враг, но не имеющий ни патологической ненависти к Руси, ни вражды к православной вере, ни тем более к Золотой Орде, олицетворением которой он является в народной памяти. Следовательно, образ Мамая в народном творчестве не вполне соответствует его историографическому образу, который так старательно создавали средневековые русские авторы и их современные последователи.
О формировании образа Мамая в художественной литературе
Характеристика образа Мамая, запечатленного в народной памяти, была бы неполной, если бы мы ограничились анализом отношения к нему в средневековых народных произведениях — эпосе, фольклоре и пр.
Не менее красноречив его образ и в русской художественной литературе XVIII-XX вв. Безусловно, по сравнению с летописными источниками и даже «памятниками Куликовского цикла» литературные произведения источниками считаться не могут. Однако для исследования эволюции образа Мамая в народной памяти они не менее важны, чем средневековые народные произведения, поскольку представляют собой превосходный источник для исследования. Попытаемся проанализировать сочинения наиболее известных и читаемых в свое время (и до наших дней) авторов, в которых фигурирует Мамай.
Образ классического злодея, каковым Мамай был представлен в историографии, оказался весьма привлекателен для поэтов, писателей и драматургов. Наверное, одним из первых художественных произведений, в котором фигурирует Мамай, стала трагедия М.В. Ломоносова, озаглавленная им «Тамира и Селим», но позднее известная также и под названием «Мамай». Сам автор в предисловии отмечает, что его сочинение посвящено «позорной погибели гордого Мамая, царя татарского».[573] Мамай выступает одним из героев — конечно же, отрицательным. Не случайно устами других героев он охарактеризован как «тиран и льстец».[574] А его гибель М.В. Ломоносов изобразил также в лучших традициях античных поэтов, описывавших смерть тиранов и злодеев:
«Как тигр уж на копье хотя ослабевает;
Однако посмотрев на раненый хребет
Глазами на ловца кровавыми сверкает
И ратовище злясь, в себе зубами рвет.
Так меч в груди своей схватил Мамай рукою;
Но пал, и трясучись, о землю тылом бил.
Из раны черна кровь ударилась рекою;
Он очи злобные на небо обратил.
Разинул челюсти! Но, гласа не имея,
Со скрежетом зубным извергнул дух во ад…» [575]
Столь яркое описание смерти «главного врага России» еще и в середине XIX в. признавалось как шедевр драматического повествования.[576]
Нашел отражение историографический образ Мамая и в трагедии известного русского драматурга начала XIX в. Н.А. Озерова «Дмитрий Донской». И хотя сам бекляри-бек остается «за кадром», не являясь действующим лицом произведения, его характеристика, вложенная в уста великого князя Дмитрия, весьма красноречива:
«… алчные тираны,
Едва возникшие, наш угрожают край.
Из них алчнее всех, хитрее всех Мамай,
Задонския Орды властитель злочестивой,
Восстал противу нас войной несправедливой».[577]
Мамай представлен настоящим восточным деспотом и в «думе» К.Ф. Рылеева: русские войска стремятся «ярмо Мамая сбросить с плеч», в ходе битвы «татарин дикий свирепел» и т. д.[578] Несомненно, этот образ во многом отражает сведения о бекляри-беке, почерпнутые из историографических сочинений, и в первую очередь — из «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина, которая произвела глубокое впечатление на всю читающую русскую общественность того времени. Однако нельзя не предположить, что Мамай в произведении поэта-декабриста еще и олицетворяет собой тиранию, борьба с которой, в свою очередь, символизировала борьбу и с русским имперским самодержавием в начале XIX в. Мамай, таким образом, в очередной раз стал «разменной монетой» в идеологической борьбе! Нет сомнения, что К.Ф. Рылеев совершенно не заботился о том, насколько созданный им образ Мамая соответствует историческим фактам. Для поэта он являлся всего лишь символом враждебности и деспотии, и тем самым этот просвещенный литературный деятель показывал, что в полной мере разделяет официальное представление о Мамае. То самое представление, которое в полной мере разделялось и одобрялось и самодержавными монархами, против которых боролись декабристы!
Своеобразным продолжением традиции создания образа Мамая в поэзии стал А.А. Блок со своим циклом стихотворений «На поле Куликовом». Впрочем, поэт ограничился довольно общим стереотипом об извечном противостоянии Руси и Орды, а Мамай, как и у К.Ф. Рылеева, олицетворяет монархию, доживавшую в дни А.А. Блока свои последние годы (упомянутый цикл стихотворений был написан в 1908 г.).[579]
Эстафету литераторов XVIII — начала XX в., энергично подхватили исторические беллетристы XX в. Их произведения являются ярким подтверждением того, что за века и десятилетия, минувшие со времен Ломоносова, Рылеева и Блока, общественное отношение к Мамаю нисколько не изменилось.
В советской исторической беллетристике был создан целый ряд исторических романов, посвященных русско-ордынским отношениям второй половины XIV в. и их кульминации — Куликовской битве: «Дмитрий Донской» С. Бородина, «Зори над Русью» М. Рапова, «Искупление» В. Лебедева и др. В этих произведениях (несомненно, талантливых и ставших настоящей классикой советской литературы) Мамай представлен таким же злодеем, тираном и врагом Руси, как и в сочинениях К.Ф. Рылеева и А.А. Блока, — так же, как в средневековой и позднейшей историографии.
Сергей Бородин в своем многократно переиздававшемся романе «Дмитрий Донской» рисует весьма отталкивающий образ Мамая: «мальчишеское тельце», «борода огорчала — светла, редка», «ладони, натертые, как и пятки, алой хной, круглы, а не узки, как хотелось бы ему», «маленький, он прыгал на своем ковре, поворачиваясь на все стороны, чтобы через головы ближних рассмотреть лица дальних своих союзников».[580] Также С. Бородин пишет, в частности, о ненависти хана, ставленника Мамая, к своему покровителю, а самому Мамаю приписывает намерение умертвить хана «в случае чего» и самому стать ханом после удачного похода на Москву.[581]
В романе В. Лебедева высказывается даже подозрение в том, что Мамай в свое время «услал на тот свет» ханов Джанибека и Бердибека![582] Образ Мамая, созданный писателем, не может вызвать симпатии к эмиру: «…черные немигающие щели глаз, над которыми белесыми брызгами ковыля косо вскинулись короткие жесткие брови. Губы его были сжаты, и от этого узкие черные усы казались потерянными меж коротким сплюснутым носом и исчезнувшей, втянутой верхней губой. На подбородке была оставлена крохотная черная точка волос, небольшой островок чернел ниже подбородка. Эти черные пятна на круглом желтом лице перекликались с длинной, до переносья и узкой, в два пальца челкой, как у лошади делившей лоб. Великий темник, казалось, не столько слушает, сколько принюхивается… так напряженно он вытянул короткую шею над мощными плечами, так недвижно были уставлены… черные печурки ноздрей».[583] Вслед за многими историками-специалистами В. Лебедев считает, что на р. Пьяне нижегородские войска были разбиты Арап-шой (т. е. Арабшахом), состоявшим на службе у Мамая.[584]
